Шелковый путь «Борисфена» (СИ) - Ромик Ева (читать книги .txt) 📗
— Приезжала Нина, да только не осталась. Видно, посчитала, что будет нам сейчас в тягость. — Надин торопливо пыталась рассказать Сандро все, о чем он спрашивал в своем письме, но постоянно перебивала сама себя. Издерганная, нервная женщина внушала чувство жалости, поэтому Сандро, не взирая на свое нетерпение, слушал ее не прерывая и не задавая вопросов. Полностью восстановить картину смог только Федор Кириллович, дядя Нины.
Трагедия, постигшая эту семью, все объясняла. Но, увы, это ничем не могло помочь в поисках. Все о чем Сандро не смог написать, он рассказал Федору Кирилловичу. Но и это не приблизило его к разгадке.
— Пятьдесят лет дружил я с покойным Ниночкиным мужем, — сказал господин Линчевский, — но про Сергея, племянника своего, он мне никогда не сказывал. Да и какой племянник, коль Михаил ни братьев, ни сестер не имел?
— Нина о нем никогда не писала, — добавила Надин, — ни мне, ни маме, ни Вере, сестре моей! О вас-то она в последнее время в каждом письме упоминала. И что замуж пойдет, хоть бы весь мир на пути стоял, и про дочку вашу, Марию.
— Да-да, — подтвердила Надина мать, — и о родителе вашем известно нам, что богат, что дружбу с покойным графом водил, а вот о молодом господине Милорадове не слыхали.
На помощь призвали старую экономку, единственную, кто видел Нину здесь.
— Был с ней господин, весь из себя такой, надутый, чисто индюк. Говорит: Нинушка, поехали, не до тебя здесь сейчас! А она вся, как неживая. Только все спрашивает: кто умер, тетка Оксана? Я думала, он и есть новый муж! А куда поехали, не знаю. Не сказывали!
Оставалось только последовать совету Киселева и отправляться в Москву.
У Линчевских Сандро задержался на сутки. Необходимо было выправить подорожную до Москвы, да и выспаться хотелось по-настоящему, не на сеновале и не на жесткой лавке, а в нормальной постели, в доме, где тебя принимают, как родственника. А перед отъездом его ждал сюрприз. Утром к нему явилась Надежда Федоровна в сопровождении того самого мальчика-слуги, что умел говорить по-французски.
— Примите, подарок от нашего семейства. — Она протянула Сандро бумагу, которую держала в руке. Подарком оказался тот самый мальчик, что стоял рядом с ней. — Даем вам этого отрока, Алешку, в услужение, пользуйтесь, сколько пожелаете, а надоест, — в любую минуту назад отправить можете.
Брови Сандро удивленно подпрыгнули вверх. Слуга? Зачем? С тех пор, как синьор Лоренцини покинул родительский дом, он во всем привык обходиться собственными силами. И сейчас у него не было никакого желания брать в услужение чужого крепостного. Пусть мальчишке не требуется платить, но кормить-то и одевать его нужно! И не как-нибудь, а по-человечески. Ребенок все же!
— Примите, весьма обяжете, — повторила Надин. — Его для Нины давно предназначали. Потому и французскому учен.
Но не это покачнуло чашу весов в пользу такого необычного подарка, а умоляющее выражение на лице мальчишки и то слово, которое он прошептал одними губами:
— Пожалуйста!
— Алеша поможет вам в дороге, — продолжала Надин, — он на такие дела мастер. Муж мой покойный частенько его за собой возил. А о Нине не тревожьтесь, отыщется, в целости и сохранности. Она, хоть и тихая с виду, а себе на уме. Мне в пудреницу мышь когда-то не кто иной, как она, засунула. А все почему? Из-за того, что по глупости завидовать ей вздумала.
— Лягушку, не мышь, — уточнил Сандро.
— Лягушку? — удивленно переспросила Надин и весело рассмеялась. — А я-то еще сомневалась! Думала, а вдруг не Нина?
Она улыбалась все время, пока Сандро с Алешей не уехали, а потом разрыдалась и бросилась в объятья к отцу:
— Почему так? Чем она так хороша, Нина наша? Пусть моложе, но ведь не красивее меня! Не красивее же, папенька?!
— О чем ты, Наденька? — удивился Федор Кириллович.
