Гарем Ивана Грозного - Арсеньева Елена (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗

Бомелий знал, что, прожив в России почти пятнадцать лет, он все-таки остался – и навеки останется! – для русских чужаком. Даже его венценосный пациент, не подозревавший о глубине своей зависимости от собственного лекаря, относится к нему с доверием – и одновременно с глубокой внутренней настороженностью. И вполне возможно, что именно для Иоанна шпионит Борис, именно к нему бежит потом с Арбата, неся в клювике, словно пташка – ненасытному птенчику, новые сплетни о Бомелии: о том, с каким выражением тот обсуждал, например, царев брак, что говорил об этом французском недоноске, которого поганые ляхи предпочли великому государю московскому, нет ли у него еще каких-то новостей из-за границы…

Давно почуяв далеко не бескорыстный интерес к себе Годунова, Бомелий к каждому его визиту готовился загодя и всегда имел про запас любопытную новость, способную поразить воображение и царя, и его доносчика, а главное – отвлечь их внимание.

– Недавно дошел до меня слух, – сказал он с небрежной улыбкою, – якобы польские соседи князя Курбского считают его несносным. Он постоянно противится всякой власти, всякому закону – даже когда приходится платить подати. А евреев со своих земель он сажает в темницы, наполненные водой с пиявками!

В черных глазах Годунова мелькнула усмешка. Вода с пиявками явно не произвела на него особого впечатления. Может быть, он считал, что евреи лучшего и не заслуживают, может быть – что Курбский, пожив в России и немало повидав, мог бы придумать в качестве пыток что-нибудь поинтереснее… В следующее мгновение на лице его появилось настороженное выражение:

– Вроде стучат?

Бомелий мысленно помянул врага рода человеческого, который всегда норовит подстроить какую-нибудь пакость. Он старался держать как можно меньше прислуги, памятуя, что нет у хозяина злейшего врага, чем его слуга. Здесь, на Арбате, у него были только повар и привратник, который исправно выполнял только одну работу: спал в любое время дня и ночи. Бомелий, впрочем, к нему привык и, зная, что старик издавна приставлен к нему Умным-Колычевым, охотно прощал привратнику все его промашки, предпочитая сонного соглядатая недреманному. Однако порою это было сопряжено с некоторыми неудобствами.

Он прислушался. И в самом деле – стучат… Однако не с парадного крыльца, выходившего в большой двор, обращенный на Арбат, а в маленькую дверь под лестницей. Чтобы добраться до этой двери, надо было пройти через калиточку, обращенную в проулок, и этим путем ходили далеко не все Бомелиевы гости.

– Показалось тебе, Борис Федорович, – сказал он, нарочно величая молодого Годунова по отчеству, чтобы подольститься к этому востроухому молодцу. Авось умаслится и забудет про стук. Решит, что в самом деле ему почудилось… А тем временем незваный гость сочтет, что дома никого нет – и отправится восвояси.

Но стук возобновился – да столь настойчивый, что Бомелий, проглотив досаду, принужден был отправиться отворять. Он уже положил руку на засов, когда услышал за спиной чье-то дыхание и обнаружил, что Годунов потащился следом.

Эка обнаглел парень! И не отправишь его назад – это покажется подозрительным. Делать было совершенно нечего – пришлось положиться на судьбу. Но все это недолгое мгновение, пока Бомелий тянул туговатый засов, – недолгое мгновение, показавшееся нестерпимо долгим! – архиятеру чудилось, что он бежит по какой-то болотине, увязая в ней по колена и подбирая тяжелые, намокшие полы одежды, а в спину ему дышат преследователи, а впереди маячит не обетованный берег, а выступают сквозь туман очертания виселицы…

Он отчаянно рванул засов – и едва не обмер от облегчения, увидав на маленьком черном крылечке тонкую девичью фигуру с корзинкою в руке.

Борис же Годунов чуть не плюнул разочарованно. Он и сам не знал, какая сила вдруг сорвала его с места, вынудив столь явно пренебречь приличиями и потащиться выведывать внезапного Бомелиева гостя. Уж очень затревожился архиятер… настолько затревожился, что ушлая Борискина душа почуяла что-то необычное, а значит, достойное подозрения, в этом страхе. И вот вам – здрасьте! Баба!

