Февраль (СИ) - Сахарова Ирина (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
– Во-вторых, – продолжил он, – я за пару лет в полиции тоже добился некоторых высот, и обзавёлся нужными знакомствами, так что без труда сумел забрать Луизу себе, лишив свою бывшую жену прав материнства.
Ого! Я удивлённо подняла брови. Надо же, как резко! Впрочем, как раз в духе такого жестокого человека, как он. Заметив моё удивление, Эрнест виновато улыбнулся, и сказал:
– Она была ужасной матерью, честное слово.
Мне пришлось улыбнуться ему в ответ.
– Но как же у тебя получается её воспитывать? – Спросила я. – Тебя ведь наверняка часто не бывает дома по долгу службы? Как тебе удаётся совмещать должность комиссара с ролью заботливого отца?
– Это непросто, – признался де Бриньон. – Без старой Жюли я вообще не знаю, что делал бы!
– Господи, она ещё жива?! – Я невольно рассмеялась, прижав к груди свободную руку.
– О, да. Помилуй, Жозефина, я всегда говорил, что эта старуха переживёт всех нас, а вы всё хоронили её раньше времени! – Он тоже засмеялся вместе со мной, продолжая ласково гладить мою ладонь, а я, как будто бы, не обращала на это внимания.
Я вспоминала наше детство, как мы вместе ходили на пикник к тому самому обрыву, с которого потом прыгнула Луиза. Нас было пятеро: старуха Жюли, её подопечная Луиза де Бриньон, Иветта, Эрнест и я. Мы брали с собой стёганое лоскутное одеяло и еду: Луиза приносила бутерброды с наивкуснейшим лионским сыром, Иветта втайне от родителей таскала с кухни пирожки с черникой, а я, как самая бедная, брала с собой яблоки, сорванные в заброшенном саду по соседству с нашим домом. Жили мы с отцом довольно скромно, и мне особо нечего было принести, но тогда эти яблоки казались самыми вкусными в мире. Мы были детьми, веселились и дурачились как могли, не думая о том, что совсем скоро детство наше закончится. Мы наслаждались теми быстротечными мгновениями, и не знали горя.
Я помню старую Жюли. Именно она, самая первая, сказала мне о том, что, похоже, её бывший воспитанник, граф Эрнест, до безумия в меня влюблён. Я расхохоталась тогда в ответ на это её предположение, и сказала, что в таком случае он либо глуп, либо слеп: ведь рядом всё это время была красавица Иветта! Я говорила уже, что она была удивительно красива? Гораздо красивее меня, факт.
Но у Эрнеста на этот счёт было своё мнение. Он всегда садился рядом со мной, во время наших посиделок, и украдкой брал за руку, вот как сейчас! И улыбался задумчиво, думая всё время о чём-то своём. Старая нянька Жюли смотрела на нас порой и либо вздыхала мечтательно, вспоминая себя в наши годы, либо укоризненно качала головой. Она-то знала жизнь лучше меня, и прекрасно понимала, что дочка простого сельского адвоката не самая лучшая пара благородному графу. Но ничего не говорила, не разрушала моих иллюзий.
Там же, у этого самого обрыва, он впервые поцеловал меня. На нашем излюбленном месте, за ромашковым полем. Я помню, как порхали бабочки в моём животе, когда встретились наши губы – до этого никто никогда меня не целовал! Я и не думала, что это бывает так чудесно! И потом, уже в самом ромашковом поле, тоже было чудесно. Правда, в первый раз мне было больно, но всякая боль отступала перед чувством лучистого, бьющего через край моей души, бесконечного счастья. Я видела его влюблённые голубые глаза, и ничего больше мне не было нужно. Ради этого я могла стерпеть любую боль. Господи, а была ли я хоть раз такой же счастливой, как в те годы?
Я поняла вдруг, что улыбаюсь. Улыбаюсь уже давно, и до того глупо и мечтательно, что я тотчас же себя возненавидела.
Романтика? Любовь? Наши жаркие ночи в ромашковом поле? Сентиментальная Жозефина забыла, должно быть, чего ей это стоило? Так есть хороший способ вспомнить! Я посмотрела на уродливый шрам на своей левой руке, тянущийся вверх от самого запястья, и усмехнулась.
Наваждение как рукой сняло. Схлынуло, оставив за собой уже знакомое глухое чувство пустоты и чёрного, беспросветного отчаяния. Как выжженная земля, оставшаяся от некогда прекрасной лужайки, где цвели дивные цветы и порхали бабочки. Вот именно так и выглядела моя измученная душа – одна сплошная чернота на месте чего-то, некогда прекрасного, но ныне давно уже забытого.
