Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ) - Львофф Юлия (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
— Как же так?! — воскликнула Ану-син, ошеломлённая открывшейся ей правдой. — Все годы, проведённые мною в храме Иштар, Дарующей воду, мой отец был рядом со мной, но я не чувствовала ничего, кроме душевного родства с ним! Но зачем он обманул меня, когда на вопрос, кто мой отец, ответил, что и сам хотел бы это знать?!
— Он сказал правду, — успокоила её Сидури. — Никому, даже царю, неведомо, кто в действительности сходится на брачном ложе с «божьей невестой» в храме Акиту. Сейчас я открою тебе тайну, которую мне рассказал жрец Илшу… ах, да! — владыка Бэлох. Когда царь вместе со своей избранницей входит в храм для проведения ритуала «священного брака», жрец бога Мардука подносит ему чашу вина. В вино подмешано некое снадобье, выпив которое царь погружается в долгий крепкий сон. Ни в ту ночь, ни в последующие — пока не станет ясно, что «божья невеста» в тягости, — он не смеет сходиться с ней, дабы она не познала иного мужчину, кроме того, чьё семя зреет в её лоне.
— Но погоди! Разве этим мужчиной не может быть тот жрец Мардука, который подносит царю вино со снадобьем? — предположила Ану-син.
— Говорю же тебе: этого царь не знает. «Избранная» же, чьи уста скреплены страшной клятвой, хранит эту тайну до конца своей жизни. Однажды слова этой древней клятвы на забытом языке произнесёшь и ты, Ану-син: ведь Нин намерен восстановить аккадский праздник акиту в своём царстве. Если ты сумеешь забыть свои горести и продолжишь путь «избранной», то кому же, как не тебе стать «божьей невестой»?
После слов наставницы-подруги (и, как оказалось, родственницы) Ану-син почувствовала, как во мраке её отчаяния блеснула слабая надежда. Если Сидури так убеждена, что однажды ей удастся покорить Нина, то отчего бы не попытаться сделать это? Ведь как иначе она отомстит царю за смерть Оннеса, если не сумеет приблизиться к нему? И каким иным способом можно ввести Нина в заблуждение, если перед тем не завоевать его доверие?
— Царь Бэлох доживал свою жизнь изгнанником и все эти годы лелеял мечту о возвращении в возрождённый Баб-или, свой родной любимый город, Город, куда с небес спускаются боги, — с печалью в голосе продолжала Сидури. — Увы, его земной путь пресёкся, и мы оплакали его в храме Иштар, Дарующей воду, незадолго до того, как туда прибыл твой гонец Кумарби. Старик завещал сжечь его тело, а прах перевезти в восстановленный Баб-или и развеять над городом на вершине самого высокого зиккурата, возведённого во славу Мардука. Он любил тебя, Ану-син, как родную дочь… Но помни, что ты и сейчас не одинока: пока я здесь, у тебя есть верный друг. И ещё одно: опасайся Шамхат, ибо, клянусь Иштар, может настать час, когда она решит, что от тебя нужно избавиться, и тогда… — Сидури красноречиво провела рукой по горлу. — А сейчас тебе пора отдохнуть! Выпьем кубок вина и пойдём спать, ведь завтра тебе придётся снова предстать перед Нином…
Глава 22. Своя среди чужих
Когда Нин вошёл в покои — лучшие покои в дворцовом гареме, предназначенные для его новой наложницы, в высоких вазах, расставленных по углам, курился киннамон; тёплый пряный аромат наполнял воздух; всюду были разбросаны маленькие подушки, пёстрые веера из павлиньих перьев, вышитые полупрозрачные кисеи, воздушные, подобные облакам. Ярко горели золотые и серебряные чеканные светильники в форме кувшинов, животных или птиц, затейливые и весьма красивые, изготовленные знаменитыми мастерами. Сквозь занавесы, изредка колыхавшиеся из-за порывов ветра, который долетал со стороны Быстрой реки, виднелись факелы, зажжённые на террасах дворца.
Ану-син сидела у большого серебряного зеркала, за изящным столиком, заставленным склянками с духами, баночками с благовонными маслами, порошками и притираниями. Её облекало обшитое снизу бахромой платье винного цвета и просторная, из алой кисеи накидка без рукавов. На голове была диадема — золотой обруч с гирляндой золотых колец и буковых листьев; шею и грудь украшали ожерелья из золотых, серебряных, лазуритовых, сердоликовых, гранатовых и агатовых бус. Длинные пряди волос, выпущенные из-под диадемы, были раскинуты по плечам — служанка, Аратта, расчёсывала их гребнем из слоновой кости.
