Продавцы теней (СИ) - Друбецкая Марина (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
То, что ее монтажная находится в здании бывшей ожогинской кинофабрики, Ленни сочла хорошим предзнаменованием. Она с улыбкой шла по коридорам и, хоть во всем виделась рука нового хозяина — побелка, покраска, новомодные автоматы с американской газировкой, — с любопытством глядела по сторонам, пытаясь найти приметы прежней жизни.
Колбридж прослезился, увидев ее. Засопел, утер кулаком глаза и все повторял: «Мой командир… мой командир…» Потом долго расспрашивал о плече: сохранилась ли амплитуда движений, нет ли болей, а в сырую погоду? С Лилией Ленни расцеловалась и не стала спрашивать о Михееве.
Она подолгу бродила по Москве, отыскивая то, что впоследствии станет соединительной тканью фильмы — смазкой между эпизодами, повторяющимися темами, которые связывают части произведения. Ее расписной трамвай по-прежнему ходил вдоль бульваров. Она знала, как снимет его. Так, как ей когда-то виделось во сне. Две половинки мчатся к середине кадра, и въезжают друг в друга, и исчезают. А потом обратно — появляются из самой сердцевины картинки, чтобы разбежаться в разные стороны задом наперед. Теперь она знает, как это сделать. Павильоны метро, построенные Федором Шехтелем. Эти каменные рыбы будут бить на экране хвостами, водоросли — струиться, драконы — изрыгать огонь и все — исчезать в сумрачной пещере метро, проглоченное жадными туннелями. Корпуса, составленные из разной величины кубов, на набережной, что против храма у Пречистенских ворот… Кажется, они так и называются — Дом на набережной? Как быстро сейчас строят! Когда она уезжала, там только копали котлован. Эти кубики можно двигать на экране, составляя причудливые конструкции.
Москва устраивала вокруг Ленни водовороты, и она пропадала в них — то ее съедала людская толпа, то слизывали дворы и подворотни, то путали хитросплетения трамвайных путей. Все дрожало, дробилось, неслось, кружилось, множилось. Дома падали и вырастали вновь, Бульварное кольцо завязывалось в узел, люди бежали задом наперед. Стрекотала камера Колбриджа. Шагом марш на пленку!
Лилия отсматривала проявленный материал, цокала языком, качала головой. Потом они с Ленни садились за монтажный столик, и Лилия переставала что-либо понимать.
— Елена Себастьяновна! — жалобно говорила она. — Так не делают!
— Делают, делают, — отвечала Ленни, сосредоточенно глядя на маленький экранчик.
Приходили студийные люди посмотреть, что творит «эта малышка Оффеншталь». Ленни пускала в монтажную всех — пусть смотрят, не жалко.
— Сумасшедшая! — ворчал Колбридж. — Украдут идеи!
— Да как же можно украсть! — смеялась Ленни. — Это же мои идеи. Они только в моей голове живут.
Все огромное пятиэтажное здание кинофабрики говорило о том, что «малышка Оффеншталь творит что-то невообразимое». Кто-то считал это бредом. Кто-то твердил о революции в синематографе. Ленни ничего никому не объясняла.
…Они столкнулись в полумраке студийного коридора. Ленни шла из буфета, неся для Лилии чашку поганого кофе. Внезапное столкновение. Чашка полетела на пол.
— Простите, — сказал низкий мужской голос. Она подняла голову. Из темноты на нее глядели два глаза: карий и зеленый.
— Эйсбар?!
Он стал массивнее, что неизбежно для мужчин его комплекции, и темнее лицом — она разглядела это, когда они вышли на освещенное место. «Остатки индийского загара», — пояснил он, поймав ее удивленный взгляд. Но главное — он был чужим. Ленни стояла, чуть склонив на бок голову, и прислушивалась к себе. Кроме легкого укола, относящегося скорее к неожиданности встречи, она не чувствовала ничего.
— Как там Индия? — вежливо спросила она.
— Обезьяны, — коротко ответил Эйсбар, как будто это все объясняло.
Он тоже смотрел на нее изучающим взглядом. Она осталась прежней, летящей в разные стороны Ленни, эльфом Ленни. Рыжие кудряшки. Кукольный нос. Острые колени. Маскарадный наряд. Но за… странное выражение лица, будто она смотрит не на него, а внутрь себя.
И женственность… Движения, не перестав быть угловатыми, стали лукавыми, манящими.
— Удалась поездка? — продолжала спрашивать Ленни.