Сдвинув брови, я посмотрела на Эрнеста, которого, судя по всему, озадачила эта, казалось бы, беспричинная перемена в моём настроении. То я улыбалась беспечно, радуя его своей улыбкой, то снова была неприступной и излучала ненависть.
И тогда он сказал:
– Жозефина, я люблю тебя.
А вот этого уж точно не следовало говорить, если он не хотел, чтобы я окончательно его возненавидела. С другой стороны, что значит «окончательно»? Я и так ненавидела его всеми фибрами души, но до этого я, по крайней мере, находила в себе сил разговаривать с ним. А после этих слов он стал мне поистине отвратителен.
Словно не понимая этого, Эрнест продолжал:
– Я люблю тебя, и любил всё это время, ни на секунду не прекращал тебя любить. Я ненавижу себя за то, что заставил тебя страдать, за то, что сломал тебе жизнь, сделал тебя несчастной… Я никогда себе этого не прощу. Но, Жозефина, пожалуйста, если бы я только мог что-то исправить… Если б только ты дала мне шанс!
Если бы… что?
А-а, простите, у меня, что же, недостаточного ненависти во взгляде? Недостаточно для того, чтобы он осознал полнейшую бессмысленность своих собственных слов? Если так, я легко могу исправить это. По части презрительного выражения лица равных мне не было. И когда я усмехнулась, глядя прямо в его голубые глаза, он, видимо, понял, что ни за что на свете не преодолеет эту пропасть, что разверзлась между нами.
– Ты даже не хочешь об этом думать, – понял он с тоской. – Ты… ты разлюбила меня? Смогла? У тебя получилось?
Браво, мсье де Бриньон! Плюсик вам за догадливость.
Нет, в самом деле, неужели до вас наконец-то дошло?
– У меня вот не получилось, – пожаловался Эрнест, с растерянным видом. – Каждый час, каждую минуту, изо дня в день, из года в год – восемь лет подряд, чёрт возьми, я думал о тебе и не мог забыть. Я понятия не имею, что с этим делать, Жозефина. Я не знаю, как с этим бороться.
А я не знала, что бы сказать ему такого обидного, чтобы он проваливал, наконец, и не мучил меня больше.
– Ты… ты никогда меня не простишь? – Тихо спросил он, сдавленным, хриплым голосом, с трудом подбирая слова.
Зато мне моё единственное слово далось на удивление легко и твёрдо:
– Никогда.
Эрнест застонал в отчаянии, и, кусая губы, стал смотреть в пол.
– Жозефина, пожалуйста… я знаю, я виноват перед тобой, господи, как я виноват! Но что же мне делать, как всё исправить? Я ведь люблю тебя. Почему ты не веришь мне? Скажи, ну почему ты мне не веришь?
Верить?! Тебе?!
В своём ли ты уме, Эрнест? Я, по-твоему, такая дура? Настолько меня ничему не учит жизнь, что я счастлива буду наступить на те же грабли во второй раз?
Хм, странно. Я думала, ты считал меня гораздо умнее.
– Оставь меня одну, – устало попросила я. И не было в моём голосе обиды, не дрожал он от подступающих рыданий, и я вовсе не хотела плакать от счастья, услышав его признания. И уж точно не боролась с гордостью, мешавшей мне кинуться ему на шею и сказать, что я ждала только его все эти годы.
Нет.
Увы, ничего, кроме сухой чёрной пустоты на душе у меня не было. Меня вообще никак не тронули его слова. Абсолютно. Знаете, это как стрелять из рогатки по высокой кирпичной стене. Камешки попадают, оставляют на ней зазубрины, но неизменно из раза в раз отскакивают в сторону.
Такую стену нужно тараном пробивать. Да и то, не всяким пробьёшь. Мою-то уж точно не пробьёшь, можно не пытаться. Слишком она была твёрдая и стойкая. Правда, можно было, как Габриель, попытаться пойти в обход, и отыскать дверцу. Подобрать к ней ключик и открыть, а не брать нахрапом. Но такой подход был слишком тонким, деликатным. А Эрнест де Бриньон привык пускать в ход грубую силу, и получать всё и сразу.
Вот почему я всё ещё боялась находиться в его обществе. Любовь любовью, но ничто не мешало ему получить своё, невзирая на мой отказ. Мне по-прежнему не нравилось то, как он на меня смотрел.
