У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель (бесплатные полные книги .TXT, .FB2) 📗

XII

1983–1991

Я нынче живу в стране такой нежной,

словно кожица осеннего винограда…

Пабло Неруда, «Страна», из книги «Бесплодная география»

Новость о том, что в Чили недавно появился список высланных, которым разрешено вернуться, в количестве тысячи восьмисот человек, была опубликована в газете «Эль Универсаль», в воскресенье, в тот единственный день, когда Далмау читали ее от корки до корки. Росер отправилась в посольство Чили просмотреть список, вывешенный в окне, и увидела там имя Виктора Далмау. У нее подкосились ноги. Они ждали этого девять лет, а когда это произошло, радости не было, поскольку это означало, что надо бросить все, даже Марселя, и вернуться в страну, которую они оставили, потому что не могли терпеть репрессии. Она спросила себя, какой смысл возвращаться, если там ничего не изменилось, но вечером, когда они говорили об этом с Виктором, тот сказал, если они не вернутся сейчас, то не сделают этого никогда.

— Мы столько раз начинали с нуля, Росер. Давай сделаем это еще раз. Мне шестьдесят девять лет, и я хочу умереть в Чили.

В памяти звучали стихи Неруды: «Как я могу жить вдали от всего, что любил, что люблю и поныне?» Марсель согласился ехать сразу; он предложил поехать первым, разведать обстановку, и через несколько дней уже был в Сантьяго. Он позвонил родителям и рассказал, что на первый взгляд страна выглядит современной и процветающей, но не надо глубоко копать, чтобы увидеть незаживающие раны. Существует огромное неравенство. Три четверти всех богатств сосредоточено в руках двадцати семей. Средний класс выживает благодаря кредитам; бедность для многих и роскошь для нескольких, нищие деревни соседствуют с небоскребами из стекла и особняками, обнесенными стенами, во всей стране царит благополучие и безопасность для одних и безработица и репрессии для других. Экономическое чудо предыдущих лет, основанное на свободном обращении капитала и отсутствии прав человека для рабочих, лопнуло как мыльный пузырь. Он сказал, в воздухе чувствуется, что грядут перемены, люди стали меньше бояться и выступают с массовыми протестами против правительства, так что он думает, диктатура падет под собственной тяжестью; время для возвращения подходящее. Он добавил, что не успел приехать, как ему тут же предложили работать в той же корпорации меднорудной промышленности, где он работал после окончания университета, и никто не спросил его о политических убеждениях; учитывается только диплом, полученный в Соединенных Штатах, и профессиональный опыт.

— Я хочу остаться здесь, дорогие мои старики. Я — чилиец.

Это был решающий довод, поскольку они тоже, несмотря на все, что пришлось пережить, были чилийцы и ни в коем случае не хотели расставаться с сыном. Меньше чем за три месяца Далмау продали свою недвижимость и распрощались с коллегами и друзьями. Валентин Санчес полагал, что Росер может вернуться с триумфом, с высоко поднятой головой, поскольку она никогда не была в черных списках или в поле зрения службы безопасности, как ее муж. Она могла бы приехать вместе с оркестром старинной музыки в полном составе, чтобы давать бесплатные концерты в парках, церквях и лицеях. Она спросила, как профинансировать подобное мероприятие, и он ответил, что это будет подарком народа Венесуэлы народу Чили. В Венесуэле на культуру тратили много денег, и в Чили не осмелятся такое запретить; это было бы оскорблением. Так все и вышло.

Виктору возвращение далось тяжелее, чем Росер. Он оставил работу в больнице Каракаса и экономическую стабильность ради неопределенного положения в стране, где на вернувшихся из эмиграции смотрели с подозрением. Левые обвиняли их за то, что они уехали, вместо того чтобы бороться с режимом изнутри, а правые считали их марксистами и террористами, за что они и были изгнаны.

