Две любовницы грешного святого ( «грекиня» Эйрена и Рогнеда – князь Владимир Креститель) - Арсеньева Елена

Разобраться в этом хитросплетении Рогнеда не успела: послышались шаги мужа.

Владимир вошел с мечом. Встал над ложем, пытливо всматриваясь в широко открытые, мерцающие глаза Рогнеды.

Подождал, не станет ли о пощаде молить. Но она молчала, словно уже умерла.

– Ну, прощай, – проговорил князь буднично и начал тяжело, медленно поднимать руки, стиснутые на рукояти меча.

И вдруг раздался за спиной крик Изяслава:

– Отец! Ты думаешь, ты здесь один?!

Владимир едва не выронил меч. Он не мог на глазах сына убить его мать. Позвал своих людей и велел им судить Рогнеду. Посудили они, порядили – и высказали свое решение:

– Княже, не убивай жену свою ради детей, но верни назад и дай ей удел с сыном ее.

«Вернуть назад» Рогнеду – то есть отправить ее в Полоцк – Владимир не мог. Боялся, что начнет неугомонная там воду мутить, полочан против Киева подговаривать. Поэтому построил ей город Изяславль и поселил там со старшим сыном. Ведь его именем и был назван городок. И с тех пор Рогнеда жила в отдалении от стольного града. Уже много лет спустя, когда Владимир сам принял Христову веру, привел ее на Русь и по христианскому обряду женился на греческой царевне Анне, он предложил Рогнеде (видно, томила-таки его всю жизнь смутная вина перед ней!) брак с одним из своих видных вельмож.

Рогнеда отказалась. Она ведь была женой великого князя, почетно ли ей идти за слугу?! Предпочла вечное одиночество. Постриглась в одном из первых русских монастырей – в том же Изяславле – под именем Анастасии и вскоре скончалась.

…Лишь на один-единственный миг показалось Эйрене, что вернулось счастье. Когда встретила взгляд этого мальчишки, еще запятнанного кровью своего брата Ярополка. Так на нее смотрел только Святослав – в тот вечерний час на берегу Истра. И потом, когда изредка оборачивался на нее, раскачивающуюся на низкорослом мохноногом коньке, по пути к тем проклятым днепровским порогам. И потом, когда близ порогов днепровских велел остаться под присмотром двух дружинных отроков и оглянулся на прощанье… Больше она его не видела, даже мертвым не видела. Тело его забрали печенеги. А из черепа…

Ладно.

Этот мальчишка, Владимир, сын его, был похож на отца только пылким взглядом. Все другое с ним оказалось иначе. И любовь, и жизнь. Прежде всего потому, что для Святослава, да и для Ярополка Эйрена была единственной. Для Владимира очень скоро стала одной из многих. Вернее, после того, как поняла, что беременна – и даже себе не смогла точно ответить на вопрос: от кого.

Конечно, для Владимира его дети мало что значили. Главное, что они есть и что они его. А назначать кого-то из них наследником киевского княжения он при жизни своей не собирался. Эйрене иногда казалось, что ни одним из своих сыновей он не был совсем доволен. Ни ее Святополком (считал его своим позором окаянным, выискивал в его лице черты убитого Ярополка!), ни Рогнедиными Изяславом и Ярославом, ни прочими. Разве что Борис и Глеб вызывали у него какое-то подобие отцовской гордости и любви. Впрочем, русы были суровы на чувства к своим детям. Мера их привязанности определялась величиной наследства. Святополк получил Туровское княжество близ польской границы – ну что ж, хорошая земля! Жаль, далеко от Киева, но делать нечего. Он уехал туда и забрал с собой мать.

К Эйрене Святополк относился заботливо – не без некоторого, впрочем, страха. Он считал свою мать безумной. Эйрена жила словно бы не среди живых людей, а меж каких-то безыменей [13]. Ничего не боялась: как-то раз Святополк, задремавший в саду, проснулся оттого, что на грудь его налегло что-то холодное. Открыл глаза – прямо напротив его глаз застыла плоская черная змеиная голова. В то же мгновение змея исчезла – и Святополк увидел, что мать держит ее двумя пальцами за голову и смотрит в глаза так же пристально, как змея только что смотрела на Святополка. Черное тугое тело обвилось вокруг ее руки, словно пастуший кнут. Потом мать сделала резкое движение рукой – и змея отлетела в траву.