Нет, не баба – девка: ладненькая дева в немецком платье (недавно архиепископ Антоний отменил непременное ношение русской одежды обитателями Болвановки, чтобы немцы не поганили своим чужестранным обликом русского платья), то есть в пышной, со сборками, юбке и кофте с надутыми рукавами, в чепчике и грубых башмаках, стоит, скромно потупив глазки и тиская пальчиками ручку корзины. Быстренько присела на смешной немецкий манер и негромко затараторила.

Бомелий внимательно слушал, а Борис просто-таки нутром чуял, как отпускает архиятера настороженность и опаска.

Нет, чего он все-таки испугался? А может, почудилось?

Размышляя об этом, Годунов исподтишка разглядывал гостью. Его всегда тянуло только к ярким, смуглым, чернооким и черноглазым красавицам, таким, какой была его жена Марья, да и сестрица Аринка подрастала такой же. Светлые глаза и волосы, белая кожа казались ему невзрачными, красота новой царицы не впечатляла и раздражала. Однако эта чужинка [87] из Болвановки невольно привлекла его внимание. Она была не русой и не черноволосой – она была рыжей! При виде ее Борис подавил крепко, с детства вбитое желание немедля перекреститься: рыжий-красный – человек опасный, это всем известно, вспомнить хоть огненно-рыжего Скуратова, опаснее которого в стране человека не было! – и продолжал разглядывать незнакомку.

Кожа у нее поразительной белизны, словно девушка только и знала, что умывалась молоком. Гостья была одета во все серое, унылого мышиного цвета, поэтому медная коса и белейшее лицо казались особенно яркими. Точеные черты, брови… странно – брови черные, прямые, может быть, слишком густые и сильные для столь нежного лица, особенно при светлых, рыжих ресницах. Какие же у нее глаза?

Борис нетерпеливо кашлянул, девушка вскинула потупленные очи, окинув незнакомца мгновенным взглядом, и Годунов даже покачнулся. Первым чувством было изумление: таких светлых, как бы серо-белых, огромных глаз он никогда не видел! И тут же на смену изумлению пришел смутный страх: отчего-то показалось, что эти необыкновенные глаза разглядели его насквозь, до самого потаенного нутра. Но девушка опустила ресницы, и неприятное ощущение исчезло.

Борис не мог оторвать взора от этой рыженькой. Какая удивительная, странная красота. Да-да, она очень красива, потому что бесподобно правильны и милы черты ее, – даже странно, как среди груболицых немок могло народиться такое нежное создание. И голосок чарующий – деревянные немецкие слова не лает, как все прочие, а словно бы выпевает.

Годунов так увлекся созерцанием, что почувствовал себя обиженным, когда дева снова присела в смешном поклоне и удалилась, более не подняв своих необыкновенных очей.

– Ого, какая! – воскликнул он восхищенно. – Знать, и среди немок красавицы встречаются!

Бомелий насмешливо поглядел на разгоряченное, любопытное лицо гостя:

– Анхен? Красавица? Смотря на чей вкус… Мне кажется, царица куда краше!

– Ну, это само собой, – буркнул Борис, уныло опустив плечи: ему было неприятно даже самомалейшее упоминание о Колтовской.

– А девочка эта, кстати сказать, не немка, а русская, – добавил Бомелий.

– Как так? Она ж одета…

– Живет в Немецкой слободе – вот и одета, как принято у немцев. Выросла там. Она служит у трактирщика Иоганна, вернее, у его жены, фрау Марты. Это интересная история. Однажды на Иоганна и Марту, которые вечером навещали какого-то своего русского знакомца, напали на улице. Случайный всадник разогнал грабителей и спас их добро и жизнь. Он был купец, а потому завязал с Иоганном дружбу, иногда получая товар через его посредство. Вскоре этот добрый человек, к сожалению, умер от старых ран, полученных под Казанью, а вслед за ним умерла и его жена, оставив пятилетнее дитя. Родни у них никакой не было, никто из соседей приютить ребенка не захотел. Ее боялись…