Роковое зелье - Арсеньева Елена (читать книги онлайн без сокращений TXT) 📗
Прежде всего тот, чья смерть была целью жизни Алекса. Прежде всего – русский император.
Этот мальчик, который, чудилось, был рожден лишь для того, чтобы причинять страдания себе и другим…
Он стал причиною смерти матери. Он усугубил ненависть народа к своему великому и чудовищному деду. Мало было Петру Первому грубо перелопатить, перевернуть, истерзать веками сложившееся, устоявшееся представление соотечественников о жизни – и заслужить этим страшную славу Антихриста. Ненависть к собственной жестокости он усугубил тем немилосердием, которым было окрашено его обращение с собственным внуком. Сыном убитого им сына…
В глазах всего русского народа юный Петр был истинный наследник престола, а между тем права этого наследника всячески попирались, причем публично и откровенно. Дед не любил его – потому что в нем струилась кровь отвратительных ему Лопухиных, сделавшихся для преобразователя воплощением всей той старой России, которую он ненавидел люто, исправлению которой и борьбе с которой он посвятил жизнь. Во имя этого он перекроил вековые законы престолонаследия и возвел на престол немку, которую волею своею объявил царицей, при живой-то жене, ей и детям своим хотел он передать наследие русских властителей, своих предков, а того, кто имел истинные права на трон, держал в забвении, пытался совсем устранить от власти.
Алекс знал об этом давно и не собирался упрекать прежнего императора за его игры с престолонаследием. Государь имеет право на любой ход, на то он государь. Однако лишь в России ему стали понятны главные причины ненависти Петра к внуку и желания любой ценой удержать его подальше от престола. Преобразователь был слишком умен и отлично знал человеческую природу. Он понимал, что внук его не забудет судьбу своего родителя, и, когда вырастет, именно то станет мило и дорого его душе, за что претерпел царевич Алексей: московская, патриархальная российская старина. Новые же, насильственно насаждаемые порядки сделаются ему ненавистны.
Так оно и произошло. Именно в этом и коренилась глубокая любовь народа к мальчику-императору – он был таким, какие были раньше.
Все склонности юного Петра были настоящие, прежние, русские. И прежде всего – отвращение к морю и Петербургу. Дед страстно любил море, завел флот, хотел и весь народ насильно заставить полюбить море, но русские моря боялись, не доверяли ему, видели в нем нечто чуждое и опасное. Недаром русские вообще называли все, что было за пределами их земель, странами заморскими, хотя бы речь шла о государствах, расположенных на сухопутной границе. Все старания Петра Первого сделать Россию морской державой истощали, губили народ и оттого были ему отвратительны. А юный государь моря не терпел и не намеревался идти по следам деда своего. Он невзлюбил и новую столицу, нелепо построенную на болотах, в чухонской земле, исповедующей лютеранскую веру, – он полюбил Москву православную, с ее сорока сороками колоколов и золоченых церковных маковок, с ее благостной тишью да гладью. При нем Москва снова должна была сделаться средоточием русской жизни, как встарь, как велось со времен незапамятных.
Старолюбцы видели в этом счастье великое и посрамление всех богопротивных деяний Петра-Антихриста. Те же, кто называл Петра преобразователем, с болью наблюдали, что все построенное им на Руси пропадает. И, дай волю молодому царю, пропадет совсем.
Не мог не видеть этого и Алекс. Но, в отличие от Кейта, для которого личность молодого императора не представляла никакого интереса, Алекс чувствовал: Петр был обречен орденом на смерть – и все же он должен быть понят! Хотя бы перед тем, как быть убитым.
Во многом мнения Алекса и Кейта об этом мальчике, безусловно, совпадали, но там, где Кейт и Остерман, люди по происхождению не русские, видели только лишь презренные леность и равнодушие, Алекс, родившийся в России, остававшийся русским по крови, сумел увидеть иное – главное. Это был глубокий, неискоренимый страх императора перед собственным троном.
