Старая сказка - Форсайт Кейт (серия книг .TXT) 📗

— Пузырек со свиной кровью, спрятанный в носовом платке? — с тревогой предположила Лизелотта.

— По-моему… Кажется… — Я привстала со своего места.

Служанка обернулась к боковым крыльям и стала звать на помощь. Мишель выбежал на сцену и поддержал Мольера, а тот все кашлял и кашлял кровью. Аудитория заволновалась. Мольер с трудом выпрямился в кресле.

— Довольно! Продолжаем пьесу!

— Но, месье… — запротестовал Мишель.

Мольер скомкал окровавленный платок, сунул его Мишелю в руку и жестом приказал ему удалиться. С большой неохотой Мишель покинул сцену.

Служанка, запинаясь, забормотала свои строчки:

— Вытянитесь и притворитесь мертвым, месье. А вот и моя хозяйка. Не шевелитесь, заклинаю!

Мольер улегся на кушетку. Выглядел он и впрямь ужасно, и посему сначала его сценическая жена, воскликнувшая:

— Слава тебе, Господи! — а потом и дочь, залившаяся слезами: — Какое несчастье! Горе нам, горе! — сочли его мертвым.

Коварная супруга была с позором изгнана, прекрасная дочь обрела настоящую любовь (при этом Мишель изо всех сил старался изображать восторженного жениха, бросая тревожные взгляды на Мольера). Занавес опустился с необычной для таких случаев поспешностью, и мы остались в зале, недоуменно глядя друг на друга и терзаясь подозрениями.

— Вы думаете, он действительно болен? — обратилась ко мне Лизелотта.

— Боюсь, что так, — ответила я, с трудом сдерживая слезы.

Король отправил одного из слуг за кулисы, чтобы узнать, как обстоят дела. Мы с Лизелоттой ожидали известий, тогда как остальные зрители постепенно расходились, возвращаясь в Лувр или в свои апартаменты, расположенные неподалеку. Два Филиппа — принц и его шевалье — тоже удалились неспешной походкой, а Атенаис поманила короля к себе и заговорила с ним, так что его темная голова склонилась над ее золотистыми кудрями.

— Пожалуй, я вернусь к себе, — заявила королева Мария-Терезия.

— Очень хорошо, дорогая, — небрежно откликнулся король, не глядя на нее.

Королева заколебалась.

— Когда я увижу вас вновь?

Король приподнял руку в знак прощания.

— Попозже, дорогая, попозже.

Королева Мария-Терезия, переваливаясь с боку на бок, заковыляла к своему портшезу, сопровождаемая, как обычно, одним из своих карликов и дурно пахнущей маленькой собачкой. В общем-то, мне следовало бы пойти за нею — в качестве одной из фрейлин королевы я должна была убедиться, что Ее Величество довольна и счастлива, — но Мария-Терезия почти не обращала на меня внимания, поскольку ее знание французского, равно как и мое — испанского, оставляли желать лучшего. Так что я ограничивалась выполнением необходимого минимума, хотя непременно старалась находиться при королеве в промежутке между ужином и отходом ко сну. Именно в это время Мария-Терезия предпочитала играть в карты. Поскольку она всегда делала высокие ставки и неизменно проигрывала, этот ее недостаток позволял мне изрядно улучшить свое благосостояние. Последний ее проигрыш позволил мне оплатить меховую накидку и шляпку.

По правде говоря, я недолюбливала королеву. Добрую половину дня она проводила на коленях, умоляя Господа сделать так, чтобы король был добр с нею, а оставшееся время возлежала на кушетке, потягивая бесчисленные чашечки горячего шоколада, в окружении карликов и собачек, причем с последними обращалась не в пример лучше. Карлики спали на голом полу у дверей ее спальни, подбирая объедки, которые она швыряла им. Что же до ее собачек, то у каждой был свой камердинер, свой экипаж и своя комната во дворце. Они часто сидели за столом с королевой и ели с ее тарелки.

Будь моя воля, я бы давным-давно оставила службу у королевы, но не могла позволить себе подобной роскоши. Фрейлинам платят сущие гроши, и большая часть моих выигрышей уходила на надушенные перчатки, туфельки с красными каблуками, кружевную оторочку (возмутительно дорогую) и портшезы, доставлявшие меня в салоны, куда я ускользала, как только королева отправлялась на боковую. Да, и еще на связки дорогой бумаги, чернила, гусиные перья и пемзу. Каждую секунду свободного времени я посвящала написанию рассказов.