Несмотря на то, что Ану-син постоянно желала придать своему лицу строгость и даже надменность, которые приличествовали её положению, трудно было поверить, что ей двадцать лет, что у неё двое детей и что, побывав замужем почти три года, она уже овдовела. В нежном и белом, будто светящимся изнутри лице, в округлом подбородке, в узких плечах и гибкой, тонкой фигуре была видна совсем юная девушка, своенравная и самолюбивая. Между тем в её больших чёрных глазах, влажный блеск которых скрывался под тенью длинных ресниц, светился расчётливый ум, а в пухлых изогнутых губах угадывался упрямый, хотя и склонный к чувственным порывам нрав. Наиболее проницательные из приближённых царя говорили, что эта молодая женщина более себе на уме, чем погибший Оннес, много лет прослуживший при дворе, и что он правильно делал, во всём слушаясь своей жены.
Хотя придворные не решались громко обсуждать достоинства и недостатки Ану-син, всё же кругом слышалось немало злых шепотков. Аратта, которая перебралась во дворец вместе со своей госпожой, рассказывала, что дурные люди уверяли, будто новая наложница царя околдовала его, и обзывали её порождением львиноголовой Ламашту.
Впрочем, таких сплетников было немного, в большинстве же своём те придворные, которые имели возможность однажды увидеть лицо Ану-син, не удивлялись, что владыка избрал себе в возлюбленные такую необыкновенную красавицу. Те же, кто был очевидцем её успеха в Бактрии, ещё и одобряли царя: ведь в его избраннице красота сочеталась с умом и храбростью.
Нин, польщёный такими отзывами, не отказывал себе в удовольствии время от времени сопровождать свою избранницу в её прогулках по городу. Он ехал рядом с ней в пышно убранной колеснице, и слышал, как люди кричали им вслед: «Слава повелителю Нину и его доблестной воительнице Ану-син! Слава покорителям Бактрии!»
Эти возгласы ясно показывали Ану-син, что её не почитали отдельно от царя, что в ней видели всего лишь эсирту, любимую царскую наложницу. Но она ничуть не стыдилась этого. Она была уверена, что для неё положение дворцовой, гаремной, женщины — это ненадолго. Убеждённая в том, что пользуется особым покровительством богов, Ану-син знала, что все окольные пути, на которые она прежде сбивалась по воле случая, в конце концов приведут её к желанной цели.
Теперь Ану-син уже без стеснения занимала самые лучшие, отличавшиеся небывалой роскошью покои в царском гареме. И придворные дамы, жёны сановников, в большинстве своём считали знаком особой милости, если любимая наложница владыки призывала их к себе. Были, правда, и такие, которые под разными предлогами уклонялись от встреч с женщиной, которая, по их мнению, загубила своего законного мужа. Ану-син про себя запоминала их имена.
Но наибольшую тревогу ей внушало то, что бывшая, хотя и низложенная, любимица царя по-прежнему жила во дворце, в соседних с нею покоях. И что среди детей от других наложниц Нина, которые приходили поиграть с её близнецами, были также дочки Шамхат.
У Ану-син не было причин для ненависти к родственнице: ведь, несмотря на туманные намёки жрицы Ураша и предостережения Сидури, ничего злого Шамхат ей не сделала. Напротив, если бы не её своевременный и полезный совет, Ану-син была бы обречена на бездетность. И теперь близнецы, которым она дала имена Гиапат и Гидасп, напоминали ей о том, что Деркето и Шамхат когда-то были так же неразлучны, неразделимы. Порой, встречаясь с Шамхат во время прогулок у гаремного фонтана или в бит римки, комнате для омовений, Ану-син смотрела на неё и видела в ней свою мать. Как бы выглядела сейчас Деркето, будь она жива: казалась бы старше своих лет, измученная долгой болезнью, как её сестра-близнец, или оставалась бы по-девичьи очаровательной, подобно своей дочери?
Но, если Ану-син и не выказывала открыто своей настороженной бдительности, сама Шамхат уже не сдерживала приступов ярости. Каждый раз, когда ей удавалось остаться с Нином наедине (а это случалось всё реже и реже), она, терзаемая ревностью, осыпала его градом упрёков и язвительных насмешек. В конце концов царь не выдержал такого её возмутительного поведения, которое, как ему казалось, унижало его мужское достоинство, и пообещал Шамхат, что выселит её из дворца. В предчувствии сгустившейся над её головой грозы, хорошо зная вспыльчивый и упрямый нрав Нина, Шамхат отправилась просить заступничества у той, которая заняла её место в сердце и желаниях царя.
