Сезон охоты на блондинок - Робардс Карен (книга жизни .TXT) 📗
Когда он нашел тело Хейвуда, следовало понять, что так и будет. Наверно, он это и понял, просто не хотел признаваться. С первого взгляда на Александру Хейвуд, внезапно появившуюся в Уистлдауне, было ясно, что добром это не кончится.
«Вы уволены. Разве это непонятно?» – насмешливо спросила она.
«Подлая, самоуверенная сучка», – подумал он в ту минуту.
А он еще жалел ее во время похорон, ради которых специально полетел в Филадельфию. Он уважал своего работодателя, даже любил его. Они оба хотели одного и того же – сделать ферму Уистлдаун одной из лучших конюшен в стране. Хейвуд проводил в Уистлдауне два месяца из двенадцати; владелец и тренер много общались, говорили о лошадях и ферме. Хейвуд часто упоминал свою старшую дочь, рассказывал связанные с ней смешные случаи, хвастался ее умом и красотой. Он не раз говорил, что, когда Александра немного подрастет и забудет всю чушь, которой ее напичкали в колледже изящных искусств, она придет работать в его компанию. Тогда он будет постепенно приучать ее к браздам правления. На это у нее мозгов хватит.
Джо слушал его рассказы вполуха, не придавая им особого значения. Обычная отцовская гордость, только и всего. И слегка удивился, когда во время похорон увидел, что Хейвуд не преувеличивал, во всяком случае, насчет внешности. Стройная, хрупкая блондинка в подобавшем случаю черном костюме, типичная недотрога, Алекс приковала к себе его взгляд, когда все заняли свои места и она с мачехой и сестрой прошла к передней скамье. Окончательно он выяснил, кто это, только на поминках, но уже во время отпевания он был убежден, что белокурая красавица может быть только Алекс, любимица Чарльза Хейвуда. Джо следил за ней всю службу. Было видно, что она убита горем. Лицо – белее мрамора. Она сидела между сестрой и худым темноволосым мужчиной в дорогом костюме, державшим ее за руку, – видимо, тем самым женихом, который ее бросил. Она без всякого выражения слушала священника епископальной церкви, облаченного в черную ризу человека с красным лицом. Хор мальчиков пел ангельскими голосами, а она беззвучно плакала. Позже, на поминках в огромном каменном особняке Хейвудов с мраморными полами и комнатами, полными цветов, он ждал своей очереди выразить ей свои соболезнования, хотя чувствовал себя здесь так же неуютно, как рыба на дереве. Тут были изысканные люди, которых он не знал, изысканная еда, которую он не любил (ему вспомнились копченый лосось и икра на маленьких треугольных тостах), пианист, игравший на рояле что-то грустное, и молодая, красивая вдова, которая ходила по комнатам и благодарила всех за проявленное сочувствие. Джо поговорил кое с кем, отведал угощение, выразил соболезнования вдове, а сам все разыскивал взглядом старшую дочь Хейвуда. Наконец она появилась. Глаза у Алекс были красные, губы крепко сжаты: видно, она не позволяла себе плакать. Джо подошел к ней, представился, пожал протянутую руку, выразил скорбь по поводу постигшей ее утраты и свое восхищение ее отцом.
Но, когда они встретились сегодня, стало ясно, что Алекс напрочь забыла его. Что ж, осуждать ее не приходилось. Джо сам знал, что такое горе, и понимал, как оно туманит разум.
Как ни злился он по поводу увольнения, но должен был признать, что снова пожалел ее. Это случилось, когда Алекс попросила рассказать о том, как он нашел тело ее отца. Было ясно, что смерть Хейвуда стала для нее страшным ударом. Видимо, привычка заботиться обо всем и вся сделали Джо чувствительным к страданиям женщин и детей. Пытаясь побороть жалость, которая была совершенно бесполезна и даже вредна, поскольку могла помешать ему бороться за сохранение Уистлдауна, он вел себя более вызывающе, чем следовало. Когда Алекс расстроилась, он молча обругал себя за то, что вообще согласился говорить об этом. А когда она начала настаивать, Джо напомнил себе, что ему нет дела до Александры Хейвуд, и ушел.
У него хватало своих проблем.
Он отдал ферме Уистлдаун всего себя, а сейчас у него украли эту мечту. Вырвали, словно коврик, из-под ног героя какого-то смешного мультфильма.
