Шаг до страсти - Энтони Эвелин (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Для Голицына его развод — настоящий подарок. Свердлов запер извещение и томаровское письмо в ящик письменного стола и еще раз выругался по поводу того, что жена не предупредила его заранее. Если бы это случилось до смены правительства в Москве, он бы спокойно дал ее заявлению идти своим чередом и не прореагировал бы на него. Теперь же это было бы неумно. Возможно, даже не безопасно.
Придется ехать домой и встретиться с ней.
Он вызвал Анну Скрябину и продиктовал телеграммы: одну — Томарову, другую — жене. После этого велел заказать место на самолет в Москву на конец недели.
— Ты не знаешь, — сказала Джуди. — Ты можешь почувствовать себя совсем по-другому, когда увидишь ее снова.
Они сидели за ленчем, и на этот раз место выбрала она. Это была маленькая территория в центре Манхэттена, где кормили просто, но добротно блюдами итальянской кухни и куда вряд ли забредает кто-нибудь из дипломатов. Последний месяц они проводили вместе два-три вечера в неделю, и он часто уговаривал ее встретиться за ленчем. Перед Свердловым стояло неизменное виски, он обещал ей попробовать кьянти, но без энтузиазма.
— Почему я должен почувствовать себя по-другому? Разлука не способна сделать сердце более нежным. Только память и страдает.
— Ты не хочешь с ней помириться?
— Нет, — сказал Свердлов. — Чем ближе мой отъезд, тем меньше мое желание увидеться с ней. Пожалуйста, не смотри на меня так, не пытайся быть доброй христианкой и не уговаривай меня любить жену. Любить просто потому, что она жена. Наша свадьба обошлась без церковного благословения.
— Не стоит напоминать мне об этом, — сказала Джуди. — Я и не стараюсь быть хорошей христианкой.
— Тогда ты пытаешься убедить себя, будто тебе все равно, — предположил он. — Будто я буду счастливее, любя ее, и что ты совсем не ревнуешь. Понимаю. Дразнить тебя не буду, извини. — Он взял ее руку и поцеловал. Она царапнула его руку ногтями. — Так праведники не поступают, — заметил он. — Тебе следует быть кроткой и покорной. Смотри, остались следы!
— Сам заслужил, — парировала она. — Хотя бы минуту ты можешь быть серьезным?
— Хорошо, буду серьезным, если ты настаиваешь. Но, когда я с тобой, я не могу быть серьезным. Я могу быть только счастливым. И я не чувствую себя счастливым со своей женой. Это ответ на твой вопрос?
— Нет, вовсе нет, это ставит еще один вопрос. Если ты ее не любишь и хотел бы развестись, зачем же ты летишь туда, чтобы помешать ей?
— Ага. — Он запрокинул голову назад и полуприкрыл глаза. — Ага, на этот вопрос нелегко ответить. И дело тут вовсе не во мне и Елене. Дело в политике.
— Не понимаю, — сказала Джуди. — При чем тут политика? Это же твоя частная жизнь.
— А что, на Западе женитьба или развод не влияют на карьеру? Ну-ну, давай, видишь, ты сама-то ничего не знаешь о собственном обществе.
— Я говорю о твоем обществе, не о своем. Я думала, у вас развод получают так же просто, как делают аборт. По требованию.
— Это зависит от того, кто ты, — пояснил он. — Это не должно было бы влиять, но влияет. Не улыбайся, я тебе ничего не уступил. Моя жена — известная личность, из важной семьи. Если она разведется со мной, это отразится на моей карьере. Развод ей дадут, но моему начальству это не понравится. Вот о чем я думаю сейчас.
— Не знала, что ты такой честолюбивый, — сказала Джуди.
— Я хочу остаться в живых.
— Шутишь!
— Чуть-чуть, но не совсем. Почему ты не ешь, остынет.
— Федор, перестань говорить такое. Ты профессиональный военный на дипломатическом посту, разве развод может быть для тебя до такой степени опасен? Боже мой, ты же не на дочери Сталина женат!
— Ее отец был знаком с ним. Разве твой посольский не рассказал обо мне?
— Нет, — сказала Джуди. — Ни слова. Я звоню ему каждый раз, как мы встречаемся. Я же говорила тебе.
— Ведь я тебе нравлюсь, да?
— Да. Ты же знаешь, что нравишься.
— Очень?