Когда он появился в больнице Сан-Хуан-де-Диос, где проработал почти тридцать лет, то прежние коллеги встретили его с распростертыми объятиями, а медсестры даже прослезились, все они хорошо его помнили; это были те, что сумели избежать чисток начала диктатуры, когда сотни врачей с прогрессивными идеями были уволены, арестованы или убиты. Директор больницы, военный, лично его приветствовал и пригласил к себе в кабинет.

— Я знаю, вы спасли жизнь командиру Осорио. Этот поступок для человека, находившегося в ваших обстоятельствах, достоин похвалы.

— Хотите сказать, для заключенного в концентрационном лагере? Я врач и оказываю помощь тем, кто в ней нуждается, независимо от обстоятельств. Как поживает командир?

— Недавно вышел на пенсию, но в целом неплохо.

— Я проработал в этой больнице много лет, и мне хотелось бы вернуться к работе, — сказал Виктор.

— Я вас понимаю, но вот ваш возраст…

— Мне еще нет семидесяти. Две недели назад я был начальником отделения кардиологии в больнице Варгаса, в пригороде Каракаса.

— К сожалению, учитывая ваше заключение в лагере по политическим мотивам и высылку из страны, вы не можете работать ни в одной общественной клинике; официально вы освобождены от ваших профессиональных обязанностей до новых распоряжений.

— То есть я не смогу работать в Чили?

— Поверьте, мне очень жаль. Но решение зависит не от меня. Я бы вам порекомендовал поискать какую-нибудь частную клинику, — сказал директор, крепко пожимая ему руку на прощание.

Военное правительство считало, что медицинское обслуживание должно находиться в частных руках; здоровье не является правом, это такое же благо общества потребления, которое покупается и продается. В те годы, когда было приватизировано все, что только можно, от электричества до воздушного сообщения, появилось огромное количество частных больниц, прекрасно оборудованных и благоустроенных, чтобы принимать тех, кому это все по карману. Профессиональный престиж Виктора не потускнел даже после стольких лет отсутствия, и он тут же устроился в самую известную клинику Сантьяго, где зарплата была гораздо больше, чем в государственной больнице. Там во время одного из своих частых приездов в Чили его навестил Фелипе дель Солар. Прошло много времени с тех пор, как они виделись последний раз, и, хотя они никогда не были близкими друзьями и у них было мало общего, они обнялись с искренним чувством взаимной симпатии.

— Я узнал, что ты вернулся, Виктор. Я очень рад. Этой стране нужно побольше таких храбрых людей, как ты.

— Ты тоже вернулся в Чили? — спросил Виктор.

— Я здесь никому не нужен. Я живу в Лондоне. Разве не заметно?

— Заметно. Ты похож на английского лорда.

— Я вынужден приезжать более или менее часто по семейным делам, хотя не выношу никого из членов моей семьи, кроме Хуаны Нанкучео, которая меня вырастила, но родственников не выбирают.

Они сели на скамейку в саду напротив современного фонтана в виде фыркающего кита, выбрасывающего струи воды, и стали обсуждать семейные новости. Виктор узнал, что картины, которые создавала Офелия, укрывшись от всех на природе, никто не покупает, что Лаура дель Солар страдает старческой деменцией и передвигается в инвалидном кресле и что сестры Фелипе превратились в невыносимых матрон.

— Мои зятья сколотили приличное состояние за эти годы, Виктор. Отец их презирал. Он говорил, мои сестры вышли замуж за напыщенных дураков. Если бы он мог видеть их сейчас, ему пришлось бы прикусить язык, — добавил Фелипе.

— Теперь здесь рай для сделок и торгашей, — заметил Виктор.

— Нет ничего плохого в том, чтобы зарабатывать деньги, если система и закон это позволяют. Ну а ты, Виктор, ты-то как?

— Пытаюсь адаптироваться и понять, что здесь произошло. Страна стала неузнаваемой.

— Ты должен признать, что она стала гораздо лучше. Военный мятеж спас Чили от хаоса времен Альенде и от марксистской диктатуры.