Петр не хотел быть державным властителем, не хотел принять на себя полную ответственность за положение дел в стране прежде всего потому, что боялся того чудовищного, разлагающего влияния, которое престол оказывает на человека. Идти по стопам деда означало для него не только погрузиться в пучину нескончаемых дел и забот. Это значило переделать себя, сделаться прежде всего палачом, потому что всякое коренное преобразование в такой стране, как Россия, не может произойти мирным путем: оно возможно только через пролитие крови, через суровую кару, через жестокость и бесчеловечность, через неисчислимые жертвы, через смерти тех людей, которым нет дела до какого-то там великого, но призрачного будущего державы, которые живут нынешним днем, своей собственной жизнью, жизнью своих любимых, детей, близких, и это важнее для них, ценнее для них всего свету белого, каких бы то ни было преобразований. И кто осудит, кто посмеет упрекнуть или осудить их? Россия слишком необъятна, чтобы насельников ее можно было заставить мыслить и чувствовать одинаково. Однако демон России бесился и бесновался на ее вольных, немереных просторах, прекрасно зная: всяк русский ленив и сонлив лишь до поры, а когда почует, что держава дошла до края, за которым – гибель, он тут же от векового сна воспрянет, ляжет костьми, изойдет кровью, забудет о себе и родных своих, даст на куски себя изрезать во имя этого демона Родины, непостигаемого умом и сердцем человека иной крови, иной веры, иного происхождения.
Но не может это произойти волею одного человека, даже столь мощного преобразователя, каким был первый Петр. Должно вызреть некое общее осознание… вызреть в боли и муке. Подобно страшному, смертоносному нарыву. Вызреть – и прорваться общими, осмысленными деяниями, лишь побуждаемыми и направляемыми волею верховного властителя.
Ради Бога!.. Чью волю, чьи деяния мог побудить и направить тринадцатилетний ребенок, пуще смерти боявшийся всякой ответственности – как за державу, так и за самого себя?
Алекс понимал: страх этот будет преследовать Петра до могилы. Какой станет за время его правления Россия – и какие беды и опасности создаст она для своих соседей, иных держав?
Смешно думать, что Джорджа и Джеймса Кейтов и всех тех, кто сделал Алекса палачом русского императора, с одной стороны, и де Лириа, его короля, венского императора, отцов-иезуитов и самого папу римского – с другой, – смешно думать, что кого-то из них когда-нибудь хоть на гран волновала судьба России вообще и отдельного русского человека в частности. Россия была для них – всегда, таковой и останется вовеки! – лишь полем деятельности, дальним, диким полем, на котором очень удобно насаждать некие злаки, назначенные на прокорм заморским странам. Россия для них не цель, а лишь средство в борьбе за могущество собственных держав или конфессий.
Впрочем, они – чужаки, иноземцы, инородцы. Какой с них спрос, какой упрек можно бросить им, желающим процветания собственного сада за счет чужого, заброшенного своим властителем?
Быть может, и правда – для процветания соседей нужно сменить хозяина в России, который, понукаемый чужими советами, принесет соседям этим и заодно своему саду больше пользы?
Алекс не знал, не мог знать ответа на этот вопрос. Однако он был переполнен страхом перед теми сомнениями, которые зародились в его душе. Ведь еще несколько месяцев, да что – еще какой-то месяц назад их не было. Но после того, как юнец, оплативший смерть своего соперника, на его глазах смог совладать с собственной ревностью и ненавистью, поддаться любви и жалости, что-то дрогнуло в непоколебимой убежденности Алекса.
«Я бы мог убить тебя, ты это понимаешь? – сказал тогда мрачный мальчик. – Оставалось сказать только одно слово! Да только ее мне стало до полусмерти жалко. Не тебя, а ее, понимаешь ты?»
Вот и сейчас Алекс сидел перед угасающим камином, согнувшись, как старик, придавленный гнетом невыносимой, смертельной жалости. Не столько этого мальчика было жаль ему, сколько ее. Ее…
