В чужом теле (СИ) - Кутукова Елена (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Но, тем не менее, мой брат прав, я жива, я стою и смотрю, как моя мама едва держится на ногах, отец поддерживает ее, а у самого на глазах слезы. Я никогда не видела, чтобы он плакал. А брат продолжает звать меня. И при каждом его слове, мое сердце крошилось на части, и отдавало болью в груди. Так хотелось сорваться с места, попытаться все объяснить, успокоить, но я не могу, еще не время и не место.
В ушах стоит пронзительная тишина, прикрываемая тихим шепотом и всхлипываниями. Я смотрю на гроб, в последний раз в жизни я вижу собственное некрасивое неправильное лицо. Глаза плотно закрыты и уже больше никогда не смогут увидеть происходящее вокруг.
— Покойся с миром, Лера, тихо почти беззвучно шепчут мои губы, почему-то я знаю, что именно она умерла вместо меня.
Я вижу, как гроб накрывают крышкой, как его медленно опускают в могилу, как начинают засыпать землей, а родители смотрят на это, они не в силах оторваться от происходящего, они не в силах отвести взгляд. Мама продолжает крепко держать руку Вани, на ее лазах слезы, но она не издает ни единого звука, только плотно сжимает губы. И когда бросают последнюю горсть земли, и нужно идти, мама все еще стоит и продолжает смотреть на мою могилу. Папа пытается объяснить ей, что нужно идти, но мама отмахивается, и посмотрев ей в глаза он, понимает, что не в силах с ней спорит Папа уводит Ваню, а вместе с ним и всех остальных людей, а мама остается у могилы, она не замечает меня, для нее я словно бесплотная тень. Я смотрю на нее, пытаюсь впитать каждую ее черточку такого родного лица, вглядываюсь в ее пушистые волосы, всегда пахнущие медом и фиалкой, к которым я так любила прижиматься, когда она обнимала меня, всматриваюсь в ранние морщины, которые появились преждевременно из-за дёрганной нервной жизни и непосильно работы, самый родной самый любимый человек она, конечно, поверит и поймет. Это тот самый человек, который мне поверит, не может не поверить. И это вера ведет меня ближе.
Она плачет, тело содрогается в рыданиях, а из груди издается вопль, больше похожий на рев раненого зверя.
— Мама, — наконец, произношу я, а сердце трепещет, ну же узнай меня. Ты же говорила, что материнское сердце подскажет, ты же говорила, что всегда чувствуешь, что со мной. Мама, не надо плакать, я ведь жива, ну же посмотри на меня.
Она удивленно поворачивает лицо, я вижу как у нее расширяются глаза от удивления, внимательно вглядывается в мое лицо, а губы дрожат от напряжения.
— Мама, — повторила я, и, судя по всему, совершила ошибку. Потому что на ее искаженном болью лице возникла гримаса злости. Она не узнает и не поймет, более того, в ее ответе я слышу ярость.
— Девушка, я не ваша мать.
И слышать это по-настоящему больно. Больно настолько, что я понимаю, признаваться, не стоит, сейчас она не поверит, отшвырнет, как надоевшую шавку, и уйдет прочь.
— Вы ведь мама Алены? — говорю я вместе заготовленного текста, вместо признаний, и вместо слов, которые хоть как-то могли доказать, что я ее дочь. — Я ее знала. Она не любила кладбища.
Кажется, последняя фраза заставляет ее слушать более внимательно, по крайней мере, она смотрит на меня.
— И она бы точно не хотела, чтобы вы плакали. Она вас любила.
С ее глаз катятся слезы:
— За ее двадцать лет я мало чего дала ей. — В мамином голосе звучит чувство вины. — Решила, пусть девочка развеется, и… — Она вновь срывается в рыдания.
— Вы любили ее, может быть, это было достаточно?! — тихо сказала я, подойдя еще ближе, так хотелось обнять и утешить, успокоить попросить ни в чем ни винить. Но для мамы я сейчас незнакомка, пусть которой можно что-то сказать.
— Что мне делать?! — вопрос не был адресован мне, это был лишь крик в пустоту, и этой пустотой была я, случайным зрителем ее горя.
— Я помогу, попробую помочь, — слова срываются с моих губ, а мама недоверчиво смотрит на меня, слишком недоверчиво она относилась к чужим приступам бескорыстности, слишком часто ей приходилась встречаться с более распространённым явлением — человеческим равнодушием.
