Проигравший из-за любви - Брэддон Мэри Элизабет (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗

— Я с радостью помогу вам, — сказала, оживляясь, Флора. — Я просто буду чувствовать себя совсем несчастной, если совсем не смогу быть полезна. Можно, я останусь в комнате? Я буду вести себя спокойно.

Все это было сказано так тихо, что звук их голосов едва ли мог, достичь постели больного, беспомощно двигающего головой и руками.

— Доктор сказал, чтобы больной оставался в полном покое, мэм, и никто, кроме няни, не может присутствовать в этой комнате, но если вы не будете разговаривать и ходить, я думаю, вы можете оставаться.

Это казалось тяжелой вещью — запретить жене сидеть в комнате рядом с больным мужем. Это была не та болезнь, которая могла бы сама по себе быть опасной. Просто доктор потерял интерес к жизни и позволил ей тихо ускользать от него. Он растратил свое здоровье длинными бессонными ночами, он перегружал себя и был полон горькой печали. Он растратил свои силы на помощь другим людям, не оставив себе ничего. Жизнь без Флоры казалась ему ничтожной. Он слишком любил жизнь, чтобы уйти из нее с помощью синильной кислоты или пистолета, но и не был очень уж верующим человеком, чтобы с верой и надеждой ждать своего конца, и поэтому был очень рад, когда почувствовал, что силы покидают его и что жить ему осталось немного. Что за польза была бы от пустого будущего, лежащего между разрушенными надеждами я могилой, если жена ушла от него? Он лишился своего ребенка. И у него никогда больше не могло быть другого дитя. Он заработал уже более чем достаточно для того, чтобы обеспечить достойное проживание своей матери. И не было, причины, по которой он мог желать продолжать жить ни ради себя, ни ради других. Поэтому когда он обнаружил, что силы покидают его и лихорадка, опасность которой он прекрасно знал, крепко завладела им, он испытал не сожаление, а скорее радость.

«Возможно, она и взгрустнет немного, — говорил он себе, — когда кто-то скажет ей, что я мертв, у нее будет небольшое чувство боли за человека, который любил ее, как Отелло. А затем другая, новая прекрасная жизнь откроется перед ней, и потом, когда у нее будет другая семья, она, быть может, оглянется на прошедшие дни, проведенные со мной, и они покажутся ей лишь незаконченной главой в книге ее жизни. Для меня это была целая книга, а для нее, наверное, лишь эпизод».

Так думал Гуттберт Олливент, когда пришел день, и у него более не было сил делать что-либо. Это произошло еще до того, как он почувствовал, что у него начинает мрачнеть рассудок, когда он осознал, что побежден. Физическая слабость вряд ли могла оторвать его от дел, он цеплялся за работу, как за единственное, что осталось у него в жизни, но когда почувствовал, что больше не в состоянии написать простой рецепт, он должен был признать, что его рабочие дни закончились.

— Моя карьера окончена, — сказал он себе.

Он поднялся в свою комнату на третьем этаже в один из сентябрьских полдней и лег на кровать, спокойно признав то, что дела его земные окончены. Он позволил жизни постепенно покидать его, без малейшей попытки сохранить в себе угасающее пламя и лишь из уважения к старому слуге позволял вызвать к себе мистера Дарли.

Этот джентльмен был семейным врачом и хорошим специалистом, но сия болезнь была за пределами его искусства. Состояние больного ухудшалось день ото дня, и мистер Дарли вынужден был признать его опасным. Если так долго не было изменений к лучшему, значит, конец был неизбежен.

Именно в этот тяжелый период Флора прибыла на Вимпоул-стрит.

Весь день она просидела у кровати мужа, за занавеской, слыша, как он ворочается, его бессвязную речь, в которой часто звучало ее имя, но чаще — профессиональные выражения с латинскими словами. Она больше не пыталась сделать так, чтобы он узнал ее. Няня сказала ей, что ему необходимы покой и тишина, и Флора беспрекословно выполнила эту просьбу. Безумно переживая за этого страдальца, она тихонько сидела в углу и беззвучно молила Бога о его спасении. Только после семи часов она подумала о бедной миссис Олливент, спокойно, наверное, ожидающей ее и сына на вилле. «Бедная мама, — сказала она себе, — я должна телеграфировать ей. Как жестоко с моей стороны, что я не сделала это раньше, как жестоко отстранять ее подобным образом от больного сына». Она выскользнула из комнаты, сбежала вниз к старому слуге и послала его отправить телеграмму следующего содержания:

В восемь часов пришли мистер Дарли и доктор Вайн с Кавендиш-сквер. Как сильно забилось ее сердце, когда эти бравые седые джентльмены вошли в комнату, склонились над кроватью больного, приказав принести свечу, и исследовали пациента с профессиональной бесцеремонностью, которая сейчас казалась кощунственной. Они выслушали его дыхание, простучали грудь и спину, и проделали еще много других манипуляций, затем взглянули друг на друга и пошептались немного, как показалось Флоре, довольно мрачно. Она бессильно опустилась на стул, не сказав ни слова, а доктора и не подозревали о ее присутствии, пока сиделка не сказала им, что молодая миссис Олливент дома и желала бы, чтобы ей позволили ухаживать за мужем.

Оба джентльмена повернулись к ней с радушием и пробормотали несколько добрых слов, но слова эти как-то вяло звучали.

Флора молча выслушала их и затем вышла вместе с ними из комнаты.

— Джентльмены, — сказала она жалобно, когда они оказались вне комнаты, — скажите мне правду! Мой муж умрет?

— Моя дорогая миссис Олливент, — сказал доктор Вейн, который был частым гостем на Вимпоул-стрит во времена ее счастливой замужней жизни, — пока сохраняется хоть малейшая искра жизни, всегда есть луч надежды, но я боюсь, я думаю, наш друг умирает.

Она посмотрела на него, застыв на несколько секунд, а затем сказала тихо:

— Спасибо, что сказали мне правду.

Она опять вошла в комнату мужа и, забыв в своей печали о том, что ему нужен покой, упала у кровати на колени.

— Моя любовь, моя любовь, — говорила она всхлипывая, — моя потерянная любовь! Неужели не будет мне прощения на небесах за мой грех?

Ее голос, ее скорбь рассеяли завесу бессознательности. Гуттберт открыл глаза и взглянул на нее, она почувствовала, что он узнал ее.

— Флора! — вскрикнул он слабо.

Не было ни удивления, ни радости в этом голосе. Из-за слабости тела и рассудка у него не хватило сил на эмоции.

— Моя любовь, это твоя жена, твоя вернувшаяся жена.

Она вспомнила свои слова, сказанные в саду тем роковым летним вечером, слова ненависти и презрения, острые, как меч, которые нельзя было забыть.

— Мой милый, я была несправедлива и жестока, — говорила, всхлипывая, Флора. — Спасибо Богу, что я смогла посмотреть на все другими глазами. Я должна сказать тебе кое-что, Гуттберт, то, что успокоит тебя. О, моя любовь, вся моя жизнь будет искуплением моего греха.

Он посмотрел на нее затуманенным взором некоторое время, а затем тихо ответил:

— Слишком поздно, моя дорогая. Кувшин разбился у фонтана.

Глава 38

Однажды в добрый час Джарред Гарнер сделал остановку на своему пути к погибели и повернул стопы свои к трудному и тернистому праведному образу жизни, не забывая, конечно, насовсем с блаженных минутах, которые дарует человеку отдых.

Вид своей дочери, сказочно преобразившейся за три года счастливой замужней жизни, мысль о том, что его родная Лу стала леди — всё это весьма сильно повлияло на него.

— А ну это все! — воскликнул он после неожиданного посещения миссис Лейбэн дома на Войси-стрит. — Будь что будет, я не подведу Лу, никакой прощелыга не сможет больше оскорбить ее, назвав отца тунеядцем. Мне вполне хватит тех трех сотен в год, которые мне присылает Лейбэн, буду жить как художник или джентльмен. И первый шаг в этом направлении, — добавил Джарред с некоторой злобой, — будет тем, что я закрою этот тряпичный магазин внизу.

Магазин поношенного белья служил яблоком раздора между миссис Гарнер и сыном. Эта торговля была занятием, против которого решительно бунтовала душа Джарреда. Он ненавидел висящее в окне поношенное белье, подозрительно относился к женщинам, которые приходят сюда для того, чтобы купить или продать что-нибудь. Эта торговля могла, конечно, приносить несколько шиллингов в неделю. Но те слухи, которые ходили об этом магазине, не могли быть скомпенсированы той суммой, которой едва хватало на то, чтобы заплатить молочнику или побаловать себя покупкой какой-нибудь мелочи.