Святополк словно от чар очнулся. Вскочил, схватил какую-то палку и ринулся туда, куда упала змея. Где там! Она уже уползла. Но он все равно долго тыкал палкой в траву.

Мать тихо смотрела на него, пожала плечами, потом ушла. Святополк исподлобья глядел ей вслед. Она ведь могла убить змею палкой, а отпустила. Почему? Безумная грекиня, правильно ее называют.

Матери он ничего не сказал, но с тех пор иногда нарочно охотился на змей и змеенышей, предпочитая отыскивать их дремлющими на солнцепеке и убивая нарочно припасенной для этого тяжелой рогатиной.

Он знал тайну своего происхождения и считал, что настоящим его отцом был не Владимир, а Ярополк, великий князь киевский. А если так, то княжение по праву принадлежит ему, Святополку! Ненавистный Владимир – не более чем насильник, произволом своим обесчестивший женщину, принадлежавшую брату, и забравший его владения и жизнь. Убивая гадюк, Святополк представлял, что под его рогатиной извивается Владимир. Когда-нибудь так и случится… Но все-таки он не зря предпочитал нападать на спящих змей. Встать лицом к лицу с князем киевским он вряд ли осмелится. Подкрадется к нему и к его змеенышам, своим так называемым братьям, – и…

Его мечты почти сбылись. Он всю жизнь свою отдал для битв с Владимиром, он довел князя до смерти, явившись к нему, больному, и потребовав теперь же назначить его, Святополка, киевским правителем. Затеялась такая свара, что Владимир ее не перенес – умер той же ночью. Святополк немедленно объявил себя великим князем и раздал киевлянам множество сокровищ из казны Владимира. Этим он хотел купить их расположение. При этом Святополк очень опасался, что непостоянная чернь легко перекинется на сторону братьев, а потому порешил избавиться от них. В его понимании настала очередь спящих змеенышей… Обманом были убиты Борис, Глеб [14], а также Святослав. Ярослав остался жив только потому, что его предупредила сестра – Предслава. Он выступил против Святополка, разбил его в сражениях и изгнал сначала к печенегам, а потом в Польшу. Побежденному, устрашенному князю все чудилось, что за ним гонятся, так что он, будучи уже на чужой земле, продолжал бежать, несмотря на уверения приближенных, что никакой погони за ним нет. Где-то между Польшей и Богемией Окаянный умер, но мучения его продолжаются на том свете, а от могилы его постоянно исходит смрад…

А грекиня, мать Святополка, все это время так и оставалась в туровском дворце княжеском. Она почти всегда была одна – ее черных глаз и неизменного черного одеяния побаивались, хотя никому и никогда она не сказала ни одного слова недоброго. В ненастные дни она все больше сидела у печи, глядя в никуда своими огромными самосветными очами. А когда пригревало солнце, бродила вдоль реки, озираясь вокруг, будто искала кого-то. Или простаивала на высоком крутом берегу, всматриваясь в даль так напряженно, словно оттуда вот-вот должен был появиться неведомый корабль.

Однажды, в ясный летний день, князева мать исчезла бесследно. Впрочем, ее следов не больно-то искали – кому это надо? Но вот пришла весть, что ее тело река вынесла на берег гораздо ниже Турова по течению. Сорвалась, знать, грекиня со своего обрыва!

Похоронили ее по христианскому обряду – все-таки она некогда была, как все знали, черницей. И только потом уж, после погребения, пошли слухи: кто-то, дескать, видел, что она не сорвалась с обрыва нечаянно, а сама шагнула в пустоту. Сплела венок, надела на непокрытую голову, простерла руки вперед – и…

А еще кто-то даже слышал, будто она выкрикнула имя. Какое еще имя? Вроде бы – Святослав.

Ну, тут люди только плечами пожимать начали. Какой Святослав? Наверное, ослышался свидетель ее погибели. Наверное, она сына звала, Святополка. При чем тут Святослав?!