Старая сказка - Форсайт Кейт (серия книг .TXT) 📗

Я услышала шарканье ног, кто-то вошел в келью. Я повернулась и приподнялась на локте. Это была сестра Эммануэль. В тусклом свете лампы, висевшей в коридоре, смутно белело ее длинное лицо с аристократическим носом. На ней была свободная ночная рубашка, а на плечи наброшена потертая старая шаль.

Вытерев слезы, я села на постели и уже отрыла рот, чтобы заговорить, но сестра Эммануэль приложила палец к губам и покачала головой. Я закрыла рот. Она коротко кивнула, взяла в руки маленький глиняный кувшин, стоявший рядом с моим убогим ложем, и налила чашку воды. Присев на кровать, она протянула ее мне. Я послушно выпила. Вода была ледяной, но она освежила меня. Я ощутила, как бьющая меня дрожь ослабевает. Эммануэль забрала чашку и поставила ее обратно на столик, потом приложила обе ладони к щеке, словно ребенок, делающий вид, что спит.

Утомленная, я откинулась на подушку. Она смочила мой носовой платок водой и осторожно вытерла мне лицо, как маленькой. От такой неожиданной нежности слезы вновь навернулись у меня на глаза, но я попыталась благодарно улыбнуться. У нее дрогнули уголки губ, и она протянула мне сложенный втрое клочок материи, который прятала в рукаве. Я вытерла глаза и высморкалась. Когда я смущенно протянула ей платок обратно, Эммануэль покачала головой, отказываясь взять его. Я сжала его горячей потной рукой и подсунула под щеку. Она погладила меня по голове. Я глубоко вздохнула и почувствовала, как начинает уходить охватившее меня напряжение.

Уже засыпая, я вдруг поняла, что край моего одеяла приподнимается. Меня обдало потоком холодного воздуха. Когда же я сонно пошевелилась и приоткрыла глаза, сестра Эммануэль забралась ко мне в постель, и ее холодная рука скользнула по моему телу и легла мне на грудь, больно стиснув ее. Она прижалась ко мне всем своим костлявым телом.

Разумеется, я знала, что иногда у женщин бывают возлюбленные обоего пола. У меня были подруги при дворе, которых насильно выдали замуж за дряхлеющих распутников или порочных повес, и они искали спасения от их навязчивого внимания в нежных женских объятиях своих знакомых. Мадлен де Скюдери, [32] которую я обожала, славилась салонами выходного дня, «субботами у Сафо», на которые допускались исключительно женщины. Мы читали друг другу любовные поэмы и писали рассказы о стране любви и гармонии, куда мужчинам был вход воспрещен, а женщинам не грозили их грубые домогательства. Раз или два женщины даже делали мне соответствующее предложение, но я всегда с улыбкой отказывалась. Однако же существовала большая разница между призывно изогнутой бровью и холодной костлявой рукой, стискивающей грудь, особенно когда нервы и так были натянуты, подобно струнам лютни, от страха и тоски.

Я резко повернулась и с такой силой толкнула ее, что она свалилась на пол.

— Не смейте, — вскричала я. — Убирайтесь отсюда!

Сестра Эммануэль приземлилась на свою костлявую задницу с громким стуком. Должно быть, ей было очень больно. Из соседней кельи до меня донеслось испуганное оханье. Я села на постели, прижимая к груди одеяло, и уставилась на нее. Я уже открыла рот, собираясь отпустить язвительное замечание, но при виде выражения, появившегося у нее на лице, язык мой присох к гортани. Она с ненавистью смотрела на меня, и взгляд этот обещал мне, что я еще горько пожалею о своем отказе. Несколько мгновений она молча стояла рядом, а потом приподняла занавеску и исчезла. Вся дрожа, я откинулась на подушку.

Сестра Эммануэль третировала и наказывала меня каждый день. Мне было приказано выносить ночные горшки по утрам и споласкивать их водой, такой холодной, что за ночь ведро покрывалось коркой льда. Я стала работать на кухне, где мыла посуду в грязной воде и чистила груды овощей. В мои обязанности входило выгребать золу из кухонных печей и камина в приемной, единственной комнате монастыря, где разрешалось разводить огонь. Мне также поручили пополнять запасы дров, так что мне приходилось выходить на двор и на холоде рубить поленья, отчего руки покрылись мозолями и покраснели. Сестра Эммануэль неизменно носила трость, которую пускала в ход всякий раз, стоило мне задержаться с выполнением ее приказаний.

