Продавцы теней (СИ) - Друбецкая Марина (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Он писал ей длинные письма, стараясь, чтобы они получались веселыми и беззаботными. Писал, что Кторов совершенно обезумел со своей женитьбой, устроил смотрины студийных старлеток и статисток, никого не выбрал и теперь переключился на барышень из, как он выражается, «приличного сословия». Чардынин окончательно переехал в собственный дом и третьего дня приводил знакомиться свою вдовушку, к которой ездил все два года жизни в Ялте. Вдовушка оказалась молоденькой, хорошенькой, с покладистым характером, а на Чардынина смотрит с обожанием. Серия о капитане Бладе идет хорошо, и горячий грузинский князь извел его, Ожогина, разговорами о продолжении, продал все движимое и недвижимое имущество и теперь хочет вложить деньги в съемку. А «Петр I» застопорился: исполнитель главной роли ушел в глухой запой. А недавно возле склада с реквизитом кладовщик разыгрывал презабавную сценку. «Эх! — восклицал он и бил себя кулаком в грудь. — Да если бы на нас враги напали, я бы за собой полк повел! Вот так…» И раскладывает на земле картошку. Большая картофелина — он сам на коне. А маленькие — его солдатики. Ему говорят: «Да кто враги-то, Василий Иваныч?» — «А эти… заговорщики… как их… большевики… вот если бы их тогда, в 17-м, не разогнали и они царя-батюшку свергли, я бы их, как немцев в войну, одной левой рубал! Может, тогда бы про меня, Василь Иваныча Чапаева, кино сняли! Я бы героем народным стал! Про меня бы песни пели!»
Закончив письмо, Ожогин обычно долго перечитывал его, придирчиво отслеживая каждый лексический оборот. Только бы не спугнуть ее, не надавить, не высказать излишнего беспокойства. А беспокойство грызло его. Что с ней происходит в Москве? Думает ли она о нем? И — Эйсбар, Эйсбар, Эйсбар… Мысль о нем измучила Ожогина.
Ленни отвечала короткими записочками. О чем писать, милый? Нигде не бываю — только в монтажной. Фильма вроде бы складывается. Тьфу, тьфу! Нужно устраивать просмотр: студийный люд и друзья-авангардисты требуют зрелищ. О том, когда вернется, Ленни не писала.
Ленни действительно почти нечего было писать. И она действительно все дни проводила в монтажной. Не привыкшая, вернее, не приученная ранее выражать свои чувства, она не знала, какие слова писать о любви, и поэтому не писала никаких.
Она быстро уставала и иногда в конце рабочего дня не в силах была даже подняться со стула. Колбридж отвозил ее домой. Лизхен ворчала. А сил Ленни хватало только на то, чтобы выпить в постели чай, прочитать ожогинское письмо и написать в ответ две-три строчки: «Все в порядке. Здорова. Работа никак не закончится».
Работа и правда никак не заканчивалась. Ленни изо дня в день придирчиво пересматривала уже казалось бы готовую фильму, перемонтируя целые куски и выискивая недостатки и недоделки. И именно поэтому никак не могла написать Ожогину, когда приедет. Эх, ей бы голову Эйсбара! Его точную твердую руку! Его глаз, который всегда знает, что должно быть на экране! И почему она вечно во всем сомневается! Почему в ее голове так быстро меняются картинки и исчезают, ускользают, и уже не вспомнить, что там было вчера, и не понять, что правильно, а что нет! А как хочется отдохнуть! Кто еще месяц назад мог предположить, что она с нетерпением будет ждать окончания работы!
— Послушайте, мой командир, — сказал как-то Колбридж, печально глядя на нее. — Пора ставить точку. Еще немножко, и вы начнете портить фильму.
Лилия кивнула. Ленни растерянно посмотрела на их озабоченные лица. Глаза слезились. Плечи ломило. Она подумала, что это вредно для ребенка — сидеть целыми днями в темноте и духоте, согнувшись над монтажным столом и вглядываясь в крошечный экранчик.
— Да, — задумчиво сказала она. — Вы правы. Через неделю покажем фильму на студии.
Просмотр назначили на 10 утра в понедельник, однако любопытство студийного люда было столь велико, что места начали занимать чуть не за два часа. Кто-то всерьез называл крошку Оффеншталь «новым гуру синематографии». Кто-то мрачно предрекал ей провал. Ленни не прислушивалась к болтовне. Она была занята тем, что раскладывала на передних рядах бумажки с надписью «Занято» для друзей-авангардистов.