— И граф ее сразу заприметил, и тот, молодой Милорадов, увез, и этот синьор… и богат и собою хорош и за ней на край света…
— Да что ты, ангел мой! — удивился отец. — Граф же старик был, о племяннике его никто и слыхом не слыхивал, а этот — что проку с богатства его, он же подлого сословия!
— Она думать о себе никогда не умела, — добавила мать. — Видно, выскочила за него по глупости, а потом испугалась. Потому и сбежала. И не мудрено! Кому же она теперь нужна, чай уже не графиня! А Алешку ты правильно отдала. Пусть себе едет с глаз долой! А ты и сердце свое успокоила и греха на душу не взяла!
Какое благо досталось ему в лице Алеши, Сандро осознал в первый же день. Во-первых, ему теперь не приходилось самому договариваться о лошадях на станциях, у Алеши это получалось гораздо бойчее. Во-вторых, господина, путешествующего в сопровождении слуги, принимали куда почтительнее. В третьих, Сандро теперь не нужно было думать о повседневных мелочах вроде чистого белья, ночлега или продуктов в дорогу. И, наконец, самое главное и наиболее удивительное: после появления Алеши расходы господина Лоренцини значительно сократились, хотя, казалось, должны были возрасти.
Когда слуга узнал, что синьор потратил на дорогу от Екатеринослава до Киева восемнадцать дукатов, он схватился за голову:
— Восемнадцать червонцев? Сто восемьдесят целковых?! Да это же настоящий грабеж! Попользовались, шельмецы, тем, что вы иноземец и цен наших не знаете! Нет, такого мы больше не допустим.
За первый день пути Алеша потратил всего три рубля сорок копеек. Притом, что и лошади были вовремя, и обед хорош, и ночлег отнюдь не в сарае на соломе.
— Сколько тебе лет? — спросил Сандро, когда они остановились на ночь.
— Шестнадцать зимой будет, — ответил мальчик.
Сандро думал, что ему не больше четырнадцати, хоть паренек и был необычайно умен.
— А почему хозяйка твоя избавиться от тебя решила? Не для этого же французскому, наверное, учили? — версия Надин о том, что мальчик изначально предназначался Нине, Сандро нисколько не ввела в заблуждение.
— Учили просто так, ни для чего, — усмехнулся мальчик, чтобы Павлику, панычу нашему, не скучно было, мы же ним росли вместе, мамка моя была у барыни камеристкою. А как заметили, что стал я паныча обгонять, так барыня и возмутилась. Да и как иначе, коль Алешке похвала, а Павлику — розги! Кому же такое понравится? Барин наш покойный, бывало, только смеялся, а барыня злилась. Он, куда ехал, меня с собой забирал, а вернемся домой — все сначала! Паныч плачет, Надежда Федоровна меня ненавидит, а барин усмехается и подмигивает хитро: покажем, мол, им, Алешка, как жить нужно! Сплошь одна нервическая обстановка!
Вот теперь почти все встало на свои места.
— Думал, продаст меня барыня после смерти Иннокентия Петровича, — вздохнул Алеша, — да, к счастью, указ царский вышел. Нельзя теперь в Малороссии крепостных без земли продавать.
Сандро внутренне содрогнулся от слов мальчика, а тот продолжал, как ни в чем не бывало:
— Хороший он был, барин наш. Веселый, добрый. Только цены деньгам не знал и больно уж карты любил. Как за карточный стол садился, себя забывал. Все, что имел, до копейки спускал. Иной раз и домой воротиться не мог, не было за что. Смотреть за ним нужно было в оба глаза! Никто ему был не указ, а меня он стеснялся. С собой брал специально. Кошелек, бывало, мне отдаст, чтобы не было соблазна, а сам смеется, говорит: “Если бы не ты, Алешка, пошел бы мой Павлик по миру!” Потому-то только барыня меня и терпела. А теперь я ей стал без надобности, наоборот, чем-то вроде занозы.
— А семья твоя? — Сандро с трудом представлял себе семейные отношения в этом мире, где ребенка можно было без особого труда продать или отдать в вечное пользование чужому человеку.
— Мамка моя была из Линчевки, холопкою, ее барыне Надежде Федоровне в приданое дали. Померла она тому уж три года. А отца не знаю. Может, сам Иннокентий Петрович по молодости пошалил, — к мамке моей он всегда был ласковый, — а может, и нет. Утверждать не возьмусь. Потому и зовусь я Линчевский, — хихикнул он, — совсем как барин наш Федор Кириллович.
