Дама с рубинами - Марлитт Евгения (серия книг txt, fb2) 📗
Теперь она возвращалась, чтобы спрятаться у дедушки. Ах, если бы он совсем оставил ее у себя. Она бы с радостью ходила в деревенскую школу. – Бабушка никогда сюда не приезжала, она говорила, что не выносит фабричного шума, на что дедушка замечал, смеясь, что живет здесь потому, что не выносит крика попугая.
Наконец узкая тропинка вывела Маргариту на поля картофеля и репы, потом она поднялась на горку, на верху которой раскинулась тенистая дамбахская роща, а за нею лежала деревня. Одним духом взбежала она на гору, сердечко ее стучало, как молоток, а голова горела и была тяжела, словно налита свинцом. У дедушки в комнате теперь так прохладно; там стоит диван с мягкими подушками, на котором он спит после обеда, а она всегда отдыхает, когда устанет от беготни. Пройти еще немного за деревню – и все будет хорошо.
На обширном дворе фабрики было тихо и безлюдно, рабочие давно кончили свой дневной труд, примыкающий к фабрике сад с прекрасными аллеями и светлым прудом, в котором отражался павильон, тоже был безмолвным, только тихонько шумели вершины деревьев, и под ними уже начинало темнеть.
Даже Фридель, легавый пес дедушки, не выбежал с лаем навстречу Маргарите, порог, на котором он всегда лежал, был пуст, дверь заперта, и как она ни звонила, никто не шевелился в доме и не шел ей отворить.
В испуге девочка беспомощно стояла перед тихим домом – значит, дедушки там не было. Но он всегда был дома, когда она к нему приезжала, и возможность его отсутствия не приходила ей в голову. Она обошла дом со всех сторон: будь открыто хоть одно окно в нижнем этаже, она бы влезла в него и прыгнула через подоконник в комнату, как часто делала из шалости, но все окна были заперты и ставни затворены – делать было нечего.
Готовая расплакаться, она все еще мужественно сдерживала подступающие слезы. Дедушка, вероятно, пошел к фактору, который жил тут же на фабрике. Во дворе молодая работница со скотного двора сказала ей, что фактор с женой уехал в город с возвращавшимся господским экипажем, и что она сама видела, как господин советник отправился верхом несколько часов тому назад к судье в Гермелебене – там была сегодня вечеринка. Это имение лежало очень далеко от Дамбаха.
Боже милосердный! Что было делать бедному прибежавшему сюда ребенку? В отчаянии девочка бросилась было опять к воротам в то время как работница возвращалась в скотную. Но, сделав несколько шагов, она остановилась – бежать в Гермелебен было невозможно, это ведь было так далеко! Нет, об этом нечего было, и думать, лучше уже ждать дедушку, быть может, он скоро вернется. Приняв это решение, девочка побежала назад к павильону и покорно села на порог входной двери. Ее усталые ножки рады были отдохнуть, окружающий глубокий покой и тишина были для нее благодеянием после возбужденной ходьбы. Если бы только не стучало так в висках, теперь, когда Маргарита прижалась к двери, боль в голове стала еще чувствительнее, и вместе с тем нахлынули беспокойные мысли. Дома давно прошло время ужина, а ее не было за столом. Ее, конечно, везде искали, и при мысли о том, что тетя Софи беспокоится, маленькое сердечко девочки больно сжалось. Хоть бы никому не пришло в голову искать ее в Дамбахе до возвращения дедушки!
Вдруг Маргарита услышала приближение быстро мчащегося всадника; с минуту она прислушивалась, окаменев от ужаса, потом вскочила, что есть духу, пробежала вокруг пруда и залезла в непроходимый кустарник, разросшийся на противоположной его стороне, около железной решетки, отделявшей сад от двора фабрики. Всадник ехал со стороны города – это был папа, который ее искал.
Она залезла в самую середину колючего кустарника; белое платье было теперь разорвано, ноги тонули в болотистой почве; не обращая на это внимания, она присела на мокрую землю и так вся сжалась, словно хотела совсем исчезнуть. Затаив дыхание, и крепко сжав стучавшие зубы, слушала она, как папа заговорил с высунувшейся из окна служанкой, которая сказала ему, что видела, как девочка побежала к воротам, вероятно, вернулась в город.
