Сладкая месть - Джеллис Роберта (книги бесплатно TXT) 📗
Уолтер поклялся, что никогда в жизни не станет столь неосмотрительно доверять своим суждениям о намерениях женщины. Как только смысл этой клятвы дошел до него полностью, он понял, что ему никогда больше не придется играть в такие игры снова. Скоро у него появится Сибель. Волна облегчения и счастья захлестнула его, но при мимолетном взгляде на жалкий комок под одеялом, где лежала Мари, его снова охватил стыд. Он хотел уйти без лишних слов, но когда оделся, что было нелегко сделать с помощью одной руки, то заставил себя подойти к кровати и тихонько коснуться плеча Мари.
– Я ухожу, как вы и просили, – прошептал он так, чтобы она слышала. – Мне жаль, Мари. Мне очень жаль.
15
Выйдя из покоев Мари, Уолтер не знал, что ему с собой делать. Он убедился, что его не видит ни одна душа, включая прислугу, и поспешил убраться из женских пределов замка. Его мучило раскаяние. За всю свою жизнь он не мог припомнить такого тошнотворного и отвратительного ощущения. Думать он мог лишь о том, как найти Сибель и излить ей все свои чувства. Она бы успокоила его, ибо случившееся было ужасной ошибкой, вызванной неудовлетворенной похотью.
Однако он дал Мари клятву, что не расскажет о случившемся никому; и лишь образ несчастной Мари растворился, а боль и стыд немного поутихли, Уолтер понял – как раз Сибель ему и не следовало ничего рассказывать. О ревнивости ее нрава он знал не только по предупреждениям Саймона, но и из собственных наблюдений. Не откажется ли она от помолвки в порыве ревности... о, Боже!.. К Мари?! Но не должен ли он, ради блага самой же Мари, утаивать от Сибель свою слабость?
Стоило Уолтеру осознать, что он не может открыться Сибель, как мысль о встрече с ней стала для него совершенно ужасающей. Покуда, он не сбросит с сердца эту ношу, поведение его будет оставаться неестественным, но он поклялся, что сохранит все в тайне, и коль уж не мог рассказать об этом никому, то и никто не мог разделить с ним этот груз. Средь всех совершенных Уолтером грехов лишь несколько могли стать причиной епитимьи, но ведь не этот... И тут Уолтера осенило, и на душе сразу полегчало: если нельзя открыться Сибель, можно доверить свои тревоги Богу!
Осторожно, словно отправляясь на тайную ночную вылазку, Уолтер пробрался в свои покои, взял накидку, затем так же тихо выскользнул из замка. Он решил отправиться в деревенскую церковь, ибо исповедоваться в своем грехе священнику часовни замка ему не хотелось – уж слишком близко она находилась. Уолтер понимал, что священник, выдавший тайну исповеди, безусловно, был бы предан страшному проклятию, но все-таки слуги Господа, хотя и должны были отличаться от простых смертных, на самом деле оставались людьми, и некоторые из них боялись анафемы меньше, чем следовало.
Деревенская церковь имела убогий вид: каменные стены не были украшены орнаментом, а окна заменяли простые щели, так что на пол падало лишь жалкое подобие света. Когда Уолтер закрыл за собой дверь, то у входа воцарилась почти непроглядная тьма, но в нескольких шагах от него по диагонали, там, где находился алтарь, серело пятнышко, в котором Уолтер распознал приоткрытую дверь, ведущую во внутреннюю часть здания. Зная Уэльс, Уолтер решил, что там находится сараеподобное сооружение, в котором жил священник.
– Святой отец... – тихо позвал он.
Почти тотчас же светлое пятнышко было загорожено, и послышался голос. Хотя Уолтер не разобрал слова, но по одному-единственному слогу в нем он пришел к выводу, что оно обозначало что-то вроде обычного «Да?». Уолтер ощутил облегчение. Скорее всего этот священник не знал французского. Следовательно, кроме формальных фраз, все сказанное Уолтером останется для него непонятным. Так что Уолтер действительно исповедается самому Господу.
Несмотря на то, что угол, в котором он стоял, был темным, и священник едва ли мог разглядеть вошедшего, Уолтер натянул капюшон поглубже, чтобы прикрыть лицо. Священник говорил слабым, неуверенным голосом старика. Уолтер опустился на колени на холодный каменный пол и склонил голову.
