Дама полусвета (Душа так просится к тебе) - Туманова Анастасия (читаем книги TXT) 📗
– Разумеется, нет! Я еще в Большом не могла понять… Но… Там и без этого было достаточно поводов для скандала.
Среди артистов короткой волной пробежал смех. Растерянная Софья посмотрела на Половцева, тот, в свою очередь, – на баса из Калуги Нила Гаврилыча Богоявленского, бывшего протодьякона.
– Что скажешь, Гремин? Твоя партия урезается!
– Скажу, что барышня права, – прогудел Богоявленский, лукаво поглядывая на Софью из-под лохматых бровей. – Мне нет никакой радости являться Немезидой в шлафроке… и не брать при этом ни одной ноты… Тогда как я, может быть, Онегину искренне, по-мужски сочувствовал бы на месте Гремина. Я-то в супруге своей уверен! От таких, как я, генералов по Онегиным не бегают, уверяю-с!
Грянул такой хохот, что испуганной Софье показалось, будто закачался занавес.
– Что ж, замечательно, если никто не в обиде, тогда попросту убираем эту сцену, – довольно проговорил Половцев. – Странно, что я сам не заметил до сих пор. Что значит женский взгляд! Благодарю вас, Софья Николаевна, вы прирожденный режиссер, все свободны до вечерней генеральной репетиции. А я уже опаздываю в Торговую палату.
Он протянул руку, галантно помогая Софье спуститься в зал, улыбнулся ей, пожал руки «Гремину» и «Онегину», и, не оглядываясь, пошел к выходу. Уже в дверях Половцев разминулся с какой-то барышней, поклонился ей и заспешил дальше. А барышня торопливо подошла к самой сцене – и Софья сразу же узнала ее, и что-то резко, больно дернулось под сердцем. Перед ней в расстегнутом мужском макинтоше, в маленькой черной шляпке, из-под которой выбивались вьющиеся пряди, с чуть откинутой назад головой стояла Ирэн Кречетовская.
– Здравствуйте, госпожа Грешнева, я пришла говорить с вами, – спокойно, строго сказала она, посмотрев на Софью темными, чуть прищуренными глазами.
Та незаметно перевела дух и, чувствуя на себе заинтересованные взгляды всей труппы, как можно сдержаннее произнесла:
– Прошу в мою уборную.
Пропустив Ирэн впереди себя в крошечную комнатку, где пахло пудрой и мышами, как во всех театральных уборных, Софья заперла дверь и открыла окно. На улице было еще прохладно, но ей казалось, что воздух в уборной слишком спертый и именно поэтому у нее бешено колотится, заходясь под самым горлом, сердце. Постояв с минуту у подоконника, Софья зачем-то обвела взглядом пустой, заросший крапивой и молодой полынью задний двор театра, глубоко вздохнула и решительно повернулась к гостье.
– Садитесь, мадемуазель Кречетовская. Что же вам угодно от меня?
– Мне угодно просить у вас прощения, – решительно сообщила Ирэн, опускаясь в скрипучее кресло у гримировального столика и вызывающе глядя на Софью.
– Вам – у меня? За что же? – Софья неловко присела на край стола и посмотрела в бледное лицо Ирэн.
– За ту статью в «Московском листке».
– Какую статью?.. – Софья некоторое время не могла вспомнить, о чем идет речь. А когда вспомнила, изумленно спросила: – Так это… вы?.. Но подпись была мужской…
– Разумеется. Я всегда подписываюсь мужским псевдонимом, это очень упрощает жизнь.
– Да?.. Ну и слава богу, – с искренним облегчением вздохнула Софья. – А я-то уж какой месяц думаю: что я могла сделать совершенно незнакомому господину, если он состряпал такой пасквиль в мой адрес. Грешила и на Нравину, у которой есть связи в газетах, и на других… Что ж… по крайней мере, теперь все понятно.
– Простите меня, госпожа Грешнева, – мрачно глядя в стену, сказала Ирэн. – И поверьте, со мной такое впервые. Сами видите, я несколько месяцев промучилась, пыталась держать гордость… Никогда в жизни не делала подлостей, и вот – в двадцать три года оскоромилась.
– Вас можно понять, – медленно проговорила Софья, поднимаясь и делая несколько шагов по уборной. – Я не уверена, что на вашем месте не поступила бы так же.
– В самом деле? – усмехнулась Ирэн, доставая длинную папиросу. – Вас не обеспокоит, если я закурю?
– Ничуть.
