Мой милый враг - Брокуэй Конни (читать полную версию книги TXT) 📗
Это было ее письмо.
Мой дражайший враг!
Я очень озабочена.
Ваше последнее письмо не пестрело, как обычно, комплиментами и лестными замечаниями, оно оказалось предельно кратким. Что я должна об этом думать? И неужели я брошу своего самого главного соперника в его горе? О нет. Вы просто не вправе позволять вашей утрате перенестись через моря и континенты, чтобы она стала и моей тоже. Это было бы недостойно джентльмена.
Разрешите мне хотя бы на минуту снять с ваших плеч то бремя, которое вы сами на них взвалили. Вам не следует обвинять себя в гибели вашего друга. Даже для вас это было бы уже слишком.
Неужели вы хотите навечно остаться в ладье Харона, вырвав весла у него из рук, чтобы не дать вашим друзьям покинуть мир живых? А кто тогда окажет ту же самую услугу вам, Эйвери? И согласитесь ли с этим вы сами? Или же вы обрушитесь в праведном негодовании на любого, кто помешает вам сделать хотя бы один-единственный шаг по той дороге, которую вы для себя избрали? Осмелюсь предположить, что нам обоим уже известен ответ.
Вы пишете, что Карл Дерман погиб, не имея ни дома, ни родины, ни близких, но я-то знаю, что это не правда. Вы были рядом с ним, Эйвери. Карлу Дерману пришлось вынести в жизни много утрат: его дом был сожжен, семья убита, страна разорена. Однако в вашем обществе он сумел найти не только замену всем этим вещам, но и выход из одиночества. Разве вы сами не называли его братом? И кто может лучше нас с вами понять, как тесно это слово связано со словом «дом» ?
В своем письме вы упомянули о том, что Карл не раз выражал желание жениться на мне. Так вот, я не желаю лишаться сразу поклонника и соперника. У меня и без того слишком мало знакомств, чтобы пренебрегать хотя бы одним из них, тем более если учесть, каких больших умственных затрат требует наша с вами переписка.
Поэтому позвольте мне взять на себя роль его вдовы и сказать вам то, в чем охотно заверила бы вас на моем месте любая любящая жена. Карл погиб в результате несчастного случая, который никто не в силах был предотвратить. Он умер в расцвете лет, живя той жизнью, которую сам для себя выбрал, а не убегая от нее, и оставил после себя друзей, которые оплакали его кончину. Дай Бог, чтобы обо всех нас после смерти можно было сказать то же самое.
Итак, мой дражайший враг, я сделала нечто большее, чем просто улыбнулась. Я почтила его память своими слезами. Полагаю, вам сейчас самая пора утереть ваши.
То самое письмо, о котором упоминал Джон Нейл. Те злополучные, чудесные, непостижимые письма… Почему, о Господи, почему они не могли и дальше продолжать в том же духе?
Лили положила письмо на стол и зарыдала.
Глава 27
Они вернулись вчера вечером.
Эйвери сложил записку. Под словом «они», без сомнения, подразумевались Эвелин, Бернард и мисс Мейкпис. Одной короткой фразой Лили выполнила свое обещание. Пожалуй, от женщины, которая даже из новой ливреи для кучера извлекала тему для объемистого письма, можно было ожидать большего — какого-нибудь намека или предостережения… Боже правый, подумал Эйвери, скомкав записку, еще совсем недавно они делили ложе, так неужели ей нечего было сказать ему в этой записке, кроме каких-то четырех слов?
Он швырнул листок на узкую кушетку, которую снимал за шесть шиллингов в сутки в трактире «Собака и заяц». Ему не хватало Милл-Хауса — вернее, того, что Лили сделала из Милл-Хауса: его спокойной, непринужденной атмосферы, полной домашнего тепла и уюта.
И еще ему не хватало Лили. Той самой незаурядной, поразительно прекрасной женщины, которая не оставила камня на камне от его предубеждений и сумела завоевать его полное и безоговорочное уважение. Его привлекало в ней все — ее острый язык, ее чисто хозяйская скупость в делах, ее нелепая кампания по спасению скаковых лошадей и даже то искреннее смущение, которое вызывала в ней юношеская влюбленность Бернарда. Он уже не представлял себе, как сможет жить без нее дальше.