Когда я была маленькой, меня никогда не били, несмотря на все угрозы Нанетты. Но как только маркиз де Малевриер стал моим опекуном, начали регулярно пороть, дабы изгнать из меня бесов, как он говорил. Впрочем, он потерпел сокрушительное поражение. После очередного столкновения с его березовым хлыстом я лишь с удвоенной силой принималась за свое.

Точно так же получилось и с сестрой Эммануэль. Чем больнее она била и унижала меня, тем медленнее я выполняла ее распоряжения, стараясь сохранить при этом достоинство. Однажды она застукала меня, когда я выразительно закатила глаза.

— На колени, — завизжала она. — Вы поползете в церковь, как жалкий червь, коим и являетесь на самом деле.

Я улыбнулась и опустилась на колени, а потом радостно тряхнула головой и выгнула спину, словно играя с ребенком. Она нанесла обжигающий удар по ягодицам, а я сделала вид, будто встаю на дыбы, замахала руками, словно била передними копытами, и громко заржала по-ослиному. Остальные послушницы сдержанно захихикали.

— Довольно! — выкрикнула сестра Эммануэль. — Вы ведете себя дерзко и непочтительно. Но я научу вас смирению.

И она ударила меня снова, на этот раз по лицу. Меня мгновенно охватил гнев. Я вскочила на ноги, выхватила у нее трость и переломила ее пополам, отшвырнув обломки. Послушницы испуганно умолкли. Сестра Эммануэль наклонилась и подняла половинки своей трости.

— Противиться старшим — значит бросить вызов самому Господу. За это вы будете строго наказаны. Идемте в церковь, — негромким, угрожающим голосом заявила она.

Несколько мгновений я не двигалась с места. Грудь бурно вздымалась, и мне хотелось крикнуть во весь голос: «Ни за что», как однажды было с маркизом де Малевриером. Но я уже не строптивый ребенок, а взрослая женщина. Я не могла допустить, чтобы меня выгнали из монастыря, во всяком случае, до тех пор, пока я не вымолю прощение у короля. Неповиновение считалось государственной изменой, наказание за которую — смерть.

— Простите меня за то, что я вышла из себя. Но вы напрасно ударили меня. — И я приложила ладонь к горящей щеке.

— В церковь, — повторила сестра Эммануэль. Лицо ее заливала смертельная бледность.

Я кивнула и направилась к двери. Она опередила меня, вынуждая следовать за собой. Я не протестовала. На крытой галерее царил жуткий холод, с неба сеял снег, укутавший землю белым покрывалом. В церкви было ничуть не теплее. Сестра Эммануэль приказала мне лечь лицом вниз на каменный пол и раскинуть руки в стороны. Я повиновалась, чувствуя себя распятой. Монахиня опустилась рядом со мной на колени и принялась молиться о спасении моей заблудшей души. Это было невыносимо. Медленно ползли минуты. Наконец, спустя целую вечность, она встала, и я подняла голову.

— Оставайтесь здесь, — распорядилась она, — пока я не разрешу вам подняться.

Сестра Эммануэль отменила свой приказ только в полночь, когда на церковную службу собрались остальные монахини. Она неслышно подошла ко мне и остановилась. Я видела лишь черный подол ее платья. Сестра Эммануэль резко взмахнула рукой, повелевая мне встать.

Но я не смогла этого сделать. Руки и ноги совершенно окоченели и так и застыли в форме креста.

Она наклонилась и схватила меня за руку, рывком подняла на колени и встряхнула. Говорить сестра Эммануэль не могла, храня Великое молчание, продолжавшееся всю ночь, от вечернего богослужения до заутрени. Но она яростно трясла меня, заставляя встать на ноги.

Я не чувствовала ступней, они превратились в ледышки. Ноги у меня подгибались, как у столетней старухи. Наконец мне удалось встать, но тут каменный пол покачнулся, и я упала. До моего слуха донесся быстрый топот ног, и рядом со мной очутилась сестра Серафина, ласково обнимая и приподнимая меня. Я пошатнулась, но она поддержала меня и чуть ли не на руках вынесла из церкви. Не говоря ни слова, она довела меня до спальни послушниц и уложила на соломенный тюфяк. Сестра Серафина закутала меня в свою накидку, от которой исходил чудесный аромат лаванды, подложила мне под ноги горячий кирпич, завернутый во фланель, и оставалась рядом, пока я не выпила каких-то трав, настоянных на кипятке. Зубы мои лязгали о край чашки. Она улыбнулась, погладила меня по щеке, успокаивая, и ушла.