Любви тернистый путь - Райт Синтия (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Он только был в ужасе от необходимости взять ее с собой днем позже на прием по случаю прибытия Джорджа Вашингтона.
Лайон и Миген сначала совершили длительную прогулку вокруг виллы по начавшему зеленеть лесу и организовали для себя ленч в саду на лужайке. Хэмпшир дорожил каждым мгновением, проведенным вместе с Миген. Он восхищался ее внешностью, жестами, мимикой, голосом… Лайон подумал, что никогда еще не встречал знатную по происхождению женщину, которая врожденной грацией, наблюдательностью и острым умом могла бы сравниться с Миген. В ее обществе под ослепительным апрельским солнцем Лайон забывал о своих проблемах, так четко сформулированных доктором Франклином.
Когда наступили сумерки, они приготовили на огромной кухне легкий ужин, добродушно споря о рецепте блюд. Лайон откупорил бутылку шампанского, и они ели и пили, сидя рядом друг с другом в декорированной в восточном стиле столовой.
Миген знала, что Лайон хотел бы вернуться к себе домой на Пейн-стрит до наступления полной темноты. Но ей удалось задержать его еще на один, последний бокал шампанского. Миген скрупулезно откладывала деньги на подарок Лайону ко дню рождения и ежедневно обходила лавки в поисках чего-то, что символизировало бы ее чувства.
Лайон был глубоко тронут и потерял дар речи, когда Миген вручила ему сверток. Это был небольшой лев (снова напоминание о его имени!) из знаменитой стаффордширской керамической мастерской. Охровый с темной гривой, он стоял на бледно-зеленом постаменте. Голова льва была гордо и высокомерно поднята…
— Кажется, это то, что нужно, — произнес наконец Лайон. — Только вы… — начал он, но чувства захлестнули их обоих…
Серебряный полумесяц висел в иссиня-черном небе, бросая вниз резкие и яркие, как алмаз, лучи, которые проникали сквозь муслиновые драпировки в спальне Миген.
Лишь несколько мгновений назад высокие часы в вестибюле пробили полночь. Но ни Лайон, ни Миген этого не заметили.
Они лежали, обнаженные, на прохладных льняных простынях, занимаясь любовью с тем же пылом, как и в первое, а затем в каждое последующее соитие.
Когда они достигли упоения, их сердца бились в унисон.
Миген посмотрела Лайону в глаза и поразилась своему открытию.
— Вы любите меня! — импульсивно провозгласила она, словно обвиняя Лайона в его чувствах.
Он медленно отодвинулся от Миген. Камин был темен, и лишь лунные лучи освещали его тело, когда Лайон встал и подошел к окну. Миген, глядя на него, почувствовала себя странно отчужденной. «Даже самый превосходный скульптор, — подумала она, — не смог бы изваять более прекрасную мужскую фигуру и более классический профиль».
— Может быть, вы и правы. — Он вернулся в постель, тут же обняв Миген. — Полагаю, что наступило время рассказать вам правду о себе. Я никогда не праздную день рождения, потому что это напоминает мне о моем детстве, о моих корнях. Возможно, выслушав мою историю, вы поймете, почему я не решаюсь верить в любовь. Она всегда оставалась для меня феноменом, который, как я считал, мне никогда не дано будет испытать…
— Вы уверены, что хотите рассказать мне об этом?
— Не перебивайте. А то я могу передумать!
Лайон закрыл глаза и начал свой рассказ.
— Я родился ночью в пригороде Нью-Йорка. Подробности этого события сейчас не важны, изложу лишь факты. Моя мать в браке с моим отцом не состояла. Люди называли меня ублюдком, но я себя таковым почувствовал только позже… Мать была привлекательной, образованной женщиной. Она встретила моего отца, когда была слишком молода, чтобы не доверять мужчине, который признался ей в любви. Он был, конечно, женат.
Миген чувствовала, что при упоминании об отце напряженность в голосе Лайона переросла в гнев.
— Я в то время не знал, но, оказывается, на протяжении всего моего детства отец давал ей деньги, хотя этого мужчину я никогда не встречал.
— Какой была ваша мать?