Это и есть самое главное, понял он. Не потеря работы, жалованья и всего, что из этого следовало, – хотя это тоже очень важно. Главное – это потеря мечты.
В тридцать семь лет ему предстояло все начать сначала.
О боже, подумать только, все сначала.
Что ж, значит, думать не нужно. Во всяком случае, сегодня. Завтра хватит времени, чтобы прикинуть планы на будущее.
Джо перевернулся на живот, взбил подушку, колотя ее сильнее, чем требовалось, и снова попытался уснуть.
– О боже, я замерзаю! Алекс, скорее!
Шум дождя был таким сильным, что Алекс едва услышала слова сестры. На землю рушились потоки воды, сносимые ветром. Грязь чавкала под ногами при каждом шаге, засасывала туфли. Бежать по ней было еще труднее, чем по глубокому мокрому песку. Ночь была на редкость темной; кромешную тьму время от времени разрывали лишь полосовавшие небо молнии. Но от этого становилось как будто еще темнее. Страх перед погоней стал меньше – даже маньяк-убийца крепко подумал бы, прежде чем выйти на улицу в такую погоду, – но совсем не исчез.
Глаза Алекс были защищены от дождя одеялом, накрывавшим ее как плащ-палатка. Она увидела впереди темную фигуру в стеганом одеяле. Нили перелезала через забор, до которого добралась первой. Это был уже второй забор на их пути. Фланелевая пижама позволяла Нили передвигаться быстрее, чем ночная рубашка – Алекс.
С чего она взяла, что добраться до дома управляющего будет парой пустяков?
Колени норовили подогнуться; рана на голове болела нещадно. В ледяном дожде только одно было хорошо: холодный компресс заставил кровотечение прекратиться. Однако Алекс промокла до нитки и продрогла до костей. Холод был таким, что она не ощущала пальцев ног.
Нили одолела забор и ждала ее. В темноте ее повернутое к Алекс лицо, обрамленное мокрым стеганым одеялом, казалось бледным овалом и едва виднелось сквозь потоки дождя.
– Иди дальше! – изо всех сил крикнула Алекс. Шум дождя был таким сильным, что сестра могла ее не услышать. Но, должно быть, Нили поняла, потому что кивнула и исчезла во тьме. На мгновение, только на одно мгновение, Алекс позволила себе передохнуть. Она наклонила голову и оперлась о забор, пытаясь перевести дух. Дождь без помех просачивался сквозь промокшее одеяло, как будто она стояла обнаженной. Чтобы придать себе сил, Алекс нарочно подумала о том, от чего убегала, – о звуках чужого дыхания, о запахе гари, о человеке, который был в доме и сейчас, возможно, гонится за ней.
Прогремел гром. По небу зазмеилась молния, а потом пугающе близко грохнуло. Это заставило ее очнуться. Вытащив ногу из засасывающего болота, Алекс задрала ночную рубашку повыше, поправила одеяло и полезла через забор. Доски были шершавыми и скользкими от воды. Ноги в туфлях на кожаной подошве срывались с узких перекладин. Ледяной ливень впивался в голые ноги. Перелезая через верхнюю жердь, она подняла глаза и увидела вдали, на пригорке, белый дом Уэлча. Ну, еще немного…
Алекс скорее догадалась, чем увидела, что Нили скользит и шлепает по грязи, преодолевая последнее препятствие – широкий двор.
А потом упала.
Это случилось так внезапно и неожиданно, что она даже не успела вскрикнуть. Нога сорвалась, и Алекс с размаху грохнулась на спину. Голова ударилась о что-то твердое. Во второй раз за ночь у нее посыпались искры из глаз. Мгновение она просто лежала в грязи не в силах пошевелиться, сдавшись на милость дождя. Одеяло за что-то зацепилось и соскочило. Теперь оно висело на заборе, как белый флаг поражения.
Дождевые капли вонзались в кожу, как жала тысяч ледяных пчел. Грудь, которую раньше защищало одеяло, оказалась неприкрытой. Алекс перекатилась на живот и уперлась во что-то деревянное.
Оглядевшись, Алекс поняла, что стукнулась о столб. Два удара по голове за одну ночь – это уже чересчур. Сил подняться не было. Она очутилась в нокдауне. Темнота то отступала, то подступала вновь. Капли падали на мокрую землю и отскакивали от нее. «Только на минутку», – сказала себе Алекс и опустила голову на сложенные руки.