Лизхен приехала в специально сшитом «богемном» костюме: широких брюках, блузке с отложным матросским воротником и маленькой шапочке с помпоном, лихо сдвинутой на затылок. К удивлению Лени, в зале обнаружились Студёнкин и месье Гайар — глава русского отделения французской фирмы «Гомон». Видимо, Евграф Анатольев расстарался. Сам Анатольев появился в последний момент и важно прошествовал через весь зал на свое место в первом ряду. Сел, запахнув полы бухарского халата, поправил тюбетейку, грибом торчащую на макушке, закинул одну пухлую ножку в облегающих брючках на другую, распушил кружевное жабо сорочки, выпустил из рукавов халата кружевные манжеты и повелительно махнул рукой: «Начинайте!» По залу пробежал смешок: Анатольев в халате и кружевной сорочке был воинствующе нелеп. Но он — счастливец! — не заметил, что над ним смеются. Эйсбара не было — автоматически отметила Ленни про себя и тут же забыла о нем.
Тапер ударил по клавишам. На экране появилось название: «Фантом с киноаппаратом». Фильма началась. Ленни вышла в коридор. Ей не хотелось смотреть фильму вместе с залом, жадно ловить каждый вздох, возглас, скрип стула, зевки, сопенье, хмыканье. Она инстинктивно стремилась оградить себя от малейшего внешнего и внутреннего дискомфорта. Она сделала то, что хотела. А дальше… Она ушла в буфетную, где и просидела в одиночестве час над стаканом жидкого кофе.
Последние аккорды музыки. Ленни отсчитала про себя до пяти. Сейчас закончатся финальные титры. Можно входить. Ленни толкнула дверь и просунула в щель нос. Свет медленно зажигался. Тишина. Ленни обвела глазами лица. Недоумение. Удивление. На некоторых — детская обида. У Лизхен на лице — расстроенная гримаска. Анатольев в раздражении постукивает тростью об пол. Студёнкин высоко поднял брови. Выражение лица месье Гайара осталось для Ленни загадкой. Кто-то кашлянул. Зал зашумел, зашевелился, начал вставать, двигаться к выходу. Ленни по-прежнему стояла у двери, непроизвольно укрывшись в углублении за притолокой. Выходя, публика делилась впечатлениями, смысл которых доходил до Ленни как сквозь туман.
— Странно, более чем странно.
— Да она и сама девица с придурью. Чего ты хотел?
— Да, но такие надежды…
— И название дурацкое — «Фантом с киноаппаратом»!
— Претензия на оригинальность! Нет чтобы назвать по-людски «Человек с киноаппаратом»!
— Н-да… Сумбур вместо кино. Хаос!
— Жаль, весьма жаль.
— Да вы, дружище, ничего не поняли! Это же комическая!
Выпорхнула Лизхен. Остановилась посреди коридора, озираясь в поисках Ленни. Не нашла. К ней подкатился кругленький Колбридж. Увлек за собой. Видимо, повел в монтажную.
Ленни вышла из своего потайного уголка и, повесив рыжую голову, тоже побрела к монтажной. Вот она и режиссер. Кто же это, интересно, сказал ей, что она режиссер? Кто дал самонадеянную уверенность, что она может делать кино? Что ее фантазии… Дурацкие фантазии! Ленни почувствовала, как зажглись слезы в глазах, и сжала кулачки. Все! Остается пережить сочувствие близких, а там — в Ялту! Она почти бежала по коридору.
— Мадемуазель? — раздался сзади голос. Она оглянулась. К ней подходил месье Гайар. — Я поздррравиить! — Он взял ее руку, поцеловал и слегка сжал, словно боялся, что она упорхнет, не дослушав его. — Се манифик! Великольепно! Восторррг! Мадемуазель такой мальенкий девочка, но сказать новий слов в синема! Уверррен, ви дальеко пойти. Верррить мне. Я — стрррелян ворробуушек. Наш мезон де коммерррс пррредлагать мадемуазель поездка на всемирррный Паррри экспозисьон. Ми пррредставлять фильма и устрраивать показ вьесь ле монд. Как ви смотррреть?
Ленни была ошеломлена. Представлять фильму на Парижской выставке? Прокатывать по всему миру? Да что ж это такое? А как же сумбур вместо кино? Как же…
— Да, спасибо, — пробормотала она, чувствуя, что сейчас упадет в обморок. — То есть нет, спасибо. Права на фильму принадлежат компании «Новый Парадиз». Я… Извините… Мне надо сесть…