– Отец, – начал он, – я признаюсь, что согрешил. – Эти слова столь явственно вернули образ Мари, съежившейся на кровати, что голос его задрожал, и он начал всхлипывать. – Грех, совершенный мной, столь отвратителен, что мне уже ничем не поможешь.... – На этом он покончил с формальной латинской прелюдией и рассказал историю о своей похоти, о потере разума и о неспособности утешить женщину, которую обидел.
Священник, закутанный в накидку или одеяло, возвышался над ним черной колонной, выделяясь лишь своим силуэтом на едва светлом фоне церковного интерьера. То, что он не понял ни единого словечка, сказанного Уолтером, не считая латинского начала, не имело никакого значения. Об искренности раскаяния он мог догадаться по надломленному голосу и покорно склоненному силуэту. Не важно было и то, о каком грехе шла речь, ибо каким бы ужасным он ни был, ужаснее уже не мог стать. В некотором отношении старик был рад, что ничего не понял. По голосу и стройности речи он лишь догадался, что кающийся относился к знати.
«Он слишком стар, – подумал Уолтер, – чтобы принимать близко к сердцу любой грех, приведший человека в его скромную обитель и выжавший столь горькие слезы».
Наконец исповедь Уолтера подошла к концу, и он тяжело и глубоко вздохнул. Слабым, неуверенным голосом священник задал формальные вопросы, а Уолтер также формально ответил на них. Затем последовала пауза. Священник понимал, что мог бы попросить платы, которая пошла бы на благо церкви. Понимал он и то, что этот человек с радостью бы расплатился – вот только священник не говорил на языке кающегося, а кающийся не знал его языка. А знает ли этот человек латынь? Но старик тотчас же горько улыбнулся во мраке: он и сам не говорил на латыни настолько хорошо, чтобы объяснить, что ему нужно. Вздохнув, он пропел молитвы ровно столько раз, сколько должен был читать их Уолтер каждый день до определенного срока. Затем он отпустил грехи и повернулся к двери.
Уолтер оставался на коленях до тех пор, пока прямоугольник света в дверном проеме снова не загородил тело священника. Он не думал, что его увидят; он даже не понял, что старик удалился – Уолтер наслаждался облегчением, вызванным освобождением от греха. Он до сих пор сожалел о недоразумении, расстроившем Мари, но щемящая боль вины исчезла.
Уолтер поднялся на ноги, простонав, ибо его колено напомнило о том, что оно еще не совсем зажило и не одобряло долгое пребывание на холодном каменном полу. С трудом взбираясь по пригорку к замку Билт, Уолтер прилежно проговаривал про себя Аве и Пате, надеясь, что правильно понял священника. Для полной уверенности Уолтер повторил каждую молитву несколько раз, но это его не очень-то волновало. Бог уже знает, что у него не было намерения идти на обман, и не станет винить, если он ошибется в количестве молитв.
И хотя на душе у Уолтера полегчало, от мысли, что он встретит Сибель или Мари, ему вновь стало не по себе. Поэтому вместо того, чтобы снова вернуться в замок, он направился к конюшням. Как только он зашагал вдоль ряда лошадей к Бью, его остановил голос Саймона.
– Где тебя черти носили? – нетерпеливо окликнул тот.
– Черти тут ни при чем, – отвечал Уолтер, – по крайней мере, последние полчаса. А что?
– Все либо собираются в дорогу, либо проводят совещания, на которые я не приглашен, – зло ухмыльнулся Саймон. – Я подумывал, что в такой погожий денек неплохо было бы объехать окрестности. В той или другой деревне будет человек, посланный Сиуордом, и, возможно, мы услышим новости из замка Монмут.
Уолтер так широко улыбнулся, что можно было подумать, будто его лицо сейчас разделится на две части. Настроение у него тотчас же поднялось. По его мнению, это был явный знак свыше, что он прощен. Он не сомневался, что сама Святая Мать, должно быть, услышала его исповедь, ибо только она могла в силу своего милосердия и доброты дать ему эту отсрочку.
– Договорились, – согласился он, но тут же его охватили сомнения. Теперь он не был настолько свободен, чтобы поступать по своему усмотрению. Естественно, он должен был предупредить Сибель, а тут возникала еще одна проблема. – Но я не при оружии, – сказал он, – и Сибель...
