Еще одна из рода Болейн (Другая Болейн) - Грегори Филиппа (книги серии онлайн .TXT) 📗
Какой-то юнец лет двадцати лениво опирается на ограду. Дорога пустынна, ветрено, холодно. Если это испытание странствующего рыцаря, почему оно так уныло? Вздернув подбородок, подзываю парня:
— Где тут ферма Уильяма Стаффорда?
Он вынимает соломинку изо рта, делает шаг ко мне. Разворачиваю лошадь, чтобы он не смог достать до поводьев. Могучий лошадиный круп заставляет его отступить. Убирает волосы со лба, повторяет в замешательстве:
— Уильяма Стаффорда?
Вынимаю пенни из кармана, держу двумя пальцами перед его носом.
— Да!
— Новый джентльмен? — переспрашивает парень. — Из Лондона? Яблоневая ферма. Нужно свернуть направо, к реке. Дом с соломенной крышей, рядом конюшня. Яблоня у дороги.
Ловко подхватывает брошенную монету, спрашивает с любопытством:
— А вы тоже из Лондона?
— Нет, из Кента.
Поворачиваю лошадь и скачу дальше по дороге, высматривая реку, яблоню, конюшню, дом под соломенной крышей.
За дорогой начинается спуск к реке. На берегу — заросли камыша. Взлетают с тревожным кряканьем утки, появляется цапля, длинные ноги, изогнутая шея, хлопает гигантскими крыльями, садится неподалеку. Поля за низкими живыми изгородями из боярышника, лоскутки пожелтевшей травы возле самой реки — возможно, из-за соли. Ближе к дороге трава зеленее, но все равно кажется поникшей, наверно после зимы. Не сомневаюсь, весной Уильям снимет с этих лугов хороший урожай сена.
С другой стороны земля распахана. В каждой борозде блестит вода, эта почва никогда не просохнет. Далеко к северу — поля, засаженные яблонями. А вот и одинокая старая яблоня склонилась над дорогой, нижние ветки обрезаны, серебристо-серая кора растрескалась от старости. В развилке ветвей — пышный зеленый куст омелы. Повинуясь внезапному порыву, направляю лошадь к дереву и срываю побег. Так, с самым языческим растением в руке, сворачиваю с дороги на тропинку, ведущую к его дому.
Домик будто сошел с детского рисунка. Длинный, приземистый, четыре окошка на верхнем этаже, еще два и дверной проем между ними — на нижнем. Дверь — как на конюшне, разделена на верхнюю и нижнюю створки. Я воображаю — совсем недавно семья фермера и животные жили тут все вместе. В стороне от дома конюшенный двор, чистый, вымощенный булыжником, дальше — поле, полдюжины коров пасется. Конь выставляет морду через ворота, я узнаю охотничью лошадь Уильяма, на которой он скакал бок о бок со мной по песчаному берегу в Кале. При виде нас лошадь начинает ржать, моя отвечает, как будто тоже вспоминает те солнечные осенние денечки.
На шум открывается дверь, он выходит на яркий свет из темноты, руки в боки, смотрит, как я подъезжаю. Не меняет позы, не говорит ни слова. Я без посторонней помощи соскальзываю с седла, открываю ворота в сад. Молчит, даже не здоровается. Забрасываю поводья на створку ворот и все еще с омелой в руке подхожу к нему.
После такого долгого путешествия даже не знаю, что сказать. При виде него исчезли вся моя воля, вся решимость.
— Уильям! — только и могу выговорить.
Как дань, протягиваю ему ветку омелы с белыми бутонами.
— Что это? — спрашивает беспомощно. По-прежнему не делает ко мне ни шага.
Сдвигаю чепец, встряхиваю волосами. С ужасом понимаю — раньше он всегда видел меня чистой и благоухающей. А что сейчас? Трое суток не меняла платье, искусана блохами и вшами, вся в пыли, пахну потом — своим и лошадиным, и к тому же онемела.
— Что это? — повторяет он.
— Приехала выйти за тебя замуж, если ты все еще этого хочешь. — Мне кажется, сейчас не время ходить вокруг да около.
Никакой реакции. Бросает взгляд на дорогу у меня за спиной:
— Кто тебя привез?
Качаю головой:
— Я приехала одна.
— Что-нибудь случилось при дворе?
— Нет, все как нельзя лучше. Они собираются пожениться, она ждет ребенка. У Говардов прекрасные виды на будущее. Буду тетей английского короля.
