Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н. (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Меня не оставляли дурные предчувствия. Жена падишаха! Каким обременительным казался мне этот титул, каким тягостным. Никогда у меня не было ни желания, ни способностей играть эту роль, как играла ее Мехрун-Нисса. Я с радостью осталась бы здесь, на берегу Таити, или другой реки, попрохладнее, потому что здешнее лето казалось невыносимо жарким, и отдалась бы спокойному течению времени. Да, я боролась за своего любимого, но это единственное, на что я способна, — о непрекращающихся дворцовых интригах я думала с ужасом. Годы скитаний в какой-то степени были для меня облегчением, они принесли свободу от мелких интриг и зависти, от женских ссор, от необходимости соблюдать этикет. Ах, если бы мы могли навсегда остаться в этих местах — но я знала: мечта эта несбыточна.
1037/1627 ГОД
Гонец прибыл зимой, его сопровождала тысяча всадников; Шах-Джахан принял гонца во дворце. Послание было кратким: в Кашмире умер Джахангир. По крайней мере, желание старого падишаха исполнилось. Душе его будет радостно витать среди гор, наслаждаясь чистейшим воздухом… Мой любимый объявил стодневный траур по всей империи. Я молилась о том, чтобы Джахангир обрел мир, которого ему так недоставало.
Хотя Шах-Джахан искренне скорбел о кончине отца, он понимал: медлить нельзя. Мы отправились в Большую мечеть в Азирагхе, где, прочитав Коран, мой муж провозгласил себя падишахом. Он вознес молитву: «Господи! Даруй великую милость Твою вере Ислама и ее учителям через ниспослание власти и славы рабу Твоему и сыну Твоему, падишаху и сыну падишаха, правителю двух континентов и господину двух морей, усердному воителю за дело Аллаха, властителю Абу-л-Музаф-фару Шах Абу-д-дину Мухаммаду Шах-Джахану Гази».
После этого символического шага он не стал выжидать. Его люди были наготове, и мы выступили на север, к Агре. Теперь нам не нужно было скрываться, это было триумфальное шествие по недавно еще враждебной стране. Раджи и навабы, влиятельные князья и князья, чьи владения не превышали хаста, — все выходили засвидетельствовать свое почтение Великому Моголу Шах-Джахану. Перед процессией уже не развевался скромный алый вымпел наследного принца — выступающие впереди слоны несли штандарт падишаха.
Но мне казалось, что заметных перемен не было и нет. Земля не стала более плодородной, люди остались такими же нищими и забитыми. Семьи адиваси [105], прячась в скудной тени деревьев, смотрели на нас все с той же застарелой тоской и недоверием. Солнце не умерило силу палящих лучей из-за того, что по дороге проезжал Великий Могол, реки не потекли вспять.
Я — жена падишаха… Сидя одна в ратхе, я громко произносила эти слова, будто надеясь, что они помогут мне пробудиться. Но ничего не менялось — я тоже была прежней Арджуманд.
Пока Шах-Джахан действовал со всей решимостью, угроза вызова со стороны Шахрияра сохранялась. Мехрун-Нисса затаилась, продолжая исподтишка манипулировать зятем. Барабаны войны звучали совсем близко.
ШАХ-ДЖАХАН
Ехать под штандартом Моголов было и приятно, и… обременительно. Люди падали ниц на землю, будто поклоняясь божеству, — меня отталкивало это. Подобострастие было противно моей душе, не вызывало доверия. Я приказал немедля отменить глупый порядок — достаточно простого поклона. Этот указ стал первым моим указом, и сила его была такова, что по всей империи немедленно прекратили совершать корниш. Будучи принцем, я не обладал подобной властью. Слово принца не было законом — принц был всего лишь тенью отца. Теперь же все изменилось. Достаточно было указать пальцем — и мое пожелание обретало силу закона.
