Безжалостная ложь - Нэпьер Сьюзен (серия книг txt) 📗
– Неудивительно, что после катастрофы вам потребовалось укрываться от газетной свистопляски. Вы, наверное, чувствовали себя страшно ранимой?
На щеке Моргана дернулся мускул, и она с горечью поняла, что он, вероятно, переосмысляет ее с первого взгляда развратный прыжок в другие объятия так скоро после смерти возлюбленного совершенно иначе, с ошибочным состраданием.
Скажи.
– Морган, я…
– А вы когда-нибудь думали вернуться к родителям? – перебил он ее запинающуюся речь. Она сама не заметила, что ее передернуло.
– Мои родители были… страшные провинциалы, очень строгих нравов. Приличные люди, видите ли, не выказывают любовь, не прикасаются друг к другу при посторонних, даже если они супруги или родственники. Вообще говоря, они были так унижены моим позорным падением, что не могли смотреть землякам в глаза. Вскоре после моего отъезда продали гостиницу и переселились в Австралию. Я много лет с ними не общалась.
– Чему только ради гордости не подвергают детей родители, – пробормотал Морган, и она поняла, что он думает о собственном опыте – сперва сына, а потом с диаметрально противоположных позиций атакуемого отца. Из ненароком брошенных им слов она поняла, что он полностью не помирился с родителями после вынужденного раннего брака. Он всего достиг, не прибегая к наследству, которое его юная гордость отвергла как подкуп. Когда родители умерли, их состояние целиком осталось Марку, на правах опекунства.
– И все-таки вы уговаривали Марка возобновить со мной отношения… так что, должно быть, цените семейные узы, – мягко произнес он.
– А мне казалось, вы мне не поверили, – хмуро припомнила Клодия.
– Не верил – тогда, – без обиняков согласился он. – Марк позже сказал, что согласился со мной увидеться именно потому, что вы долго его насчет этого точили.
В голосе Моргана сквозила нотка нетерпения. Его гораздо меньше привлекали известные события собственного прошлого, чем загадочные – ее. А она так неопределенно реагировала на него – без слов приманит и неприкрыто отвергнет, – что он понимал: действует какой-то сильный психологический тормоз.
Словно какая-то сила гнала Клодию к запретному – видимо, сказались годы ее формирования, когда порывистого подростка вымуштровали соблюдать преждевременно взрослый самоконтроль. Но при этом она была умна, с развитым самосознанием. Возможность потерять контроль, сексуальный или эмоциональный, вероятно, угрожала ей столь же, сколь и неотразимо волновала.
По крайней мере, он надеялся, что возможность эта окажется неотразимой!
Великим искушением было воспользоваться тем, как она чувствует его сексуальность, и скорее оглушить ее, чем соблазнить, силой довести ее до того, что она или признается в своих опасениях, или вопреки им покорится и тем нейтрализует их угрозу.
Искушение росло, низменно, по-животному привлекая. Но все могло закончиться и катастрофически.
– Вы последнее время не пытались установить связь с вашими родителями?
– Вы хотите сказать – с тех пор, как стала респектабельной? – язвительно промурлыкала Клодия, гадая, что творится за этим безоблачным синим взглядом, отчего он выглядит таким же напряженным, как чистое летнее небо, в котором вот-вот разразится гроза. Слова его прозвучали хрипловато, рыком, подобно дальнему рокоту первого грома, нервно подумала она. – Для них я такой никогда не стану. Я… я им написала про… когда обнаружила, что беременна. – И тотчас же возненавидела себя за трусливое криводушие. – И мое письмо они вернули в простом конверте. Только и всего – ни записочки, ни словечка. По-моему, вполне бесспорный разрыв. – Кривая улыбка опровергла то, что она хотела сказать небрежным пожатием плеч. – Вероятно, меньшего, чем незаконный ребенок, они от меня и не ждали. Может быть, опасались, что при малейшем признаке поддержки с их стороны я могу в один прекрасный день оказаться у них на пороге с заклейменным младенцем на руках… – голос ее заглох. Хотя ее детство было отнюдь не идилличным, мысль о том, что для родителей она перестала существовать, причиняла боль.
– Это была их потеря, Клодия. У вас бы родился прекрасный ребенок. А вы бы стали великолепной матерью.
