Страсти по Марии - Бенцони Жюльетта (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
– Ни слова об этом больше! – воскликнула она. – В любом случае пока еще ничего не произошло, этой войны может вовсе и не быть! Вы же знаете, сколь пристрастно Мария Медичи относится к испанцам, она считает их солдатами от Бога, и на Совете ее голос что-то да значит!
– В меньшей степени, чем вам кажется. С некоторых пор разногласия между нею и Ришелье возросли. Король все реже прислушивается к своей матери...
– Что не добавляет ей настроения, но повторяю вам, посмотрим... И не забывайте, что зимой войну не начинают.
Все определилось много раньше, нежели ожидала того Мария: двумя днями позже Клод возвратился в Дампьер с письмом Бассомпьера для Луизы, в котором тот просил ее вернуться как можно скорее, а в ворохе новостей наиболее важным было то, что король на следующей неделе выступает в Монферра с тем, чтобы снять осаду с Касаля.
– Как? – воскликнула Мария. – В январе и в горы?
– Да, да! Раз город в осаде, тут уж все равно – что зима, что лето. Неверу нужна наша помощь, и мы идем к нему.
– И вы?
– Разумеется! Кроме того, это лучший способ вернуть вам милость короля. Бассомпьер тоже едет, это решено! Ему и была передана эта новость от короля.
– Неужели у нас мало маршалов, способных вернуть эту кротовую нору? Самочувствие короля...
Шеврез удивленно посмотрел на жену:
– Вы заботитесь о его здоровье? Вот так новость! Однако Касаль – далеко не нора.
– Кто же в ней засел?
– Дон Гонсалес де Кордова, комендант миланских территорий.
– А это означает войну с Испанией, – заключила Луиза, заехавшая перед возвращением в Париж поблагодарить их за гостеприимство. – Лувр скоро узнает ярость королевы-матери, а когда она в гневе, то свой гнев она не прячет.
– Я ничего об этом не слышал. Правда, я не имел чести встретиться с королевой-матерью, однако у нее есть чем утешиться. Во-первых, король оставил ее регентшей...
– Какая несправедливость! – воскликнула Мария. – Регентство по праву принадлежит Анне!
– В случае войны с Испанией, конечно же, это далеко не блестящая идея. Мария Медичи никогда не была инфантой, даже когда ее симпатии находились по эту сторону Пиренеев. Она довольна еще и тем, что рядом остается Гастон Орлеанский.
– Что же такого он натворил? – поинтересовалась Луиза.
– Я забыл, что вы не располагаете известиями о последних успехах его высочества. В то время как мы праздновали Рождество, его высочество заявил, что согласен отступиться от Марии-Луизы де Гонзага в том случае, если ему поручат командование армией или дадут пятьдесят тысяч экю на лошадей.
Обе женщины рассмеялись.
– Вот уж кто не упустит случая для обогащения, – заметила Луиза. – Лучше ему заплатить, чем допустить к командованию, на которое он не способен.
– Это одна из причин, заставившая короля разделить командование с маршалом де Креки и Бассомпьером. Тактично отказал брату и выступил сам, его высочеству и возразить-то было нечего!
– Разве что не отрекаться от Марии де Гонзага, – предположила герцогиня. – В любви он весьма покладист! Итак, теперь о главном! Вы нам еще не рассказали о дорогом нашем кардинале! Он, как я полагаю, не едет?
– Да нет же! Его Величество выступил, лишь убедившись, что его высокопреосвященство направился в свои владения в Шайо, которые он по причине здоровья предпочитает Пти-Люксембургу...
– ...где он чувствовал бы себя не столь уютно, пока между ним и королевой-матерью тлеет факел раздора! – усмехнулась Луиза. – Видимо, ему в пути, даже в непогоду, легче дышится...
– Какая жалость! Вместе они представляют собой такую великолепную пару! – зло заметила Мария. – И кардинал что же, согласился на ее регентство?
– Только над провинциями по ту сторону Луары. У нее никаких прав над югом, где собраны потерпевшие поражение под Ла-Рошелью протестанты. Дабы она не устроила над ними экзекуцию...
Луиза де Конти скоро уехала, Клод сообщил, что завтра наступает и его очередь отправляться в путь. А потому для жены у него оставалась последняя ночь.
– Не будете ли вы, сердце мое, чувствовать себя одиноко? Не желаете ли, чтобы я оставил возле вас одного из моих оруженосцев?