Извинившись, я потребовала подать мне накидку и шляпку и отправилась вслед за королевой. Не для того, чтобы покорно вернуться в Лувр, а для того, чтобы навестить Мольера.

Дом его находился недалеко, напротив здания театра на улице рю де Ришелье, но я успела продрогнуть до костей, пока добралась туда. Здесь было полно актеров и актрис, пребывавших в состоянии театральной аффектации — они плакали, рыдали, заламывали руки и рвали на себе волосы. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания, поэтому я без помех пробралась наверх, в спальню Мольера, где его жена, Арманда, и ее мать, Маргерита, растирали ему руки, сжигали перья у него под носом, давали ему крепкий сладкий напиток и вообще пытались оказать хоть какую-то помощь.

Мишель сидел у кровати, уронив голову на руки и терзая свои локоны. Я подошла к нему и шепотом окликнула.

Он поднял голову и взглянул на меня покрасневшими глазами.

— Ох, Шарлотта-Роза, он умирает.

— Неужели ничего нельзя сделать?

Мишель покачал головой.

— У него чахотка. Он подхватил ее в остроге, куда попал за долги. Он болен уже много лет.

— Так почему же он сегодня вышел на сцену?

— Ему были нужны деньги, — просто ответил Мишель.

— Я могу чем-нибудь помочь? Послать за доктором? Аптекарем?

Мишель презрительно фыркнул.

— Можно подумать, они возьмутся лечить его после того, как он высмеял их в своей пьесе!

— Они наверняка не откажут…

Мишель пожал узкими, худыми плечами.

— Людям не нравится, когда над ними смеются.

Я согласно кивнула, вспомнив ярость короля, когда я унизила его на глазах придворных. Я постаралась побыстрее отогнать воспоминания прочь — они несли с собой одну лишь боль — и попыталась решить, чем могу помочь здесь и сейчас. Измятый зеленый сюртук Мольера валялся на пыльном полу. Я подняла его и встряхнула. Мишель отшатнулся, словно увидев привидение.

— Выбросьте его вон, — вскричал он. — Это — дьявольский цвет! Клянусь, я никогда более не буду носить зеленое!

Я озадаченно взглянула на него, но тем не менее убрала сюртук с глаз долой. Мишель всегда был таким. Он или радовался, как ребенок, или погружался в пучины отчаяния, но это-то и привлекало меня в нем. Я начала уставать от знаменитого бесстрастия короля; иногда бывало трудно понять, о чем он думает. А мысли Мишеля можно было читать, как в открытой книге.

— Вы уже ели? — спросила я его.

— В такой момент мне кусок в горло не полезет. — И Мишель вновь закрыл лицо руками.

На кровати застонал и что-то пробормотал Мольер. Арманда и ее мать рыдали в объятиях друг друга.

— Позвать священника? — неуверенно предложила я.

— Мы уже посылали за двумя, но оба не пришли. Они говорят, что автор «Тартюфа» [141] недостоин последнего утешения. — Мишель поднял на меня глаза, в которых читалась мучительная боль.

— Его Величество придет в ярость, если узнает об этом. Позвольте мне послать за личным исповедником короля. Если он не придет сам, то, по крайней мере, пришлет кого-нибудь вместо себя.

Сбежав вниз по лестнице, я нашла какого-то перепуганного молоденького актера, дала ему немного денег и объяснила, куда идти. Затем я принесла в мрачную спальню немного вина и налила кубки Мишелю и плачущим женщинам. Атмосфера в комнате показалась мне настолько угнетающей, что я с превеликой готовностью осушила кубок сама, хотя вино было дешевым и гадким.

Мольер дышал тяжело, с хрипами. Он лежал совершенно неподвижно, и лицо его было бледным, словно высеченное из мрамора. И лишь его неровное, частое и влажное дыхание свидетельствовало, что он еще жив. Между каждым хлюпающим вдохом и хриплым выдохом воцарялись долгие пугающие паузы, которые становились все длиннее. Всякий раз мы склонялись над ним, будучи уверенными, что это был его последний вздох.