И произнеся эти слова, я понимаю, все сделаю, в лепешку расшибусь, но деньги на операцию брата достану.
— Зачем?
— Потому что Ваня должен жить, — тихо произношу я. — Потому что я должна Алене.
Она хочет что-то спросить. Но я торопливо роюсь в сумке, достаю из кошелька Леры деньги, всего пять тысяч рублей, для кого-то это не такие уж баснословные деньги, но для Вани, это неделя жизни.
Она хочет вначале отмахнуться, но я настойчиво вручаю их в руки:
— Возьмите, вам нужнее. Я постараюсь принести еще.
— Храни тебя бог, — поблагодарила она. Через какое-то время ее позвал отец. И глядя на удаляющую фигуру, я прошептала:
— Храни тебя бог, мама.
Больше мне здесь было нечего делать. На душе было холодно и пусто, дрожащей рукой, я смахнула, выступающие из глаз слезы. В последний раз я взглянула на свою могилу, это неважно, даже собственная смерть, не остановит меня, я спасу брата, я найду способ. Вот только холодком по спине пробегает мысль: а что будет потом? Я гоню ее прочь, ведь даже не знаю, что будет сейчас.
Я покидаю кладбище, мои ноги срываются на бег, словно можно убежать от зияющей пустоты, пронзающей душу. Это тяжелее, чем мне казалось.
Я настолько углубилась в себя, что не заметила, как столкнулась каким-то парнем, и чуть не упала, к счастью, он же и успел схватить меня за руку:
— Извините, — проронила я, вернув равновесия.
— Бывает, — мягко сказал он. Улыбаясь. Даже в самой обычной одежде без сякой косметики Лера притягивала мужчин. За короткое время в ее теле я получила столько восхищенных взглядов, которых не получала никогда в жизни.
— Вы чем-то расстроены? — поинтересовался он. — Кстати, меня зовут Роман.
— Роман, я спешу, — покачала я головой. Это была не первая попытка познакомиться со мной в теле Леры. Вот только я к этому не была готова, как и не была готова к такому вниманию к себе.
Я тут же ускорила шаг. Я не солгала, я действительно спешу. Спешу понять, как жить этой новой жизнью, спешу понять, что же мне делать дальше.
Я в квартиру я почти вбежала, и тут же замкнула дверь за собой и наконец-то спокойно вздохнула, будто чужое жилье было моим убежищем от всего остального мира. Хотя, похоже, все-таки не таким и чужим.
В спальне я заметила у Леры на комоде фотографию, где она улыбалась рядом с женщиной так похожей на нее саму только старше, а рядом стоял темноволосый мужчина. Скорей всего отец, именно от него Лера получила такие удивительные голубые глаза, из-за которых некоторые называли ее «ангелом». А ведь у нее тоже есть родители, и Лера была единственным ребенком в их семье, запоздало вспомнила я. Каково же будет им, узнать правду, подумала я с болью в сердце.
Голова уже кружилась, перед глазами стало темнеть, ноги подкосились, и я чуть не упала, едва успев опереться о стул. Наверное, это от голода, за сегодняшний день во рту не было и маковой росинки. Словно подтверждая это, живот заурчал. Тело хоть, и чужое настойчиво намекало, что у него есть потребности, которые не стоит игнорировать, и я отравилась на кухню.
Нырнула в холодильник, и достала йогурт. Кроме йогуртов, и овощей в холодильнике ничего не было. Обернувшись, заметила на почти пустом столе какой-то листик. Вот только вчера здесь не было ничего. Я тут же отложила еду, подошла ближе с некоторой долей опаски.
Лист был явно вырван из какой-то школьной тетради в клеточку, с каким-то стишком, написанным красным карандашом, и явно детской рукой. Так писал Ваня, старательно, пусть и неумело, слишком давя на карандаш, и царапая бумагу.
Вот только таких детских стихов не бывает.
Раз, два, три, четыре, пять,
В срок приду к тебе опять
Расскажи ты все одной,
Кто придет, к тебе домой
Не успела я прочитать до конца — лист вспыхнул в ладони. В панике я тут же отбросила его прямо на стол. Но огонь и не думал униматься, пожирая остатки бумаги. Еще немного и загорится скатерть. Только пожара мне не хватало. Нужно что-то делать, я потянулась за полотенцем, чтобы хоть как-то сбить огонь. Но лист уже превратился в пепел.
