Жена султана - Джонсон Джейн (онлайн книга без TXT) 📗
— Скажите, что у вас за дело.
— Боюсь, об этом я могу говорить только с самим мистером Берком.
Она поджимает губы:
— Ждите здесь.
Она закрывает дверь, проходит несколько долгих минут, потом наконец выходит мужчина. Я его представлял совсем иначе: он почти такой же толстый, как великий визирь, и у него окладистая черная борода.
Увидев меня, он теряется.
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает он, потом его вдруг озаряет. — А, вы, должно быть, от герцогини.
Я качаю головой:
— Нет, с герцогиней я не знаком.
— Почтенная герцогиня Мазарин?
Я снова качаю головой. Начинаю было говорить, но он меня прерывает.
— Удивительно: вы — просто одно лицо с ее арапом. Тогда вы, должно быть, пришли за саржей мистера Каллааха?
— Нет, я пришел…
— И не от сирийского купца за ливрейной тканью?
Прежде чем последуют новые расспросы, я твердо говорю:
— Нет, сэр. Я приехал из Марокко, и у меня куда более щекотливое дело. Может быть, мы поговорим в доме?
— Марокко? — Он выглядит встревоженным. — Что за дело может быть ко мне у черномазого из Марокко?
— Я пришел по поручению мисс Элис Суонн.
— Кого?
Все идет не так, как я предполагал.
— Вашей… э… нареченной.
Теперь он в ужасе.
— Нареченной? Сэр, у меня таких нет, вы ошиблись.
Он умолкает, потом вспоминает:
— А, голландка! Правда, я с ней ни разу не виделся, и, полагаю, она пропала в море.
— На самом деле нет, сэр.
Я коротко объясняю и вижу, как у него от изумления открывается рот.
— Как вы, черт возьми, меня нашли? И чего, во имя Господа, вы от меня хотите?
— Мне дал ваш адрес купец Даниэль аль-Рибати, — сухо сообщаю я.
У него меняется лицо.
— Ах да, конечно, еврей. Мы с ним вели дела. Порядочный человек, хотя и… впрочем, не важно. Мне жаль бедную женщину, но я думал, что она погибла, и нашел другую невесту. Мы женаты уже три года. У нас двое мальчиков.
Он разводит руками:
— Так что, как видите, дела мисс Суонн меня более не касаются.
— А ее сын?
— С чего бы моей жене пускать под свой кров ублюдка какого-то языческого короля? Здесь не приют для найденышей! Всего вам доброго, сэр.
И дверь закрывается навсегда.
Должен признать, что, когда я возвращаюсь в Уайт-Холл, на сердце у меня куда легче. Разве это себялюбие — радоваться тому, что недостойный торговец тканями не примет участия в будущем Момо? А что до мысли, что Элис могла стать женой такой скотины… Возможно, жизнь ее здесь была бы проще, чем при марокканском дворе. Но то было бы всего лишь иного рода рабство.
А вот что теперь делать с Момо? Я в растерянности.
32
Дни проходят во все более разочаровывающих беседах о Танжере с чиновниками и политиками. Они нерешительны, а бен Хаду уклончив: ясно, что все мы просто теряем время, и я стараюсь не выказывать нетерпения — или не уснуть. Наш советник доходит до того, что прямо говорит: на его взгляд, злосчастную колонию надо бы отдать нам.
— Король может сколько угодно утверждать, что Танжер — ценнейший алмаз в его короне, но мы не можем вечно укреплять столь отдаленный форпост; это рассадник папизма и чудовищная трата государственных средств, а казначейство уже исчерпало свои возможности. Нам, по сути, приходится вводить ограничения: сам король урезает расходы на содержание — свое, супруги и… э… приятельниц.
Если я и надеялся увидеть на одной из бесед короля, меня ждало разочарование. С той первой случайной встречи я видел его лишь издали, а теперь он уехал на охоту, так нам говорят. Бен Хаду огорчен, что его не пригласили. Он несколько дней не выходил из дворца, и когда он с тоской заговаривает о верховой езде, один из придворных предлагает нам на день взять лошадей из королевской конюшни и прокатиться по Гайд-парку. Медник тут же видит в этом возможность произвести впечатление. Он приглашает придворного и всех, кто захочет нас сопровождать, посмотреть марокканскую «фантазию».
— Покажем им, что такое настоящая верховая езда, — с наслаждением говорит он.
И отсылает меня переодеться в подобающую одежду.
Я возвращаюсь в белом халате, хлопковых штанах и бабушах, на плечах у меня бурнус. Бен Хаду спускается, с ног до головы одетый в оранжевое и красное: узкая туника поверх батистовой рубашки с широчайшими рукавами, причудливый алый плащ, красные кожаные сапоги, тюрбан в каменьях. Выглядит он великолепно, словно принц из «Тысячи и одной ночи», и, увидев меня, цокает языком.
— Во имя неба, Нус-Нус, не нашлось ничего получше?
— У меня больше ничего нет.
— Так не пойдет. У нас есть возможность показать англичанам настоящий Марокко.
Он встает со мной рядом. Разница в росте между нами — добрых три дюйма, но это его не останавливает: он посылает слугу за сменой платья. Вскоре меня облачают в голубое и зеленое с обильным золотым шитьем, и смотрится это блистательно, вот только штаны мне удручающе тесны.
Для шестерых, кого Медник счел лучшими наездниками, — самого себя, Шарифа, двух родственников султана, Самира Рафика и меня, — выводят из королевской конюшни лошадей. Они прекрасны — король Карл, без сомнения, понимает в родословных. Хамза, одетый попроще, несет наши копья, которые бен Хаду, должно быть, захватил и привез нарочно для такого случая. Рафика мне видеть неприятно, у меня даже на мгновение сводит живот. Хотя бы, говорю я себе, не остался во дворце и не будет ничего вынюхивать в мое отсутствие.
Гайд-парк — удивительное место. Огромное, полное зелени пространство посреди города, где люди гуляют и катаются. Для нас подготовили площадку, собралось около сотни зрителей, и мы должны дать представление. Мы скачем взад и вперед, взмыливая лошадей, мечем копья в мишень для стрельбы из лука, попадая в яблочко так часто, что толпа восторженно кричит. Потом мы съезжаемся двое на двое, бросаем друг другу копья и ловим их под рев зрителей. Так хорошо размяться после сидения в Уайт-Холле: я забываю себя от наслаждения, поднимаюсь в стременах, правя конем при помощи одних коленей и размахивая копьем с дикарской радостью. Повернувшись, чтобы метнуть его, я обнаруживаю, что расстановка изменилась, и напротив меня оказывается Рафик. Он скалится и нарочно бросает копье на мгновение раньше, чем нужно. Оно летит мне в лицо. Внезапно все кругом замедляется, я успеваю подумать: какая удачная возможность убить меня — будто бы случайно, вдали от дома, во время невинной фантазии.
Потом все путается, и следующее, что я чувствую, это сильный удар о землю — и свет меркнет. Я пытаюсь пошевелиться и не могу, у меня болит все тело, я думаю: неужели так приходит смерть — во время игры, на глазах у чужеземцев? Кругом стоит шум: визжат женщины, кричат мужчины, топают и фыркают кони. Потом над самым ухом у меня что-то рвется, и я снова вижу свет. Надо мной стоит бен Хаду, в одной руке у него копье, а в другой — мой плащ, разорвавшийся, когда его пронзило копье, сбившее меня с лошади и пригвоздившее к земле.
— Ты везучий, Нус-Нус!
Я медленно сажусь. В голове у меня звон, мысли разбегаются. Я опускаю взгляд — крови не видно. Шевелю ногами, руками — ничего не сломано. Я неловко поднимаюсь и стою, слегка пошатываясь. Размотавшийся тюрбан сползает мне на лицо.
— Вот же зверюга! — кричит женский голос.
— Змея, что ли?
— Да это сам Левиафан!
Толпа, воющая, как стая гиен, окружает меня со смехом и воплями.
Бен Хаду швыряет мне бурнус.
— Прикройся!
Сгорая от стыда, я подбираю плащ и прячу наготу, явленную лопнувшими штанами.
О марокканском посольстве внезапно начинает говорить весь город. Женщины хихикают в веера, когда видят нас, мужчины хватают нас за руки и восхищаются нашим выступлением. Нас заваливают приглашениями: пообедать, поужинать, сходить в театр, поиграть в карты… бен Хаду с холодной учтивостью отвергает все. Он показывает мне листок, оставленный кем-то в наших покоях. Непристойный рисунок, изображающий нашу фантазию: мы одеты в причудливые халаты и тюрбаны, пятеро держат копья на изготовку, а шестой вооружен одним лишь огромным черным срамным удом.
