Трактир «Ямайка» - дю Морье Дафна (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗

ТРАКТИР «ЯМАЙКА»

ДАФНА ДЮ МОРЬЕ

1

Был конец ноября. День выдался холодный, серый. За ночь погода резко изменилась. Подул сильный ветер, нагнал свинцовые тучи. Посыпал колючий, ледяной дождь. И хотя было только начало третьего, ранние зимние сумерки уже начали спускаться на холмы. Вершины их заволокло туманом. К четырем часам, похоже, совсем стемнеет. Несмотря на плотно закрытые окна, в карету проникал сырой холодный воздух. Сиденья стали влажными – капельки дождя, видимо, просачивались через щель в крыше. Они расползались по кожаной обивке фиолетово-чернильными кляксами. На поворотах неистовые порывы ветра сотрясали карету. А на подъемах дуло с такой силой, что карета вздрагивала и раскачивалась на высоких колесах, как пьяная.

Съежившийся от холода кучер тщетно пытался укрыться от непогоды, кутаясь в пальто и пряча голову в воротник. Понурые лошади нехотя повиновались ему. Окоченевшей рукой он время от времени взмахивал кнутом. Но они словно не замечали ударов, вконец исхлестанные ветром и дождем.

На рытвинах и ухабах колеса кареты скрипели и стонали. Брызги жидкой грязи все сильнее залепляли окна. Пассажиры жались друг к другу, пытаясь согреться, и дружно вскрикивали, когда карета накренялась особенно сильно.

Подсевший в Труро пожилой мужчина беспрестанно жаловался на тряску. Вдруг он в ярости вскочил со своего места и, дернув за шнур, с треском открыл окно.

Внутрь сразу хлынул дождь, изрядно обдав и его самого, и попутчиков. Высунув голову из окна, он принялся кричать на кучера высоким раздраженным голосом, называя его негодяем и убийцей. Он орал, что им не добраться до Бодмина живыми, если тот будет продолжать мчать их с такой бешеной скоростью – они и так уже еле дышат. А что до него самого, то уж он-то никогда больше и не сядет в карету.

Неизвестно, слышал ли его кучер. Скорее всего, слова относило ветром назад. Во всяком случае, старик закрыл окно, успев основательно напустить холоду. Потом он уселся в углу, укутал колени пледом и принялся бормотать что-то себе под нос.

Его соседка, общительная румяная женщина в синей накидке, сочувственно глубоко вздохнув и подмигнув сидящим рядом, кивнула головой в сторону старика и сказала по крайней мере в двадцатый раз, что более мерзкого вечера она не припоминает. А она уж всякого повидала. Погода и впрямь отвратительная – настоящая зима, и все тут. Затем, порывшись в высокой корзине, она извлекла оттуда большой кусок пирога и с чувством вонзила в него крепкие белые зубы.

Мэри Йеллан сидела в противоположном углу. Холодные капли то и дело падали ей на плечо, и она нетерпеливым жестом смахивала их.

Подперев подбородок рукой, девушка неотрывно смотрела в заляпанное грязью окно, тщетно надеясь, что луч солнца пробьется сквозь тяжелую завесу ненастья и хоть на мгновение, как проблеск надежды, покажется краешек голубого неба – того, что сияло над ней еще вчера, когда она покидала оставшийся теперь далеко позади Хелфорд.

Хотя от родных мест, где она прожила все свои двадцать три года, ее отделяло немногим более сорока миль, от зарядившего дождя и злого ветра надежда померкла в душе Мэри, и мужество, которое поддерживало ее все время, пока долго и мучительно болела, а потом умерла ее мать, стало покидать ее.

Вокруг были чужие места, и уже одно это удручало. Все, что она могла разглядеть через мутное окно кареты, было так мало похоже на тот мир, что остался позади. Какими далекими казались теперь исчезнувшие из виду, быть может навсегда, прозрачные и чистые воды Хелфорда, зеленые долины и холмы, белые домики, стоявшие один подле другого у реки. В Хелфорде дожди шли ласковые, капли тихо постукивали по густой листве деревьев и терялись в сочной траве. Потом, соединившись в ручейки и речушки, они вливались в широкую реку. А напоенная дождем земля благодарно одаривала яркими цветами.

Здесь же дождь хлестал немилосердно. Он барабанил по окнам кареты, разливался лужами на затвердевшей, бесплодной почве. И деревья тут не росли.

