Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона (книга жизни .TXT) 📗
Убитым оказался монах Гукбальд. За последние дни, когда в городе разразилась оспа, он считался едва ли не святым. Лечил людей, смело входил в дома, где уже были замечены больные оспой. Конечно, и аббат Далмаций по-прежнему появлялся на улицах, по-прежнему следил за обороной. Но что-то приземленное было в Далмации, к тому же он был здесь чужаком, а худой, малообщительный и религиозный Гукбальд давно привлекал всеобщее внимание. Сам епископ Гвальтельм благоговел перед ним.
Но последние дни Гвальтельм появлялся на людях довольно редко, а Гукбальд… Это он выхлопотал, чтобы большинство монастырей в городе было отдано под лечебницы, куда изолировали больных. С каждым днем их становилось все больше, но умирали в основном дети и молодежь. Здоровым мужчинам было легче справиться с болезнью, и, пусть обезображенные, с подсыхающими на теле гнойничками, они все чаще выходили на стены и вновь брались за оружие. Наблюдали со стен, как по городу бредут похоронные процессии, как жгут трупы, засыпают известью вырытые прямо под стенами домов могилы.
Мрачно плыл в воздухе похоронный звон. Люди боялись выходить из домов. Если бы норманны знали о царящей внутри стен панике, их новый штурм мог бы увенчаться успехом. Но они продолжали лишь разбивать стены, и хотя грохот от снарядов стоял непрестанный, люди уже свыклись с ним, и норманны даже стали казаться им менее опасными, чем болезнь, которой словно был пропитан сам воздух внутри стен.
Эта мысль ширилась среди женщин, дети которых умирали особенно часто. Да, норманны – бич Божий, от них идут насилие и рабство. Но люди говорили, что если они сами сдадут город, их, возможно, помилуют. Ведь Ролло – хоть он и язычник – сумел стать достойным правителем в своих землях, и франки стекаются отовсюду под его покровительство. И даже получают его. А здесь их всех ждет только смерть.
Умерших от оспы было слишком много, и конца эпидемии не предвиделось.
Это настроение расходилось подобно кругам на воде. Достаточно было случиться толчку, чтобы вся эта назревшая идея сдачи на милость норманнам выплеснулась наружу, подобно перебродившему вину, хлынувшему сквозь прорезь в бурдюке с вином. И этот толчок последовал, когда епископ Гвальтельм не вышел проводить службу.
Мало кто знал, что причиной этого послужила болезнь его сына. У мальчика поднялась температура, и Гвальтельм, опасаясь худшего, кинулся к чудотворной Мадонне просить милости. Однако в городе сразу пошел слух, что епископ болен. Когда небеса не щадят даже своих верховных иерархов, что говорить о простых смертных?
– Мы все погибнем! – завопила одна из женщин, и несколько других повторили призыв.
Случилось то, что удалось предотвратить, даже когда стало известно об оспе. Началась паника. Уже никто не надеялся на чудо, женщины поднимали покрытых болячками детей и кричали, что этот город проклят, что тут властвует смерть, и даже норманны не пугали их более. Толпа с криками кинулась к воротам, разрасталась с каждой минутой.
Люди требовали выпустить их, требовали открыть выход из города. Не действовали уже никакие увещевания. Шартрцам надоел смрад извести, надоели похоронные процессии, надоел сам зараженный город. Они хотели свободы и больше кричали о милости Ролло, чем о защите небес. Толпа смяла пытавшихся защитить выход охранников. Многие воины, поддавшись всеобщему настроению, примкнули к вопившим и под громкие одобрительные крики стали выпихивать брусья засовов.
Подоспевшему с новой стражей Далмацию с трудом удалось справиться с людьми и захлопнуть створки. Его люди разгоняли людей пиками, кричали, что, едва они откроют доступ в город, как сюда ворвутся норманны и всех вырежут. Их не слушали. Толпа напирала. В любой миг могла пролиться кровь. Далмаций вдруг растерялся, глядел на освещенные факелами орущие лица горожан. Понимал, что ситуация вышла из-под контроля.
