Карта любви - Арсеньева Елена (мир бесплатных книг txt) 📗
Все это Юлия узнала от Королькова, иногда заходившего в комнатку, куда она сама себя добровольно заточила, подвергнув суровому наказанию: непрестанному щипанью корпии. Добродушному Виктору Петровичу Юлия могла наплести семь верст до небес: мол, зашла проведать больных, невзначай заглянула за шторку — ну и так далее. Но потом, когда она вспомнила, с каким отчаянием рыдала, тормоша бесчувственного Зигмунта, у нее язык начинал заплетаться и не находилось ни единого вразумительного слова для объяснения. «Испугалась за господина Сокольского — все-таки он мой спаситель«, — наконец-то вымучила она приличный довод, но ничуть не удивилась тому, что доктор Корольков глядит с недоверием, задумчиво разминая пальцы и ничего не говоря в ответ. Может быть, он вспоминал, как Юлия покрывала поцелуями лицо Зигмунта? Это мало напоминало обычную признательность! Множество вопросов хотел бы задать Корольков этой красавице, которая его, несомненно, дурачила, однако не мог решиться. Зигмунт тоже был сейчас не в том состоянии, чтобы у него что-нибудь выспрашивать, да и сомневался Корольков, что получил бы от него откровенное объяснение, хоть доктор и больной были теперь приятелями. «В любви нет друзей — есть только соперники», — размышлял Корольков и тихонько вздыхал, хороня свои несбывшиеся надежды и поглядывая на Юлию уже больше сочувственно, чем недоверчиво, подозревая истину — и стыдясь своих подозрений. Впрочем, его осуждение или одобрение слишком мало значило для Юлии.
Хорошо было одно: Зигмунт в ее глазах очистил себя от обвинений в предательстве, а значит, отпала необходимость в ее непрестанном за ним слежении. Теперь можно было отыскать отца, написать ему, уехать отсюда!
Уехать… И постараться все забыть.
Юлия даже начала писать к отцу, да застряла на полдороге: слишком многое приходилось объяснять. Нет, лучше просто сообщить: я жива и здорова, а там радость встречи затуманит отцу голову, он ни о чем и не спросит. Главное, поскорее уехать к матушке, а уж ей-то, пожалуй, Юлия сможет хоть что-то рассказать о своих приключениях. И то — самую малость!
Так она решила. Но судьба, как всегда, распорядилась иначе.
Однажды Юлия, по обычаю, сидела и щипала злосчастную корпию, и пришел за очередной охапкою Павлин, но вместо того, чтобы забрать ее и идти восвояси, вдруг встал в дверях, глядя на Юлию с откровенным любопытством и с каким-то даже почтительным страхом, словно выискивая в ее лице какие-то новые черты.
«Может, у меня третий глаз открылся?» — зло подумала Юлия, но тут Павлин, стушевавшись под ее сердитым взглядом, выскочил за дверь, и до Юлии долетел его возбужденный шепоток:
— Разрази меня гром — она! Наша барышня!
Речь явно шла о ней. И что же такое приключилось, ради чего Павлин соглашался подвергнуться каре Ильи Пророка?!
Любопытство одолело Юлию и наконец вынудило ее скинуть с колен ветошь и тихонько выйти в коридор.
Все наиглавнейшие события в лазарете так или иначе сосредоточивались вокруг доктора Королькова, а потому Юлия пошла его искать и скоро услышала сердитый и громкий голос Виктора Петровича, доносящийся из приемной:
— А я вам говорю, что это ошибка! Дама, похожая на описываемую вами, действительно живет при лазарете, однако это не может быть она!
— Как, вы говорите, ее фамилия? — перебил Королькова голос, пригвоздивший Юлию к полу покрепче вышеназванных стрел. Она невольно схватилась за дверь, чтобы не упасть.
— Белыш! — воскликнул Корольков, и тот, второй голос задумчиво протянул:
— Все это более чем странно, хотя… Это она, я уверен! Позвольте мне хотя бы взглянуть на нее, господин доктор. Ваше упрямство кажется мне необъяснимым.
— Извольте, ваше превосходительство, — сердито буркнул Корольков, — но это не она, это…
— Юлия! — воскликнул его собеседник, метнувшись к двери, которая предательски поддалась под задрожавшей рукой. — Юлька! Вот ты где!