— Она была умной сердечной, но часто болела. Я родился, когда ей было всего шестнадцать лет. Это-то и подорвало ее здоровье. Мама меня любила… У нее была бы совсем иная судьба, если бы не мой отец и не мое рождение. Родители так и не простили маму, и у нее не было истинных друзей. Вот почему за каждой ее улыбкой скрывалась печаль.
— О, Лайон… — Миген, как котенок, потерлась носом о его жесткую руку. — Вы на нее похожи?
— Нет. — Показалось, что он запнулся на этом слове. — У меня действительно ее глаза, но мама была шатенкой. Еще я помню тонкие черты лица и изящную фигуру.
— Она умерла? — осторожно спросила Миген и почувствовала, как сильно застучало его сердце.
— Да. Мне тогда было четырнадцать лет.
— И…
— И появился мой отец, испытавший только неудобство: ведь надо было решать, где мне теперь жить. К удивлению отца, я оказался чуть ли не его двойником. Это привело отца в такой восторг, что он решил взять меня к себе домой и воспитать как своего сына… Представляете! После того как полностью игнорировал меня четырнадцать лет!.. Можно подумать, что он жил не за двадцать миль от нас.
— Вы поехали с ним?
— Я должен был. Я превратился из бедного, не имеющего отца мальчика в любимого сына богатого землевладельца. В его доме я встретил смуглую, темпераментную мачеху и сводного брата с такими же черными волосами, как у нее. Мой же отец, замечу, был блондином. Правда, брат унаследовал от нашего отца пронизывающие, золотистого цвета глаза.
Он умолк, а на Миген снизошло понимание:
— Золотистые глаза?.. Вы имеете в виду, что Маркус Риме… ваш сводный брат? — Она встала на колени.
Лайон нежно погладил ее груди, поцеловал их, и ответил:
— Да. Казалось, что на долю Маркуса с самого его рождения выпала тяжелая участь. Что бы он ни пытался сделать, все получалось недостаточно хорошо, дабы заслужить одобрение отца.
Он не обладал такими качествами, как умение приспосабливаться и привлекать к себе людей. Маркус вечно расстраивал отца, напоминая обладающую тяжелым характером жену.
Незаконнорожденный сын без всяких усилий затмевал своего сводного брата во всех отношениях. Риме принялся настойчиво добиваться любви Лайона. Но это ему не удалось.
— По своей природе я не был ненавистником. Но я не мог найти в своей душе хоть какие-нибудь ростки любви и привязанности к отцу. Тот, подобно Маркусу, был расчетлив, у них обоих были взлелеянные эгоизмом амбиции. Чувства отца уходили своими корнями в его собственное "я", а не в искреннюю любовь ко мне. Он был одержим мечтами о славе, которую я мог бы принести ему в последующие годы.
— Это ужасно, Лайон! Как же вы справились?
— Убедил его послать меня в школу. Мне было отвратительно зависеть от отца, но в том возрасте это представлялось неизбежным. Во всяком случае, другого пути для получения образования, к которому я так стремился, не было. Я учился в Гарвардском колледже и Филадельфийской академии, пока меня не призвала война.
— А Маркус?
— О, он все время был рядом со мной и с каждым годом все более и более ненавидел меня. Едва ли кто-нибудь может винить меня за то, что я внезапно появился на сцене, был почти копией нашего отца и получал ею одобрение, которого не мог никогда завоевать Маркус. — Лайон горько рассмеялся. — Боже мой, какая нелепая ирония! Меньше всего я жаждал похвалы от такого человека.
На несколько минут наступило молчание. Лайон потерял нить, а Миген наблюдала за жесткими чертами его лица, искренне жалея того мальчика, которого так озлобили родственники.
— Так или иначе, — тихо продолжил он, — я сражался на войне, которая, видимо, стала хорошей разрядкой для моего гнева. После победы над английскими колонизаторами под Йорктауном, одержанной под руководством Джорджа Вашингтона, я отправился «домой», чтобы уладить кое-какие дела с отцом. Я хотел закончить образование, но не на его деньги, поэтому я думал предъявить право на собственность своей матери — на обстановку, драгоценности и на отложенную ею небольшую сумму денег.