И в этот миг на башнях над воротами появился размахивающий факелом Гукбальд. Он взывал к толпе. Обычно его появление действовало на толпу. Но не теперь. На его крики обратили не больше внимания, чем на стоны прижатых к домам стариков. Однако когда тело монаха, подобно большой черной птице, рухнуло с высоты, люди отхлынули. Расступились, вмиг притихнув, глядели на пронзенное тело святого.
И в этой тишине вдруг раздался голос Далмация.
– Вы видите, что происходит? Вы видите, что вас ждет за стеной? Смерть и зверства более ужасные, чем умирание от оспы. Вы говорите, что ваши дети гибнут, но Господь забирает к себе только избранных. Если же вы добровольно кинетесь на мечи норманнов, то даже Пречистая не защитит вас, когда вы отдадите на разграбление варварам ее город. Опомнитесь! Идите в храмы и молите о чуде, о спасении, которое несомненно придет, если вы смиритесь и будете по-прежнему верны своей вере и долгу.
Он увидел в толпе покрытое заживающими струпьями лицо суассонского аббата. Схватил его за локоть, вытащил вперед.
– Глядите! Аббат Ги заболел одним из первых – и вот он жив! Смерть отступила от него, он выздоравливает. Но святой Гукбальд уже никогда не придет лечить вас, и смерть его будет на ваших сердцах, как подтверждение того, что нет пощады, нет избавления для тех, кто выйдет навстречу норманнам.
Налитыми кровью глазами он глядел, как растекается толпа. Монахи подняли тело отца Гукбальда, понесли в собор. И люди шли за ним, вставали на колени, молились. Далмаций же прошел во двор клуатра. Увидел высокую фигуру епископа. Тот бежал, едва не подпрыгивая, сияющий, и чуть не кинулся на шею Далмацию.
– О чудо, великое чудо! У моего сына не оспа, он просто простудился.
Далмация начало трясти, и прежде, чем он подумал о последствиях, он нанес епископу такой удар в челюсть, что достойный прелат так и покатился к подножию колонн галереи.
– Чудо?! – орал аббат. – Да уж, поистине чудо нам необходимо, иначе еще день-два, и ваши горожане, Гвальтельм, сами впустят в город язычников. А если и не впустят, то у них опустятся руки, когда эти исчадия ада с севера вновь кинутся на штурм. Они почти разбили стену с северной стороны, они почти построили осадные башни, а защитники города так ослаблены оспой, так разуверились, что готовы сами распахнуть ворота завоевателям.
Он перевел дыхание, взял себя в руки. Даже отряхнул поднявшегося епископа. И уже более спокойно поведал о случившемся.
– Теперь вам следует и в самом деле подумать о чуде, какое вдохновило бы людей, – закончил он.
Епископ Гвальтельм внимательно поглядел на него. При свете прикрепленного к колонне факела его грубое лицо как никогда напоминало деревянную маску.
– Вы имеете в виду черную мадонну с покрывалом?
Далмаций понуро опустил голову.
– Как я устал! О, великий Боже, как я устал…
Если Далмаций и чувствовал, что он на пределе, то состояние предводителя норманнов было еще хуже. Порой бездействие не менее утомляет, чем непрекращающееся напряжение. А Ролло к тому же угнетало беспокойство, не дававшее ему покоя ни днем, ни ночью. Он почти, как животное, чувствовал опасность.
Что-то должно было случиться. Что? Он скрывал свое волнение, спокойно ел, пил, фехтовал по утрам, следил за работой осадных машин, недовольно хмурился. Осматривал осадные башни. Они были почти готовы. Огромные махины из брусьев с лестницами-сходнями внутри, обтянутые кожаным каркасом. Халид возводил очи к небу, клялся Аллахом, что его детище одним своим видом повергнет христиан в бегство. Еще день-другой – и все будет готово. А новый таран почти закончен – из отобранных крепких стволов, скрепленный железными скобами с отлитыми из меди толстым лбом на конце. Ворота недолго устоят перед ним – он готов голову поставить про заклад.
Ролло хотел верить. Ему нужен был новый удачный штурм. Ему нужен был этот город, ему нужна Эмма…
Он вернулся в свой шатер, где Риульф тщательно и любовно полировал меч своего господина. Мигал огонек в плошке, освещая устилавшие пол шкуры, лежанку, доспехи и оружие в углу.
