Торговка - Истомина Дарья (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
Так что чаще всего на хозяйстве при весах я оставляла свою напарницу, Клавдию Ивановну, сильно потасканную, здоровенную особу гренадерского роста и мощи, золотозубую, виртуозно владеющую всеми видами мата, изредка запивающую. Главным пороком ее была совершенно потрясающая слабость по мужской части, из-за каковой Клавдия Ивановна периодически собиралась выходить замуж. А это означало, что к ней опять прилип кто-нибудь из приярмарочных нигде не прописанных паразитов, с приближением зимы подыскивающих теплую берлогу, где бы можно было сытно и без проблем перезимовать. Весной ее временные мужья исчезали бесследно.
Вот и сегодняшний хмырь был как раз из этих, из временщиков.
Но за весами Клавдия Ивановна показывала высший пилотаж. В смысле обвеса и обсчета я была перед ней пигмейкой и всегда рассчитывалась с нею из навара честно, по понятиям, хотя никакого договора у нас не было: свою трудовую книжку она отдала подруге, которая получала за Клавдию зарплату в каком-то госучреждении, где она числилась уборщицей. Клавдии Ивановне нужен был трудовой стаж для уже не очень далекой пенсии. Медицинскую книжку в отличие от своей, подлинной, я ей купила тут же, на ярмарке. У нас вообще заполучить нужную ксиву со всеми печатями было без проблем. Сертификат качества или липовые накладные на любой товар у охранников можно было купить за четвертак. Ни один инспектор не придерется.
Была в торговой биографии Клавдии какая-то загадочная страница. В молодости в эпоху тотального дефицита она служила в закрытом цековском распределителе, была причастна к каким-то спецпайкам и спецзаказам и до сих пор вздыхала: «Вот это была жизнь, Мария! Мне академики ручки целовали…»
Не знаю, как насчет академиков, но пахала она как лошадь (впрочем, как и я сама), в лавке у нас бывало всегда чисто, все вышоркано и отдраено до блеска, порожние поддоны сложены под стеллажами, те, что с рыбой, — на стеллажах, прикрыты марлей от мух, холодильник-ларь отполирован, ценники освежены, гербовое разрешение на торговлю — за полированным стеклом, разделочные ножи и тесаки наточены, оцинкованный прилавок сияет, кассовый аппарат всегда в порядке. Даже наши пижонские придуманные мной и сшитые тетей Полиной форменки: голубые куртки, пилоточки и нарукавники — Клавдия стирала и крахмалила у себя дома. И где-то раздобыла хирургические передники из легкого моющегося пластика и целый ящик тонких медицинских перчаток — чтобы голыми руками в рассол не лазать и вообще блюсти гигиену.
Я, конечно, догадывалась, что Клавдия Ивановна подворовывает. Это как болезнь, старые торгашки без этого не могут. Она просто не понимала, что времена переменились и она тащит не из бездонного державного кармана, как во времена блаженного застоя, а лично у меня — владелицы частного предприятия. Но делалось это так виртуозно и в таких малых долях, что я предпочитала ничего не замечать. Ну, подумаешь, утащит она какую-нибудь селедку-черноспинку или кусочек балычка на закусь очередному хахалю! Или зажмет полсотни из дневной выручки, когда мы вместе снимаем кассу и сводим дебет с кредитом. Что мне, из-за этого хай поднимать? Тем более, я именно у нее такую прилавочную аспирантуру прошла, никакой торговой академии не нужно!
Но оказалось, что есть пределы всему…
Тетя Полина зазвала меня на свою дачу под Звенигородом собирать вишню на варенье. Дачка была так себе, старенькая и осевшая в землю, с перекошенной верандой, но сад — классный, щедрый и большой, со сливовником и десятком груш, яблонями и здоровенными матерыми вишнями. У тетки опухали ноги, и вообще она по старости уже боялась взбираться на деревья даже по стремянке, так что я весь световой день провела, обирая сочные, почти черные вишенки. На солнце я здорово испеклась, голую спину саднило, личико покраснело, и тетка мазала мне его сметаной. Она всучила целое эмалированное ведро ягод, чтобы я в Москве сварила варенье для нас с отцом. Я пыталась отбояриться: стоять у плиты с детства не любила, но тетка заставила. Поскольку единственный и любимый брат Полины, то есть мой родитель, просто обязан был зимой гонять чаи с вареньем из ее сада. Перед домом уже горел костерок, на котором в здоровенном медном тазу булькало варево. Деревянное корыто с ягодами, уже без хвостиков, было переполнено, и Полина просто сияла от гордости, что в этом году у нее такая вишенная удача.