— Довольно сильно. — Она стала чертить ножом узоры на клетчатой скатерти. — Надолго ты уезжаешь?
— Не знаю. Это зависит от того, сколько уйдет времени на то, чтобы убедить ее забрать заявление. Перестань резать скатерть и посмотри на меня. Когда я вернусь, мы увидимся?
— А вдруг ты и не захочешь, кто знает, вдруг ты снова влюбишься в жену, когда увидишь ее! Если ты не позвонишь, я все пойму. Мне все равно.
— Если тебе все равно, — громко рассмеялся он, — отчего же у тебя такой несчастный вид? Послушай меня, я не мальчик, спешащий домой к разбитой любви. Я отсутствовал три года, и только беспокойство за собственную шкуру заставляет меня возвращаться к ней. Она для меня ровно ничего не значит. Я желаю ей добра, всегда буду рад встрече, но как женщина... ничего! Все кончено! — Он стукнул кулаком по столу. — А что касается тебя, то у нас вообще еще ничего и не начиналось. Ты мне постоянно твердишь свое «нет». Ты что, тайный маоист?
— Как ты догадался? — Джуди невольно улыбнулась. — Я не начинаю дня, не прочитав его «Мысли».
— А я не смог бы начать день, если бы их прочитал, — сказал Свердлов. — Однообразный бред китайского мегаломаньяка. Ты знаешь, они разошлись тиражом, большим чем Библия?
— Ну и что это доказывает? — Джуди приходила в себя. Для нее было ударом услышать, что он намеревается ехать в Россию.
Он нагнулся и поцеловал ее в шею.
— Что-то китайцев слишком много.
— Федор, у тебя там действительно будут неприятности, правда? Или ты пошутил?
— Нет, — сказал он совершенно серьезно. — Вовсе не пошутил. Разве ты не понимаешь, что, с политической точки зрения, я могу попасть под подозрение, если не попробую помириться? Многие из верных учеников ее отца сейчас у власти. У нас все повернулось назад, а не вперед. Запад этого еще не понял.
— И ты все еще чувствуешь, как на Барбадосе, что больше не веришь в коммунистические идеалы?
— Я утратил интерес, — сказал Свердлов. Они пили кофе, и он высыпал себе в чашку чуть ли не треть сахарницы. — Можешь называть это верой. Было время, когда я верил, что наш образ жизни — это единственный разумный ответ на проблемы мира. Я никогда не был фанатиком вроде Елены. У меня всегда возникали вопросы. Но после Сталина перестали говорить об уничтожении половины мира ради распространения коммунизма. Стало больше свободы, больше умеренности. Я работал во имя этого, и я в это верил. И продолжаю верить. Но все изменилось. — Она взглянула ему в лицо: никогда Свердлов не был так серьезен и сосредоточен. — Все изменилось, и мы откатились на тридцать лет назад. Так что я — как большинство. Хочу выжить, если получится. Вот что я имел в виду, когда мы беседовали на острове. Никакой справедливости, никаких идеалов, только практичность и удовольствия, вроде того чтобы встречаться с тобой за ленчем. Возьми русскую сигарету.
— Почему же ты не выходишь из игры, если все так плохо? Почему ты просто не сойдешь с самолета где-нибудь в Европе и не исчезнешь?
— Потому что я русский и не хочу, чтобы меня высылали из моей страны. Буду продолжать работать, возможно, еще раз все переменится. Надеюсь, ты не собираешься уговаривать меня перебежать?
— Ты же знаешь, что нет. Ведь ты бы действительно изменил своему народу, если бы перебежал к нам. Я хотела сказать только то, что сказала. Исчезни. Просто сгинь. Но это глупо, просто невозможно.
— Нет, — согласился он, и на лице мелькнула кривая улыбка. — Мне было бы очень трудно спрятаться где-либо без посторонней помощи. Не остается ничего иного, как уплатить за ленч и отвезти тебя обратно в ООН, чтобы ты продолжала работать на гнилой западный капитализм. Я улетаю в пятницу. Надеюсь вернуться дней через десять, или меньше, если сумею уговорить жену. И тогда позвоню тебе.
Они ехали в его машине. Он остановился около входа в высокое здание черного стекла и обнял ее.
— Прощай, — сказал он и поцеловал ее. — Душенька.
В тот же день, попозже, Джуди остановила переводчика, проходившего мимо кабинета Нильсона. Она спросила, что значит это слово. Он ухмыльнулся в ответ:
