Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан (список книг TXT) 📗

Оставшись один с аптекарем и его помощником, Бродар понял, что произошло, и поднялся, намереваясь уйти. Он безропотно подчинялся судьбе. Все это было следствием того, что он принял имя Лезорна: за свободу, как, впрочем, и за все в этом мире, надо платить.

Аптекаря изумил печальный тон, каким Бродар на прощанье вежливо произнес:

— Мне очень жаль, сударь, что меня принесли сюда. Но, понимаете, я был без чувств…

На улице уже собралась толпа поглазеть на бывшего каторжника. Разная бывает толпа: иногда собирается простой народ, презираемое большинство, жертвы притеснения и произвола; но порою стекается чернь, та, что участвует в карнавальных шествиях, глазеет на казни, тупоумная, любопытная и жадная чернь, подобная стаду баранов, покорно идущих под нож или кидающихся в пропасть: куда один — туда и все. Именно такая толпа и ожидала выхода Жака. Он молча двинулся навстречу, готовый к любым испытаниям. «Ради детей я должен вынести все. Зато я увижу их!» думал он.

Вдруг к нему подошла какая-то старуха, с лицом, сморщенным, словно печеное яблоко.

— Пойдемте ко мне! — сказала она.

Несколько порядочных людей, случайно затесавшихся среди сборища зевак, расступились перед старухой, остальные продолжали зубоскалить.

— Пойдемте ко мне, — повторила женщина. — Вам необходимо отдохнуть. А там видно будет.

Ее зрачки расширились, как у кошки. Что было тому причиной: негодование или жалость? Возможно, и то и другое. Читатель, должно быть, уже узнал торговку птичьим кормом.

Бродару пришлось несколько раз останавливаться, чтобы передохнуть, пока они наконец добрались до седьмого этажа, где под самой крышей жила старуха. Она не без основания говаривала, что хозяин в ее каморке — ветер: он задает концерты, злобно завывает, свистит на все лады, словно разные голоса спорят между собой… Летом стоит адская жара, а зимой — невыносимый холод. Комната была совершенно пуста, если не считать тощего тюфяка на козлах, которые претендовали на роль кровати и были прикрыты куском материи, сшитым из множества пестрых лоскутков, наподобие одеял, какие шьют для своих кукол маленькие девочки. Старуха усадила Бродара на единственный стул, а сама села на кровать и сказала:

— Не знаю, в чем вы провинились когда-то, меня это не касается. Но мне кажется, вы человек неплохой. Мало ли что кому на роду написано! И не в том дело. По-моему, кроме голода и жажды, вас томят и другие муки. Поделитесь со мной! Кто знает, может быть, мы вместе придумаем, как помочь делу?

Жак объяснил, что обещал одному ссыльному, своему товарищу, позаботиться о его детях, но не в состоянии их отыскать. Они жили на улице Амандье, но уехали оттуда, и никто не может или не желает указать их адрес.

— Бродар? Постойте-ка! Анжела Бродар?

— Да, да! Вы ее знаете?..

— Я встречала ее раза два и хорошо ее запомнила. Первый раз — в ночлежном приюте, с ребенком на руках. Бедняжка сама еще совсем дитя, такая хрупкая!.. А ее малютка — розовая, белокурая… Второй раз я видела ее с неделю назад.

Жак облегченно перевел дух.

— И вы говорили с нею?

— Да, но не стала спрашивать, где она живет. Она могла принять это за простое любопытство. Но все-таки мы немного поговорили. С нею были две девочки, ее сестры. Она провожала их к женщине, которая за двадцать франков в месяц взялась за ними ухаживать. Конечно, за такие деньги их больше будут кормить картошкой, чем мясом, но зато их уже не выгонят из школы под предлогом… (она замялась) под тем предлогом, что у их сестры — билет.

Бродар плакал.

— Девочки, впрочем, не подозревают, какою ценой достается тот хлеб, что они едят… — заметила старуха.

— Увы! Как говорят на каторге, народу приходится есть хлеб, запачканный либо кровью, либо грязью… Стало быть, вы не знаете их адреса?

— Точно не знаю. Когда я как-то зимой возвращалась к себе, они встретились мне у переулке Лекюйе, на Монмартре, и, наверное, живут в этих местах.

Жак вскочил, готовый бежать на Монмартр.

— Погодите! — остановила его старуха. — Вы можете выяснить у их отца, где они живут. Они недавно писали ему в Тулон. Он, наверное, уже получил это письмо и ему известен их адрес. Напишите ему.

Бродар подумал сначала, что Лезорн, вероятно, перешлет ему это письмо. Но нет, ведь Лезорн не хотел иметь никаких сношений с внешним миром. Не зная почерка своего двойника, он побоится себя выдать. Наконец, ведь у Жака нет определенного места жительства: куда же Лезорн адресует письмо? Значит, эти надежды несбыточны. Он так и сказал торговке птичьим кормом.

— Если б я не боялась сплетен, — ответила та, — я предложила бы вам остановиться у меня: места хватило бы и на двоих. Во всяком случае, вы можете дать мой адрес своему товарищу, пусть он через меня сообщит, где живут его дети. А вы приходите, расскажите мне, что вы узнали в переулке Лекюйе.

Бродар отправился на поиски. Уже темнело, когда в пустынном квартале он наконец нашел переулок Лекюйе. Чтобы его обойти, не требовалось много времени. Там было всего два-три более или менее приличных на вид дома; остальное — жалкие лачуги. Жак побывал в каждом доме, прошел весь переулок, до самого пустыря, но напрасно: фамилии Бродар никто не слыхал. Ничего, опять ничего!

Иногда какая-нибудь девочка лет восьми выбегала в лавку, находившуюся в доме за зеленым забором.

Жак окликал ее: «Софи! Луиза!» — но девочка испуганно убегала.

Один ребенок показался ему особенно похожим на младшую дочь. Он пошел было вслед, но вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече.

— Вы пристаете к несовершеннолетним. Следуйте за мной!

Обернувшись, Бродар увидел Гренюша, который, в свою очередь, узнал его.

— Никак это ты, Лезорн? Ну что ж! Я — агент полиции нравов и могу арестовать любого, если только это не долгополый и не мандарин.

— Меня арестовать? За что ж?

— Я тебе уже сказал: ты пристаешь к девчонкам.

Гром среди ясного неба не мог бы ошеломить Жака больше, чем такое обвинение.

— Дурак! — вскричал он. — Я разыскиваю детей Бродара.

— А зачем они тебе? — осведомился Гренюш тоном судебного следователя.

— Я обещал им помочь.

— Помочь? Чем же ты можешь им помочь?

Жак не ответил.

— Сколько же их, этих детей? — спросил Гренюш, засовывая пальцы в карманы жилета. Теперь он был одет более или менее прилично: в штиблетах, при галстуке; но от стоптанных штиблет и грязного галстука так и разило Иерусалимской улицей [4].

— Их три сестры. Они куда-то пропали, и никто не может или не хочет помочь мне найти их.

— Почему же ты не обратишься в полицию?

— Да, в самом деле! — сказал Бродар, не желая делиться своими опасениями.

— Где ты живешь? — продолжал Гренюш допрос.

— Когда сам буду знать, то сообщу тебе.

— Что ты собираешься делать?

— Хочу снова стать разносчиком.

— Да разве бывшего каторжника кто-нибудь снабдит товаром в кредит? Поверь, единственный выход для нас — поступить в полицию.

— Ну, что ты!

— Да, да, в полицию нравов, милейший. Я это сразу понял. Там можно поживиться за счет тех, кто побогаче и познатней, за счет тех, кого нельзя арестовать. Ну, а остальные…

Жак был поражен: за тот короткий срок, что этот дуралей прослужил в полиции нравов, он уже успел в ней обжиться не хуже, чем червяк в падали…

— О, я не теряю времени даром! — заметил Гренюш.

Это было заметно.

Новоиспеченный агент полиции продолжал:

— Я человек не злой, хорошо к тебе отношусь и хочу тебя предупредить: Жан-Этьену и мне поручено за тобой следить.

— За мной? Почему?

— Тебе это лучше знать.

Жак пообещал Гренюшу обратиться в полицию с просьбой помочь разыскать дочерей Бродара, и они расстались.

— Я пойду туда вместе с тобой, — сказал Гренюш. — Это даст мне возможность выдвинуться. А пока — катись, как долгополый или мандарин, пойманный с поличным.