Простые слова полоснули ее по сердцу. Слезы обожгли глаза, и она попыталась притвориться, что это от солнца. Клодия посмотрела себе на колени, на руки со сцепленными пальцами, и не заметила, как он встал и обошел вокруг стола. И лишь когда он подкрался к ее креслу и его теплые руки скользнули по ее холодным, она осознала, что сделала! Подманила его этой отвратительной слабостью!
– Вы этого не знаете… – Она попыталась вырвать руки, но он не позволил. – В любом случае все было ужасной ошибкой. Вы правы, когда сказали, что потерять его – благо…
– Я так не говорил, – тихо возразил он, и его большие пальцы бережно двигались по ее напруженным рукам. – Вашего сына вы не потеряли. Это подразумевает небрежность, а вы ведь, сами знаете, не такая…
– Чистая небрежность вообще забеременеть, – ответила Клодия, и, пока решительно уклонялась от его утешения, стараясь не смотреть на него, слезы наконец хлынули. Два года, подумалось ей – и ее передернуло, – не позволяла она себе плакать при посторонних. А тогда – тоже при нем…
– В самом деле? А кто принимал противозачаточные меры – он или вы?
Заплаканное лицо Клодии залила краска. Он думал, будто спрашивает о сыне, о том, не Марк ли был неосторожен. Ах, разве она мало его помучила и так?
– Я. И я не была неосторожна. Ни разу. Как-то уж так вышло. – Ирония этих слов ударила ее наотмашь, когда она поняла, что именно этими словами врач пытался утешить ее после смерти ребенка. – Я не хотела забеременеть. Даже ребенка не хотела, – с силой произнесла она. Ну, вот! Может быть, хотя бы это остановит его, не даст больше терзать ее состраданием…
– В таком случае это не была неосторожность. Это было чудо. Чудо зачатия. Ребенка вы, может быть, и не хотели, Клодия, но ведь хотели вашего ребенка, не так ли?
Ей показалось, будто влага у нее на руках – от слез, но оказалось – от его губ. Она уставилась на его темную голову, склоненную над ее коленями, и следила, потрясенная, как он отодвинул ей руки и поцеловал плавный изгиб ее живота как раз под тонким белым ремнем, отделявшим узкую желтую юбку от пуговиц ее платья.
– Не надо… Она чувствовала огонь его губ, прожигающий тонкую ткань, и руки ее, защищаясь, вцепились ему в руки. Он поднял голову и погладил переплетенными пальцами там, где только что поцеловал.
– Вы были тяжело больны в течение всей беременности, об этом-то Марк мне сообщил, и роды ваши прошли ужасающе. А доктор не говорил, что подобные осложнения могут возникнуть у вас и при будущих беременностях? Ничто не повреждено на всю жизнь?
– Я… нет. Он сказал, что… что и до беременности я находилась в стрессовом состоянии, а что в остальном я… я вполне нормальна… и что мне вполне можно завести ребенка, если захочу… – Она была не в силах сосредоточиться на своих словах, пока он смотрел на нее с такой странной торжественностью, проводя костяшками пальцев по ее платью и чувственно опустив веки, когда она запнулась от слов, показавшихся ей неприличными.
– А хотите? Или вас пугают дурные воспоминания… боитесь риска новой беременности?
Почему он произнес «риска» с легким презрением, как будто ожидая, что при одном упоминании такой возможности она съежится? Или считает ее такой уж неврастеничкой? Она замешкалась, учуяв какую-то ловушку, но не различая, где именно.
– А хотели бы вы еще ребенка, Клодия? – мягко, почти с упреком настаивал он. Рука его перестала направлять ее руку в дразнящем поглаживании и вместо этого надавила на тугой, упругий живот – женщина во власти мужчины. – Еще сына или дочь?
– Я… – Она провела языком по сухим губам и беспомощно прошептала:
– Пожалуй, когда-нибудь. Я не… то есть я больше не… будет совсем иначе…
– Ну разумеется, совсем иначе, – тихо согласился он. – На этот раз вы в вашей беременности все тщательно предусмотрите. Удостоверитесь, прежде чем зачать, что совершенно здоровы, будете и душевно и телесно подготовлены, а эмоционально и материально – без забот.