На пути встретились от силы два, да и те стояли на голом месте, открытом всем ветрам. Ветви их засохли, а древние стволы, погнутые и искореженные бурями, совсем почернели от времени и гроз. И даже если дыхание весны касалось их, почки не раскрывались, словно боясь, что поздние заморозки погубят молодые листочки. Кругом – ни зеленых лужков, ни густых кустов, образующих живую изгородь, – только камни, черный вереск да чахлый ракитник. "Здесь, верно, никогда не бывает мягкой погоды, – думала Мэри, – либо такая вот угрюмая зима, либо испепеляющий зной, от которого негде укрыться, а трава жухнет уже в мае". И местность-то была мрачной, как эта погода, да и люди, что встречались по дороге и в деревнях, мимо которых они проезжали, казалось, были под стать окружающей природе.

В Хелстоне, где она впервые в жизни села в почтовую карету, все было родным. Сколько воспоминаний детства связано с этим городом! Каждую неделю они с отцом, бывало, ездили на базар, а потом, когда его не стало, мать мужественно взвалила на свои плечи все заботы по хозяйству. И в жару и в холод вдвоем возили они на телеге кур, яйца, масло, как прежде это делал отец. Мать правила лошадью, а Мэри сидела рядом, обняв огромную корзину, за которой ее едва было видно, опершись подбородком на ручку.

В Хелстоне к ним относились по-доброму. Семью Йелланов знали в городе и уважали, ибо после смерти мужа вдова стойко переносила все тяготы жизни.

Немногие женщины стали бы жить в одиночестве, как она, растить ребенка и вести хозяйство на ферме, даже не помышляя о новом замужестве. В Мэнэкане жил один фермер, который собрался было сделать ей предложение, но не осмелился. Был еще другой, что жил вверх по реке, в Гвике. Но по ее глазам оба видели, что она не пойдет ни за одного из них, потому что духом и телом по-прежнему была верна покойному.

Нелегкий труд на ферме в конце концов сказался на здоровье матери, совсем себя не щадившей. Хотя она привыкла работать без передышки и все семнадцать лет своего вдовства постоянно подстегивала себя, ноша все-таки оказалась слишком тяжела. Сердце ее в конце концов не выдержало, и она слегла.

Накопленные запасы постепенно истощились, а тут наступали суровые времена: как ей сказали в Хелстоне, все шло за бесценок и денег было взять неоткуда. К северу было то же самое, на фермеров надвигалась нужда. Да еще какой-то мор поразил их края, начался падеж скота. Никто не ведал, откуда взялась эта напасть, и не было от нее спасения. Болезнь пришла как запоздалый мороз, который вдруг нагрянет в новолуние и также неожиданно отступит, словно его и не было, успев, однако, причинить немало зла. Для Мэри и ее матери настали черные дни. На их глазах цыплята и утята, за которыми они заботливо ухаживали, вдруг начали болеть и дохнуть. Потом прямо на лугу пал теленок. Больше же всего было жаль старую кобылу, верно служившую им двадцать лет. Сидя на ее крепкой спине, Мэри и выучилась ездить верхом. Кобыла околела однажды утром прямо в конюшне, преданно уткнувшись мордой в колени девушки. В саду под яблоней вырыли яму для могилы, и когда лошадь закопали, обе женщины поняли, что никогда больше не доведется им ездить в Хелстон в базарный день. Мать, повернувшись к Мэри, сказала:

– Что-то ушло из меня вместе с беднягой Нелл в могилу. Не знаю, моя ли вера или что другое, но только на сердце у меня такая усталость… Долго я уж не протяну.

Она ушла в дом и села там на кухне, бледная как полотно, постаревшая сразу лет на десять. На предложение Мэри сходить за доктором она безразлично пожала плечами.

– Опоздали мы с этим, детка, на целых семнадцать лет… – И тихо заплакала, она, никогда не плакавшая дотоле.

Мэри все же отправилась в Могэн за старым доктором, который в свое время помог ее появлению на свет. Назад они ехали в его двуколке. Оборотясь к ней, доктор покачал головой и произнес:

– Ну, что тебе сказать, Мэри. Матушка твоя после смерти мужа совсем не давала отдыха ни душе, ни телу своему. Вот и надорвалась. Плохи дела, да и времена нынче плохие.