Корольков всплеснул руками, уставясь на Юлию, появившуюся в дверях. У него еще мелькнула надежда, потому что Юлия не кинулась со всех ног к упрямому генералу, а стояла неподвижно, часто дыша, но вот она прижала к глазам кулачки и тихонько всхлипнула, будто провинившаяся девочка, которая пришла просить прощения, но боится, что ее накажут. И Виктор Петрович понял, что это он, а не генерал, ошибался, что это он хватался за соломинку, и Юлия теперь потеряна для него вся, а не только ее сердце, которое он давно уже оставил надежду завоевать.
— А мама? Где мама? — первым делом спросила Юлия, когда отец наконец-то поймал ее за руку, притянул к себе, обнял…
— Она в безопасности, но вся измучилась по тебе. Как можно было заставить нас так страдать?!
— Клянусь, я была в опасности! — начала горячо оправдываться Юлия, но тут же пожалела о своих словах, увидав, какое лицо сделалось у отца. — Нет. Все позади, все избылось! — Она схватила его руку, покрыла поцелуями. — Я имела в виду, что неоткуда, не с кем было подать о себе знака, да и куда? Когда вернулась в Варшаву и увидела наш разоренный дом… — У нее перехватило горло от воспоминаний о том, как протискивалась под острыми осколками разбитых окон, как висела на плюще, как бежала мимо горящего комиссариата, и черная, словно китайская тень, фигура бискупа осеняла широким католическим крестом воцарившийся кругом кошмар.
— Но когда ты уже добралась до наших, — осторожно напомнил отец, поглаживая ее вздрагивающую голову, — ты должна была подать нам весть! Ты должна была знать, что я в войсках! Страшно подумать, сколько бы мы еще мучились в неизвестности, когда б не это письмо?!
Юлия, откинувшись, непонимающе взглянула на него.
— Не притворяйся, — усмехнулся князь Никита, — ты ведь и сама все время думаешь, откуда я узнал, где тебя искать!
Юлия быстро опустила ресницы. Ничего себе! Отец и прежде видел ее насквозь. Пожалуй, придется всерьез постараться, чтобы надежно скрыть от него все те переломы, трещины, ссадины и раны, которые оставили последние полгода в ее душе.
Но письмо! Кто его написал? Первой мыслью почему-то было — Виктор Петрович. Но тут же вспомнилось, с каким безнадежным упорством он пытался уверить отца, что в лазарете живет не Юлия Аргамакова, а Юлия Белыш.
Она с опаской глянула на отца и поняла — опасаться есть чего: князь Никита Ильич и прежде был востер, ну а если дело шло о дочери, да еще о заблудшей дочери… Он не только видел Юлию насквозь, но и слышал ее мысли!
— Белыш… — произнес он, ловя взгляд дочери и цепко держа его в прищуре своих светлых, зеленоватых, проницательных глаз. — Рад, что ты столь хорошо запомнила эту фамилию!
Юлия стояла как под прицелом. И думать нечего открыть отцу всю правду, а все же его догадливость должна иметь предел! Хватит с него пока что обиды на дочь, из каких-то пустых причин скрывавшую истинное имя-звание и отдалявшую встречу с отцом. Ничего, сейчас минует первая сердитая вспышка — и князь отойдет, поуспокоится, а Юлия тем временем что-нибудь уж измыслит в свое оправдание…
Пустая надежда! Он не дал ей такой возможности!
— Не стану говорить, сколь горько мне было осознать, что ты причинила тревоги мне и княгине, матушке твоей, лишь из склонности к авантюрам, — проговорил генерал, отводя взор от Юлии, но легче той стало лишь на мгновение: слова отца были похлестче пощечин. — Знаю: судьба родителей — страдание за детей своих. Ты у нас одна, ты свет очей наших, и каковую стезю ты бы ни выбрала, наша забота — беречь тебя и охранять! Но, верно, пришло время, когда наших сил на сие хватать не будет, стало быть…
Он помедлил, как бы набираясь духу, и Юлия подняла на него глаза с таким беспомощным, тревожным выражением, что князь едва не махнул рукой на всю затею. Она ему с самого начала казалась чересчур уж рискованной и даже театральной; будь его воля, он бы все открыл дочери, но Юлия вышла из его доверия, да и слишком она была своевольна, чтобы уметь трезво мыслить! К тому же князь не мог, не считал себя вправе отказать сыну человека, спасшего ему жизнь. Да и вообще, много тут сошлось причин, по которым он был принужден продолжать в том же тоне, нет, в тоне все более непререкаемом!