У него вырывается короткий лающий смешок. Опускаю глаза, вижу свои грязные башмаки, запачканный подол платья и тоже смеюсь. Его взгляд теплеет.
— У меня ничего нет, — предупреждает Уильям. — Как ты совершенно справедливо когда-то заметила, я пустое место.
— У меня тоже ничего нет, кроме ста фунтов в год, да и те потеряю, когда поймут, куда я делась. И я без тебя жить не могу.
Делает движение, будто хочет притянуть меня к себе, но отступает.
— Не могу же я тебя разорить. Этого еще не хватало — лишиться денег из-за любви.
Меня бьет дрожь от его близости, от желания очутиться в его объятиях.
— Не имеет значения. Клянусь, больше ничего не имеет значения.
Он раскрывает объятия, я делаю шаг вперед и почти падаю ему на руки. Он хватает меня, с силой прижимает к себе, покрывает поцелуями грязное лицо, целует веки, щеки, впивается в губы, я отвечаю на поцелуй. Поднимает на руки, переносит через порог, потом вверх по лестнице в спальню, на кровать с чистыми полотняными простынями — к счастью.
Гораздо позже, посмеявшись над следами укусов, он наполняет большую деревянную ванну, ставит на кухне перед огнем, я погружаюсь в горячую, благоухающую воду, а Уильям тем временем расчесывает мне волосы. Корсаж, юбка, белье — все нуждается в стирке, так что он настаивает — я должна надеть его рубашку и штаны, которые на поясе приходится заложить в складки. Закатываю штанины, становлюсь похожа на матроса на палубе. Он отводит мою лошадь на луг, освободившись от седла, она с удовольствием катается по земле, а потом пускается наперегонки с охотничьим конем Уильяма, взбрыкивая и выбрасывая ноги, как жеребенок. Потом Уильям готовит мне большую порцию овсянки с желтым медом, мажет пшеничный хлеб маслом, нарезает толстыми ломтями мягкий местный сыр. Смеется над моим рассказом о путешествии вместе с Джимми, бранит за то, что отправилась в путь одна, снова затаскивает меня в постель, и мы опять друг у друга в объятьях. Только когда стемнело, наконец, снова проголодавшись, встаем.
Ужинаем на кухне, при свечах. В мою честь Уильям зарезал старую курицу, зажарил на вертеле. Я вооружилась парой перчаток — мне поручено поворачивать вертел, пока Уильям режет хлеб, цедит эль, достает из погреба масло и сыр.
Закончили ужин, пододвинули стулья к огню, выпили друг за друга. Наступила удивительная тишина.
— Просто не верится, — произнесла я через некоторое время. — Я думала только о том, как до тебя добраться. Не представляла, какой у тебя дом, что мы будем делать дальше.
— А теперь?
— Даже не знаю, что и думать, — признаюсь я. — Наверно, привыкну. Буду женой фермера.
Наклонился, подбросил в огонь брикет торфа, подождал, пока огонь разгорится, спросил:
— А твоя семья?
Я пожала плечами.
— Ты хоть записку оставила?
— Нет.
Он расхохотался:
— Любовь моя, о чем ты только думаешь?
— О тебе. Я вдруг поняла, как сильно тебя люблю, и могла думать только о том, что должна до тебя добраться.
Он протянул руку, погладил меня по волосам.
— Хорошая девочка, — сказал одобрительно.
Я рассмеялась:
— Хорошая девочка?
Уильям не смутился.
— Да, очень хорошая.
Наклонила голову, его рука скользнула ниже, на шею, он легонько сжал мой загривок, так кошка держит котенка. Закрываю глаза, тая от его прикосновения.
— Тебе нельзя оставаться, — мягко сказал Уильям.
Удивленно открыла глаза:
— Что?
Он поднял руку, останавливая поток вопросов:
— Не думай, что я тебя не люблю, как раз наоборот.
— Из-за денег? — испугалась я. Он покачал головой:
— Из-за детей. Если ты останешься у меня, никого не предупредив, не заручившись ничьей поддержкой, у тебя отнимут детей, ты их больше никогда не увидишь.
Я закусила губу.
— Анна так и так может их забрать.
— Или вернуть, — напомнил он. — Ты говоришь, она ждет ребенка?
— Да, но…
— Если родится мальчик, твой будет не нужен. И мы окажемся тут как тут, когда она бросит его за ненадобностью.
— Думаешь, удастся вернуть сына?
