Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н. (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Облегчение, освобождение, я больше не шла ко дну…
Теперь мне хотелось только спать. Проснулась я от того, что Иса крепко сжимал мне руку.
— Кто?
— Дитя женского пола, агачи. Как ты себя чувствуешь?
— Девочка… Я молилась о дочке. У нас довольно сыновей.
Я не чувствовала собственного тела, оно было где-то далеко, существовало отдельно от меня. Я не знала даже, что ответить Исе на его вопрос, понимала лишь, что страшно, невозможно устала.
— Я так устала, Иса. Где мой любимый?
— Едет сюда. Спи. Когда он прибудет, я тебя разбужу.
— Нет. Не хочу спать. — Я смутно различала его лицо сквозь полог. — Иса, друг мой…
Непонятно почему, но вдруг захотелось, чтобы он знал, как дорог мне.
— …твой раб.
— Верный слуга, — поправила я, — и мой верный друг. Я буду скучать без тебя.
Он все еще держал меня за руку:
— У тебя очень холодные руки, агачи.
— Я замерзла. Меня вымыли?
— Нет. Хаким решил отложить это до утра.
— Да, это хорошо. — Я изо всех сил старалась не заснуть, преодолеть охватившую меня апатию, обволакивавшую, занявшую место невыносимой тяжести.
— Пообещай мне одну вещь, Иса. Ты должен всегда оставаться рядом с моим любимым.
— Я обещаю. И рядом с тобой, агачи.
— Да, конечно, и со мной тоже. Но с ним — будь всегда рядом с ним, Иса.
Я почувствовала, что он встает, и крепче сжала его руку. Эта рука связывает меня с миром, подумала я.
— Не уходи.
— Я не уйду. Здесь его величество. — Он мягко высвободил руку и отошел в сторону.
Мой любимый опустился рядом со мной на колени. Только что из седла, он был в дорожной пыли, по лицу тек пот. Мне стало спокойнее, когда я почувствовала касание знакомой бороды, носа, губ. Его прикосновение было ласковым, как утешение.
— Я тебя не вижу.
— Зажгите свет!
Стало светлее, но он все равно ускользал от меня. Я притянула его к себе, и только тогда рассмотрела размытые контуры родного лица. Мой любимый обнял меня, крепко прижал к себе. Казалось, он был в смятении и не мог скрыть отчаяния. Все ли подвластно Великому Моголу? По его приказу был зажжен яркий свет, но и тот, кому подчиняется империя, бессилен против тьмы. Он наклонился еще ближе, а мне казалось, что его лицо удаляется от меня.
— Не уходи…
— Я здесь, рядом с моей любимой, с моей Арджуманд. Что с тобой?
— Засыпаю, — прошептала я. — Я скоро усну. Ты не уходи, останься со мной.
Мой муж поцеловал меня в глаза, щеки, коснулся губ.
— Мне все снится один и тот же сон. Почему он не оставляет меня? Возвращается снова и снова… В этом сне я вижу… вижу лицо. Я так ясно вижу его, смотрю в глаза, странные глаза, но не знаю, кто это. Мужчина… Красивый, благородный… Но только лицо, голова… У головы нет тела. Она лежит в пустынном месте, как будто на камне. Что это значит?
— Успокойся, родная. Это лишь сон. — Он сильнее прижал меня к себе, обхватил, чтобы я не ускользнула. Я слышала, как он зовет хакима. Они говорили, но я не различала слов. Сон подкрался еще ближе, но мне пока удавалось преодолеть его.
— Любимый, скоро я усну. Я не могу больше противиться сну, он сильнее меня.
Его дыхание, сладкое и прохладное, смешалось с моим, будто он хотел наполнить им мое тело.
— Ты должен кое-что мне пообещать…
— Все, что прикажешь.
ШАХ-ДЖАХАН
Слезы текли у меня по щекам и падали в ложбинку на ее шее. Они щекотали ее, она слабо улыбнулась. Потом попыталась вытереть мне лицо, но не смогла шевельнуть рукой.
— Не женись снова, мой возлюбленный, мой принц. Обещай мне. Иначе мои сыновья будут сражаться с ее детьми, кровопролитие будет ужасным… Расти наших детей в любви друг к другу… не выделяй никого из них… люби всех одинаково… как и своих подданных.
— Обещаю.
— И обещай… — Ей требовалось это последнее утешение, эти клятвы, произнесенные Великим Моголом, ее любимым Шах-Джаханом, чтобы взять их с собой в бесконечный сон. — Обещай, что не забудешь… ты ведь не забудешь свою Арджуманд?