Несмотря на это, Лампрехт поехал в сад. Грета, услышала близкое фырканье Люцифера – папа, должно быть, скакал во весь опор, – потом увидела и самого всадника. Он объехал вокруг павильона, с лошади ему был виден весь небольшой сад с его лужайками и группами кленов и акаций.
– Грета! – кричал он во все темные уголки. Всякий бы понял, что в этом крике выражался только страх отца, боящегося за своего ребенка, но для маленькой девочки, неподвижно притаившейся в кустах и с безумным испугом следившей за всеми движениями всадника, это был только голос человека, который, склонившись над нею в темном коридоре, собирался то ли задушить, то ли растоптать ее.
Лампрехт повернул лошадь и выехал из сада. Кто-то прошел тяжелой походкой по двору, чтобы отворить ему ворота; вероятно, это был работник фактора. Господин Лампрехт говорил с ним таким тихим, слабым голосом, точно у него пересохло в горле. Он спросил, скоро ли вернется тесть, и человек отвечал, что старый барин редко возвращается с вечеринок раньше двух часов ночи. Что они говорили еще, нельзя было расслышать. Лампрехт выехал за ворота, и работник, казалось, его провожал; но он поехал назад в город не по шоссе, а по полевой дорожке.
Маленькая беглянка опять осталась одна. Когда ее душевное оцепенение стало проходить, она почувствовала, как больно сжимали ее тело колючие ветки, как вода проникает сквозь тонкую ткань ее башмачков и комары жадно кусают лицо и голые руки. Маргарита задрожала от ужаса, ей показалось, что все шевелится вокруг нее и под ее ногами. Собрав все свои силы, она стала продираться сквозь дикий кустарник, пока, наконец, последние крепкие побеги не выпустили ее, с шумом и треском сомкнувшись за ее спиной.
На небе одна за другой загорались звезды, но сидевшая, вжавшись в угол двери, девочка не замечала этого. Когда она поднимала отяжелевшие веки, то видела только, как мрак, все больше окутывая пруд, поглощал последние отблески воды, как темнели лужайки под деревьями, слышала звуки пробуждающейся ночной жизни: кричали сычи и с чердака павильона почти бесшумно, воровски слетали летучие мыши. Как сквозь сон доносился до нее иногда лай собак в деревне, да башенные часы пробили еще две четверти. Много таких четвертей будут бить часы, пока не наступит два часа. Как страшно!
Она опять закрыла глаза и вообразила себя дома, в спальне. Окна выходили на тихий двор, и в комнату проникал плеск фонтана, убаюкивая обоих детей. Она лежала в белой мягкой постельке, а тетя Софи, пока она не заснет, обвевала ее горящее лицо и искусанные руки.
Да, заснуть и спать дома – вот чего она хотела. Она вскочила как от толчка при этой мысли и побежала, спотыкаясь, через двор на полевую дорогу. Выйдя за ворота, она перестала отсчитывать с тоской каждые четверть часа, даже не слышала боя часов, не думала о том, как далеко ей идти, перед ней была только одна цель – большая прохладная комната, где она, наконец, приклонит свою пылающую голову и услышит добрый голос тети Софи.
О том, что будет потом, на другой день, она уже не думала.
И окоченевшие ножки разошлись на бегу. Она побежала скорее, миновав деревню.
Наконец она достигла города. Во многих домах, мимо которых она проходила, уже едва волоча ноги, горел свет.
Но все было заперто, безмолвно, и только гулкие шаги усталого ребенка раздавались по мостику через речку. Она вошла уже под свод ворот пакгауза, и тут ее ждал новый удар – они были заперты тяжелым замком, который висел так высоко, что детская рука не могла его достать. В висках застучало, и только прохлада протекавшей вблизи речки немного оживила ее и не дала совершенно потерять сознание.
Вдруг она услышала чьи-то твердые шаги на улице, и через несколько минут к воротам пакгауза подошел человек. На звездном небе ясно обрисовывались очертания его фигуры, и маленькая Маргарита узнала господина Ленца, жившего в пакгаузе, которого она любила за то, что он часто шутил с нею, когда она играла во дворе, и ласково проводил рукой по ее волосам, когда она приветливо ему кланялась.