В любом случае ему казалось немыслимым жить в Милл-Хаусе без Лили. Этот дом принадлежал ей. Все в нем, от дешевой копии севрской вазы и до удобной гостиной на первом этаже, носило на себе отпечаток ее индивидуальности. Даже эти проклятые портреты в до смешного претенциозной фамильной галерее почему-то связывались в его сознании с нею. Милл-Хаус мог оставаться его домом лишь до тех пор, пока Лили была в нем хозяйкой.
Эйвери нагнулся и, достав из-под примятого матраса потрепанный саквояж, вынул оттуда туго перевязанный сверток. По крайней мере он еще мог найти достойный выход из того переплета, в который угодил не по своей вине.
Затем он сорвал с вешалки пиджак и покинул трактир, кивнув мимоходом раскрасневшейся служанке, которая мыла выбеленные известью ступеньки. Путь его лежал в Милл-Xayc.
— Вот, возьми. Этого вполне достаточно, чтобы восстановить конюшню и снова сделать поместье доходным. — С этими словами Эйвери швырнул на стол толстую пачку купюр.
Вид у Лили был холодным и неприступным. Похоже, она уже успела взять себя в руки. Ее безупречно чистые штаны и накрахмаленная рубашка были жесткими, словно одежда китайского мандарина. Она посмотрела на сверток:
— Это еще что такое?
— Твои деньги.
Она подняла голову, и он поймал на себе ее спокойный, настороженный взгляд.
— У меня нет никаких денег.
— Нет, есть. Это те самые деньги, которые ты высылала мне в течение пяти лет. Мое содержание. Я не истратил ни пенни.
На какой-то миг в ее потухших глазах вспыхнули искорки интереса. В данную минуту у него оставалось лишь одно, что он мог ей предложить, единственный дар, который она еще могла от него принять, однако ему придется действовать крайне осторожно, иначе даже такая ничтожная, с его точки зрения, мелочь будет ею отвергнута.
— Я тебе не верю, — ответила она.
— Мне ровным счетом наплевать, веришь ты мне или нет, — солгал он. — Перестань строить из себя оскорбленную в своих лучших чувствах дебютантку и подумай хорошенько.
Его слова возымели желаемое действие. Выражение боли и настороженности исчезло с лица Лили.
— Я вовсе не считаю себя оскорбленной в своих лучших чувствах, — произнесла она громко. — Уверена, что ты предложил мне свои деньги из самых благородных побуждений…
— Послушай, Лили, — перебил он ее, вытащив из кармана портсигар и задумчиво уставившись на его содержимое. — Я сделал ставку на тебя — и проиграл. Возможно, я эгоист, но надеюсь, что это не мешает мне оставаться джентльменом.
— О да, — донесся до него чуть слышный ответ. — Никто и не спорит с тем, что ты джентльмен.
Эйвери взял наконец сигару, не спеша откусил ее кончик, зажал между зубами и лишь после этого поднял на нее глаза.
Она не шевельнулась.
— В общем, — продолжал он, не вынимая изо рта сигары, — если ты поразмыслишь над моими словами хотя бы минуту, то поймешь, что перед тобой действительно те самые деньги, которые ты мне присылала. Вспомни хотя бы о моей гордости, Лили. Ты всегда всеми силами стремилась показать, что я наделен ею даже сверх меры. Можно ли представить себе более подходящий жест для такого человека, как я, со склонностью — как ты там однажды выразилась? — к «мелодрамам в духе Дюма»?
— Я написала это потому, что была на тебя сердита, — отозвалась Лили, обворожительно покраснев. Он отвернулся, чтобы не видеть этого зрелища. — Я не хотела, чтобы с тобой что-нибудь случилось, а ты всегда бросался очертя голову из одной опасности в другую…
Ему хотелось заткнуть уши. Ему просто невыносимо было слышать, что она с самого начала была к нему неравнодушна и переживала за него.
— Ты же сама знаешь, что я никогда бы не принял от тебя никаких денег, — сказал Эйвери. — И мне ничего другого не остается, как только вернуть их тебе.
Он щелчком подтолкнул к ней пачку купюр и улыбнулся. Лили инстинктивно отшатнулась, а потом брезгливо, двумя пальчиками приподняла сверток с деньгами с таким видом, будто они были замараны грязью.