Ирэн чиркнула спичкой, уронила коробок, поднимать его не стала и поспешно, слишком глубоко затянулась.
– Почему вы не пойдете к нему? – глядя на улетающий в открытое окно дымок, задумчиво поинтересовалась она. – Вы влюблены, это видно. Он тоже уж какой год сходит с ума по вас. Глупо взрослым, много пережившим людям так мучить друг друга.
– Почему?.. – Софья тоже смотрела на струйку дыма. – Вероятно, потому, что около него – вы. И около меня – тоже другой человек.
– Вы ему что-то должны? Этому вашему покровителю? Деньги? Или вы дали слово? Или иные обязательства?
– Нет, ничего.
– Тогда это пустяки. И я… – Ирэн вдруг закашлялась, поперхнувшись папиросным дымом. – И я, поверьте, тоже пустяки.
Софья остановилась. Пристально посмотрела на сидящую в кресле женщину. Та снова глубоко затянулась, и облако дыма на миг скрыло ее лицо. Сквозь эту завесу улыбка Ирэн показалась Софье странной, растерянной.
– Я пришла, чтобы говорить в его защиту. Просто потому, что, как бы ни закончился наш с вами разговор, с Черменским я более не увижусь. Мы расстались еще зимой, сразу же после того, что… что я сделала.
– Вы были с ним все эти годы? – набравшись смелости, спросила Софья. Проклятое сердце бухало так, что она едва слышала собственный голос.
– Нет. О, черт! – Папироса сломалась в пальцах Ирэн, и она, вполголоса выругавшись, достала новую. Софья молча подняла с пола коробок, положила на край стола.
– Благодарю. Мы не были вместе… по крайней мере, в том смысле, который вы подразумеваете. Я жила в Питере, он здесь, рядом с вами. Вы не можете не знать, что только из-за вас Черменский живет в Москве! Еще в самом начале моего с ним знакомства я прочла одно его частное письмо… Украдкой. И узнала, что он влюблен в женщину, которая убежала от него с другим. И женщину эту зовут Софья Грешнева. Но… – Ирэн снова странно усмехнулась, откинулась на отчаянно заскрипевшую спинку кресла. – Но я самонадеянно решила, что это пройдет. И повисла у него на шее. А он… видимо, имел слишком хорошее воспитание, чтобы меня стряхнуть.
– Вы его любили?
Ирэн не ответила, и Софья отвернулась к окну.
– Простите…
– Я хочу, чтобы вы меня поняли, госпожа Грешнева, – жестким, чеканным тоном произнесла Ирэн. – То, что было между мной и Черменским, – обычная связь мужчины с женщиной. Обычная связь – и ничего более, вы не можете его в этом упрекать. Для любого свободного человека такие отношения естественны. Вы – актриса, следовательно – не ханжа, и можете понять.
– Поверьте, у меня в мыслях не было… Я не имею никакого права…
– Я взяла его приступом, как Суворов – Измаил. – Ирэн мерно барабанила пальцами по коленке. – Мужчины так легко капитулируют в подобных случаях, даже смешно! Более того, я даже думала, что сама остаюсь совершенно свободной! И уйду когда захочу, и забуду его сразу же, как только почувствую в этом необходимость! И вот… сами видите, до чего все дошло. «Поручик Герман» пишет ревнивые пасквили в «Московском листке». Это я-то! Знал бы папа… И мои фартовые с Сенного…
– Мадемуазель Кречетовская, вы совершенно напрасно рассказываете мне об этом…
– Я знаю, сударыня, что делаю! – отрезала Ирэн. – Час назад я видела Черменского в редакции «Листка». Сегодня вечером он уезжает из Москвы… и, кажется, окончательно. Я это узнала от Петухова, сама переговорить с Владимиром так и не смогла. Постыдно укрылась в комнате верстальщиков, но оттуда все было отлично слышно.
– Он… уезжает? – прошептала Софья.
– Да! В Раздольное! Вечерним поездом! – вдруг взорвалась, вскочив, Ирэн. Коробок спичек вновь упал на пол, но теперь уже никто не обратил на это внимания. – И я вам настоятельно рекомендую ехать за ним! Потому что мне, видите ли, небезразлично его счастье! Я от природы страшная эгоистка и берегу свой душевный покой! А этого покоя и след простыл с самой зимы, и все из-за вас! Не дурите, госпожа Грешнева, поезжайте к нему… и, черт возьми, будьте счастливы, если способны! Вы хотя бы знаете, где он живет? Нет?! Бо-о-оже… Остоженка, дом Степанова, во втором этаже!