— Не забуду никогда, никогда, никогда!
— Поцелуй меня.
Сквозь слезы она почувствовала мои губы на своих. Мы слились в поцелуе, не тихом, но неистовом и пылком, похожем на страстные поцелуи нашей юности.
Вместе с этим поцелуем любви я вобрал ее последнее дыхание.
Эпилог
1148/1738 год
Воздух с железным привкусом смерти висел над землей, пыльный и смрадный, лишающий надежды. Палящее небо ослепляло, солнце застыло и перестало двигаться. На земле сидели, сгорбившись, грифы, словно вырезанные из дерева идолы, в ожидании жертвоприношения. На дереве, поверяя листве свои грустные секреты, замер лангур, покрытый серебристой шерстью, зеленые, как изумруды, попугаи стрекотали и злобно таращились на него. Река неторопливо несла в вечность трупы.
Империя Великих Моголов давно пала.
Персидские солдаты прорубались сквозь подлесок, такой густой, что, казалось, он смыкался у них за спиной. Их преследовал запах гниющего мяса и кислый запах собственных немытых тел. Время от времени они отдыхали, опираясь на мечи, почерневшие от ржавчины и крови, но потом решительно продолжали двигаться дальше.
Впереди выросла преграда. Протиснувшись в проем, воины очутились в громадном внутреннем дворе, окруженном облицованными красным песчаником стенами. Массивная мраморная арка в северной стене была покрыта затейливой персидской вязью. У этой арки, увитой лианами и сплошь изгаженной птичьим пометом, они остановились, чтобы прочитать надпись. Но буквы были скрыты под многолетними наростами грязи, и персы, не желая тратить время на возню с ними, прошли под аркой в огромный разросшийся сад.
— Что это? — спрашивали они друг друга.
— Гробница… Тадж-Махал, — ответил кто-то.
…Совершенная, безупречная, она плыла над землей. Казалось, на месте ее удерживает лишь тонкая нить воображения. Белее снега на вершинах Гималаев, она сияла, как полуденное солнце, и люди закрыли глаза, ослепленные ее блеском. Колышущаяся в раскаленном воздухе, она казалась живой, и ей были не страшны эти ничтожные завоеватели.
Гробница возвышалась здесь от начала времен, тогда как всем, взирающим на нее, суждено было возвратиться в прах, из которого они вышли. Неведомо почему, она внушала трепет, и ни у кого на Земле не поднялась бы рука разрушить ее.
Она высилась гордо и несокрушимо, ибо то, что она охраняет, бесценно для всех.
Ее скорбный покой был, однако, обманчив. За ним скрывалось немало страстей и страданий, которые никогда не кончаются, — если, конечно, существованию людей не суждено длиться за пределами смертных тел.
Солдаты оглядывались, вслушивались. Все замерло, всякий шум затих, они остались одни, шагнув из знакомого мира в другой. В небе не было птиц, суетливые обезьяны, поджав хвосты, остались по ту сторону ворот, никакие мелкие зверушки не сновали по заросшему саду. Солнце затянула дымка, воздух стал прохладным и сладким. Пахнуло ароматом цветущих лип, хотя персы не видели ни одной, — а потом им показалось, что до них доносятся голоса и плач.
К зданию вела аллея фонтанов; почерневшие, без воды, сейчас они походили на пепелище. Мощеные дорожки по обе стороны растрескались и поросли травой. Наконец, приблизившись к цоколю гробницы, солдаты остановились и, задрав голову, долго смотрели вверх — купол казался им частью неба, а белизной своей он соперничал с солнцем.
Оставляя в пыли неровные цепочки следов, они поднялись по узким ступеням и подошли к почерневшим дверям, выделявшимся, как гнилые зубы, на фоне нарядного беломраморного фасада. Там была надпись.
Что она гласила?
Чистые сердцем войдут в сады Всевышнего.
Кто-то из них толкнул дверь мечом, и они услышали глухое эхо, словно ответ. Меч царапнул черную створку, и они, уставившись на след, зашептались: серебро, серебро…
Дверь легко отворилась. Из темноты пахнуло затхлостью — но сквозь запахи пыли и помета летучих мышей, как тоненький дымок, пробивался еле различимый аромат благовоний. Солдаты озирались, не в силах понять, откуда он исходит, — казалось, благоухает сама душа этого места. Они дотронулись до стен. Камни, зашептали они, потом осмелели, и смех поднялся вверх, к самому куполу.