Эйсбар хмыкнул.
— Весьма. Вы получали мои письма? — Он придвинуся ближе к ней и будто ненароком скользнул рукой по ее волосам.
Она мотнула головой, стряхивая его ладонь, и поежилась.
— Лизхен переслала мне парочку. Что-то о полетах в космос, кажется? Монтируете материал?
— Пока отсматриваю. А вы, говорят, работаете над собственным проектом?
— Работаю.
Она подумала было, что надо расспросить его о съемках в Индии, доволен ли он материалом, и, быть может, даже напроситься в монтажную — посмотреть, что за картинки складывают его ни в чем не сомневающиеся руки. Подумала и тут же остановилась. Ей была неприятна сама мысль о том, что что-то настойчивое, агрессивное, сильное вторгнется в ее подвижный изменчивый мир, который она складывала в тиши своей монтажной.
— Слушайте, Ленни, я думал о вас, — раздался его голос.
— Да? — равнодушно сказала она.
— Да. Почему бы вам не помочь мне разобраться с материалом?
Она онемела. Он же только что спросил о работе над ее собственным проектом! Он что, не слышал ответа? Он что, не знает, каково это — заниматься своей фильмой? Господи, да она дура! Ему же абсолютно все равно! Помочь разобраться с материалом — единственное, что его в ней интересует. Она запрокинула голову и расхохоталась. Эйсбар был озадачен.
— Я сказал что-то смешное?
— Очень смешное! Разбирайтесь с вашим материалом сами.
И она пошла прочь танцующе-подпрыгивающей походкой.
Эйсбар смотрел ей вслед, ничего не понимая, но чувствуя, что столкнулся с новой для него силой, против которой его сила ничего не стоит.
В апреле Ожогин засобирался в Москву. Ветер, который материализовался в Ленни, растормошил его жизнь. Дачу Нины Петровны, обжитой дом, пришлось покинуть. Чардынин переехал пока в гостиницу — как многие обитатели Нового Парадиза, он решил обзавестись собственным домом, и стройка шла полным ходом. Ожогин же выписал в Ялту архитектора Мержанова, который строил стеклянные дома-дирижабли. Был придуман проект и выбран участок. Мержанов обещал, что можно будет справлять Рождество в новом доме. Но сколько разных дорог вело к декабрю! По какой лучше идти?
От павильончика, где раньше монтировала мадемуазель Оффеншталь, веяло отчаянной пустотой: студия утопала в распускающихся цветах — весна! весна! — а там, около монтажной Ленни, будто притаилась осень — и листья блеклы, и жуки молчат. Он так боялся ее потерять, что сказал себе: «Если суждено этому случиться, пусть уж произойдет скорее». Кторов изводил разговорами о своей женитьбе — после встречи с Лямскими он искал невесту в музыкальных кругах: «Непременно пианистку!» Съемки военной серии проваливались — актер заломил невозможный гонорар, и пришлось с подлецом расстаться. Ожогин сказал Чардынину, что поедет посмотреть, кто теперь в московских театрах на первых ролях, — да и переманит в Парадиз.
— Как быстро стареет мир, Вася, — грустно философствовал Ожогин. — Года за три меняется типаж — нужны новые лица. Ведь правда?
Да кто теперь с Ожогиным будет спорить? Тем более что он прав.
В Москву Ожогин приехал в конце апреля и испугался, что не выдержит весенней истеричности города. Свиристела капель, визжали тормоза автомобилей, на улицах громко смеялись женщины в укороченных пальто, и некоторые — вот ведь новшество! — носили брюки, широкие матросские брюки. Рестораторы строили деревянные помосты и выносили столики на улицы — публика хотела подставлять носики дерзкому апрельскому солнцу. Бульвары кипели жизнью: все махали друг другу руками, спрыгивали с подножек трамваев и тут же запрыгивали обратно, быстро чиркали записки в блокнотах и просовывали вырванные листки в оконца таксомоторов, подмигивали, гримасничали, тут же кто-то читал стихи, и мамаши с колясками оказывались скандальной аудиторией.
С щемящей грустью Ожогин почувствовал, что он совершенно чужой в этом городе, по пустынным улицам которого некогда царственно блуждало его ослепительно синее авто. «Ерунда, просто устал от шума», — сказал он себе. А на самом деле высматривал — не стоит ли где-то в группке поэтов Ленни: ведь это ее жизнь несется здесь во всю мочь, ее кудряшками завиваясь.