Таковых было двое: Ла Феррьер и Луанкур, и к обоим Мария относилась сдержанно. Первый был довольно красив, но ей претила его самодовольная улыбка, с которой он всегда смотрел на нее. При этом всякий раз у нее непременно возникало желание поставить его на место. Другой был более симпатичен, но, увы, без малейшей надежды вызвать интерес у женщин. У него не было шансов даже прослыть некрасивым! Безобразие порой притягивает сильнее красоты, примером тому был Габриэль де Мальвиль, так вот внешность славного Луанкура невозможно было исправить никакой изюминкой. И Мария решила отклонить предложение мужа.
– Поскольку вы отправляетесь воевать, хотелось бы знать, что у вас надежное окружение. И тот и другой отдадут за вас свои жизни. Здесь же им придется скучать, а мне думать, чем их занять.
– Однако вы остаетесь одна... Я не могу забыть о том злоключении, которое вам пришлось пережить на Вержерском тракте.
– Не нужно также забывать, что мне пришлось провести почти два года в Лорене и со мной при этом ничего не случилось! А в Дампьере мне уж и вовсе нечего опасаться. Есть Боспийе, многочисленная прислуга, да и Перана природа силой не обделила, истинный сторожевой пес!
Произнося все это, не пыталась ли она успокоить себя? Нет, в памяти не притупились воспоминания о чуть было не погубивших ее попытках покушения, и если с ней так ничего и не произошло за время, что провела она у графа Карла, нельзя было исключать вероятности их повторения. Нескольких месяцев затишья явно недостаточно, чтобы притупить ненависть близких несчастного Шале... Она молчала, и Клод, глядя на нее, казалось, прочел ее мысли, что вовсе было ему несвойственно, и заметил:
– Сдается мне, что вы не станете возражать против присутствия рядом с вами Мальвиля. Иногда я жалею, что помог ему попасть в воинство господина де Тревиля.
– Напрасно. Габриэль принял мушкетерство как религию. Полагаю, и мушкетеры тоже отправятся сражаться?
– Разумеется, король без них как без рук. Позвольте все же кого-нибудь оставить при вас?
– Спасибо, Клод, но не нужно.
Герцог не стал настаивать, перепалка могла сказаться на предстоящей ночи, вкусить которую хотелось так, чтобы вспоминать потом всю по минутам. Со своей стороны Мария, смягчая прозвучавший из ее уст отказ, старалась осчастливить его, потому что эта ночь могла быть для них последней. Никому не известно, кто с войны вернется, а кто нет...
Утром они попрощались друг с другом, со слугами и с горожанами. Как только всадники исчезли в холоде январского дня, маленький Людовик, тоже провожавший отчима, ухватил мать за руку и увлек за собой.
– Я счастлив, матушка, что вы одарили меня вторым таким отцом, – вздохнул он. – Он столь же храбр, сколь и хорош.
– Верно, Людовик, и я счастлива слышать это от вас.
– Давайте вместе помолимся за него в городском соборе? Прихожан это порадовало бы...
– Идемте! Вы правы!
По правде говоря, у Марии на то была иная причина. Снисходительное согласие ее помолиться ничего общего не имело с верой, скорее оно было безучастным: Мария уже обдумывала письма, которые ей предстояло написать по возвращении в замок королю Англии и герцогу Лоренскому с просьбой не прекращать попыток вернуть ее ко двору. Находиться так близко от Парижа и не иметь права явиться туда, когда там нет этих ненавистных короля и кардинала, было просто невыносимо!
Составив их, она терпеливо дожидалась ответа и, коротая время, черкнула королеве милое послание, отвезти которое мог и Перан, но для передачи письма нужен был другой человек. То, что легко было сделать через курьеров принца в Лорене, в Дампьере стало недоступным. Будь Луиза де Конти в Париже, все было бы просто: перед ней у двора были свои долги, а значит, входы и выходы ей были открыты. Однако недавние известия заставляли Марию сомневаться, что Луиза из страха не свидеться больше с дорогим своим Бассомпьером во всем будет следовать правилам королевского дома. «В нашем возрасте, – писала в своем послании Мария, – счастливые дни могут оказаться скудными наперечет, и я не смею терять из них ни одного...» Мария ее, конечно же, понимала, хотя и была обижена на подругу за то, что та ее бросила. Бросила вскоре после того, как они вновь обрели друг друга, но Луиза говорила на языке любви, способном растрогать Марию де Шеврез.