Но у безграничной власти есть неизбежный спутник — тоскливое одиночество. Отныне я существовал в ином мире, чем простые смертные. Люди были где-то рядом, вокруг, но расстояние, разделявшее нас, вдруг стало огромным. Даже друзья смотрели на меня не так, как прежде. Что проступило на их лицах? Благоговение, страх, опаска, угодливость? Некогда мы были близки, а теперь все они словно отпрянули… не от меня, Шах-Джахана, а от Великого Могола. Изменился даже Аллами Саадулла-хан. Мой второй указ был о назначении его вакилом [106]. Все эти годы он был мне верным другом, и я не сомневался, что ему присущи все важные для первого министра качества, перечисленные Акбаром: «Мудрость, благородство ума, учтивость, твердость, великодушие; это должен быть человек уживчивый, честный и прямодушный в отношениях со всеми, равно беспристрастный к друзьям и врагам, надежный и заслуживающий доверия, проницательный, дальновидный, опытный, сведущий в государственных секретах, быстрый в ведении дел и не ропщущий на обилие своих обязанностей». Его новый пост был высок, и все же он выказывал мне граничащее с раболепием почтение…
Единственной, кто никак не изменил своего отношения ко мне, сохранив те же искренность и спокойствие, была моя любимая Арджуманд. Для нее я никогда не был принцем и сейчас не стал падишахом, властителем. Для нее я был другом, супругом, любовником, и сердце мое все так же накрепко было соединено с ее сердцем. Только рядом с ней я мог дышать полной грудью, и душившее меня одиночество рассеивалось.
Пока мы ехали на север, Арджуманд, как могла, поддерживала меня. Обязанности правителя уже начали занимать мое время. Раньше, чем взойдет солнце, я должен был являть свое присутствие, выходить к подданным. Это означало гарантию стабильности, служило утешением для подданных. Утром я давал аудиенции. Короновать меня должны были лишь по прибытии в Агру, но симпатии придворных были очевидны, и это согревало мне сердце.
Очень скоро Шахрияр, подталкиваемый Мехрун-Ниссой, вновь заявил о своих правах на трон. Разве могла эта женщина безучастно смотреть, как власть уплывает у нее из рук? Ускользающая власть кажется особенно притягательной… Я не мог скрыть тревоги. Сначала угрожал Хосров, теперь Шахрияр… Действовать надо было стремительно, в империи не будет мира, пока один из нас не выйдет победителем.
— Вышли его, — советовала Арджуманд, гладя меня по руке. Мы с ней ужинали вдвоем в походном шатре. Слуг мы отпустили, и она подлила мне вина. Наступило время, которое я ценил более всего; мы с ней возлежали на тахте и слушали пение цикад. — Прикажи его схватить, а потом вышли из страны.
Моя жена была милосердна.
— Но он вернется. Я на его месте сделал бы то же. Собрал бы армию, и вернулся, чтобы сразиться. Ни один принц не лишит себя шанса стать Великим Моголом. Это самое богатое царство мира.
— Так заключи его в темницу… — Арджуманд заглянула мне в лицо, ища ответа, и с легкостью прочитала его. — Но ты этого не сделаешь, правда? Он слабоумный, у него нет сторонников. Дай немного времени, и он забудет о своих притязаниях.
— Боюсь, это вообще не его притязания, а Мехрун-Ниссы. А она не остановится. Единственное, чем я могу пресечь это…
— Нет, нет, любовь моя. Пощади его. Он ни в чем не виновен. Вы с ним одной крови, как и с Хосровом, и, если ты снова прольешь ее, наши жизни еще раз окажутся запятнанными.
— Останься Хосров в живых, где сегодня были бы мы? Еще один претендент, снова война? Нельзя ослаблять империю битвами за трон.
— Он твоя кровная родня, твой брат…
— У царей нет родни.
Моя правда была жестокой, но все же это была правда, а Арджуманд она казалась омерзительной. Она отпрянула, как от удара.
— Если я проявлю жалость к Шахрияру, любой выскочка решит, что вправе восстать против моей власти. Подумают, что Шах-Джахан утратил силу и мужество.
— Пусть думают, позволь им. А потом сокруши их. Но долг властителя — быть отцом своему народу.
— Я тоже читал наставления своего деда, — резко оборвал я любимую. — Акбар писал: правитель должен обладать большим сердцем, дабы заботы и огорчения не выбивали его из колеи. Но Шахрияр злоумышляет против меня, падишаха, и он должен умереть. — Я не мог не сказать этого.