С Фимой и Клавдией я встретилась в своей лавке усталая, замученная и с целым ведром теткиной спелой вишни.
Добила меня в тот вечер одна неприятная находка. Вынося порожние бутылки и объедки в мусорный бак, я обнаружила то, что сначала впотьмах не разглядела. Сзади, возле служебных дверей, стояли три наши черные двухсотлитровые пластмассовые бочки, затаренные уже сильно затеплевшей за день водой, в которой почти не шевелились полузаснувшие карпы. Значит, сегодня на прохладном рассвете один из моих поставщиков пригнал на перепродажу цистерну с живой рыбой с рыборазводных прудов под Конаковом, перекачал в бочки вместе с водой часть тяжеленных, как снаряды, карпов (обычно я заказывала не больше трехсот килограммов) и отправился развозить живорыбицу по остальным точкам. Клавдия Ивановна должна была все бросить и реализовать за день рыбу, пока она не передохла. Но ей было, видно, не до того…
Пока еще карпы кверху пузом не переворачивались, но я понимала, что засыпать и портиться они начнут вот-вот, и если я их не толкну уже с утра, то все это добро можно отправлять на свалку, на радость котам и воронам.
Шел уже второй час ночи, когда я справилась со срачем, оставшимся после этой собачьей свадьбы. В метро меня бы уже не пустили, открыть лавочку надо было не позже семи, так что я решила заночевать тут. На этот случай у меня была раскладушка, постельное бельишко и плед.
Я люблю ярмарку ночью, когда все тихо, в темноте пятнами просвечивают лишь редкие фонари, рядом, под навесом пустой шашлычной, в мангале дотлевают красные угольки и где-то далеко гулко и успокаивающе в этой громадной пустоте и безлюдности звучат шаги охранников.
Днем здесь все сотрясается от многоголосого и многозвучного гула, будто роятся пчелы из какого-то необъятного улья, и безразмерное торжище, распластавшееся на нескольких гектарах, словно кружится и плывет куда-то со всем своим чудовищно-многоцветным скопищем торговых тентов, крытых и открытых прилавков, киосков и павильончиков, белых автопередвижек от московских мясо— и молочных комбинатов. Днем тут все едят и пьют и в воздухе стоит душный, почти банный пар, поднимающийся от перегретого асфальта, расползается гарь от масла, в котором кипят чебуреки, разносятся запахи шашлычного мяса, фруктового гнилья и человеческого пота.
От ворот подошел охранник, Витек, тащил две бутылки пива.
— Душно, Маша. Глотнешь?
Я сковырнула пробку. Пивко было свежее. Он спросил, что тут было, я коротенько растолковала, без подробностей.
— Так ты что, тут заночуешь? Не положено, — сказал он.
— Да брось ты…
Он помялся и вдруг предложил, краснея:
— В кино со мной не сходишь? Можно, конечно, и на дискотеку… Ты не сомневайся, у меня и прикид есть, как положено… Стыдно за меня не будет.
Витька был из дембелей этого лета, наши ярмарочные жернова его еще не обкатали, и он, всему почти по-детски удивляясь, приучался к охранному делу. Парнишка он был смазливенький, крепенький, с простой свежей морденью, но не очень понимал, что я для него уже старуха: ему, кажется, всего двадцать один, а я четвертак разменяла. И главное, он был для меня открыт, понятен и примитивно прост, как букварь, а я давно уже перешла к учебникам для старшеклассников. Но обижать я его не хотела и промычала что-то неясно и как бы сонно.
— Я ведь и в казино могу… Знаешь, на Таганке! Клевая точка… Даже шампуза за бесплатно! Или у тебя есть кто, Маша? Так ты скажи… Я не без понятия… Только я что-то никого не наблюдаю.
Откровенничать я с этим мальчиком не собиралась, но, чтобы он оставил меня в покое, сказала:
— Все совершенно верно, Витюша. Никого у меня нету. Можно сказать, я девушка бесхозная. Только давай как-нибудь потом порезвимся. Покуда я не в настроении…
