Мышьяк за ваше здоровье - Арсеньева Елена (читать книги без .TXT) 📗
Шекспир, значит… Ну-ну. Деваться некуда: придется отрешиться от всех этих утешительных «быть не может» или «чепуха какая!», а также «нормальный человек на такое не способен!» и вспомнить: Шекспир описывал отнюдь не пациентов психиатрической лечебницы. Его героями были мужчины и женщины, у которых однажды чувство взяло верх над разумом. Они мгновенно и безудержно влюбляются, мгновенно преисполняются роковой ненависти, мгновенно вызревают для свершения преступления. Но это происходит в пьесе, потому что сцена диктует свои законы. Сколько длится спектакль – два, три часа? Но жизнь человеческая гораздо длиннее, а потому динамика растянута во времени и пространстве, кажется неощутимой и незаметной: порой процесс вызревания чувства невозможно разглядеть под наслоениями суеты, и поэтому, когда происходит взрыв, он кажется громом среди ясного неба.
Какое там ясное! Вокруг солнца уже давно клубились тучи!
Александр понимал, что он слишком недавно и неглубоко заглянул в жизнь Манихина, чтобы суметь хоть что-то понять в череде (вернее, мешанине!) событий, происходящих вокруг этого несчастного человека. Он еще мало знал, а для построения каких-то догадок и выводов у него было безнадежно ничтожное количество данных. Манихин ждал от него помощи, это верно, но при этом он рассказал Александру лишь то, что считал нужным, выдал ему некий верхний срез своей жизни. Его можно понять. Он использовал Александра как наемную силу, это и диктовало правила игры между ними.
А вот окружение Манихина вело себя на редкость непонятно. Казалось, что им было глубоко безразлично, что на самом деле произошло и что еще произойдет с человеком, от которого зависело их существование, хотя, по сути, он был тем центром, вокруг которого вращалось все их бытие. Они старательно изображали из себя пешек, которыми руководит игрок Манихин, однако Александр кожей чувствовал, что не все в этом богатом доме так уж просто и гладко, как пытается это изобразить каждый живущий в нем человек. В жизни, болезни и смерти Манихина все они имеют какой-то свой интерес… нет, не обязательно – выгоду, даже наоборот, но трагедия Манихина – это не основа, а лишь фон для собственной, личной трагедии каждого из них.
Это ничем не обоснованное открытие поразило его. Интуитивно – как всякий Лев, он был интуитивист стихийный, не склонный к глубоким размышлениям и обобщениям, но весьма доверяющий своим даже самым смутным ощущениям, – он чувствовал, что прав. Никому в этом загадочном доме верить нельзя. Не потому ли Манихин обратился за помощью к человеку постороннему – у которого в этом деле только материальный интерес, – что боится неких моральных факторов, определяющих поведение самых близких ему людей? С женой они прорвались друг к другу через неисчислимые препятствия… Он спас жизнь Сереге, а Марина спасла его самого… Но почему, зачем?
Александр усмехнулся, покачал головой. Он знал за собой такую слабость: привязываясь к кому-то, наделять его самыми лучшими, достойными чертами, оправдывать даже явные недостатки – до той поры, пока жизнь не заставит сбросить розовые очки и удивиться, порою – даже ужаснуться собственным заблуждениям. Манихин привлекает Александра не только как интересный «случай из практики». Привлекает сила его личности. Но чего он не договаривает? О чем умалчивает?
Еще вопрос: а зачем тебе это знать, доктор Меншиков? Ведь, как известно, меньше знаешь – лучше спишь…
– Да вы что, спите, молодой человек? На Сенной выходите? Выходите, спрашиваю?
– Да, да.
Александр выскочил из автобуса. Правда что Сенная! Нижний Новгород во многом город загадок – например, в нем две Сенные площади. В смысле, две остановки так называются, одна метрах в ста от другой. Александр вышел на одной Сенной, а до другой, где был автовокзал, пришлось бежать пешочком. Перекресток, вернее, переход через площадь был самый нелепый. Александр всегда испытывал не то чтобы страх, но какой-то особенный неуют на таких переходах, некое беспокойство, недостойное мужчины. Он с усмешкой вспоминал где-то читанное про Анну Ахматову: она-де панически боялась переходить улицу и даже замирала иной раз посреди дороги, не решаясь ступить ни назад, ни вперед. Однако ему стало не до смеха, когда в самый неожиданный момент, когда Александр находился еще на переходе, свет на светофоре сменился и два потока машин ринулись мимо него в обе стороны. Он стоял, чувствуя себя отнюдь не Анной Ахматовой, а сущим идиотом, как вдруг сзади присвистнули тормоза и чей-то голос сказал:
– Алехан, ты, что ли? Чего тут стал, жить надоело?
Оглянулся – из окна чудного темно-вишневого «Круизера» на него смотрел не кто иной, как Серега.
Вот уж воистину – упомяни о черте…
– А я к вам! – выпалил обрадованный Александр.
– Ну так запрыгивай, живо!
Дверца распахнулась, Александр нырнул внутрь чуть ли не головой вперед, и «Круизер» рванулся вперед за полсекунды до того, как на светофоре опять сменился свет и застопорил движение рычащих бензиновых зверей, сделав площадь опять безопасной для пешеходов.
Александр отдышался в прохладной, кондиционированной полутьме салона. Пахло кожей и чуточку хвоей, как в перелесках Зеленого Города.
Серега весело скалился, поглядывая на него в зеркальце. Рядом с ним на переднем сиденье сидела женщина в кружевной маечке – благодаря Нине Александр знал, что это последний писк моды, вяжутся маечки крючком довольно быстро, если кто умеет это делать, а для тех, кто не научился рукоделию, они стоят немалые деньги. Уж не на такую ли модненькую маечку выпрашивала Нина деньги у Александра в ту их последнюю встречу?
Мысль о Нине как пришла, так и ушла, не всколыхнув в душе ничего, ни плохого, ни хорошего. Александр с интересом рассматривал золотистые волосы девушки, заплетенные в короткую толстую косу.
Спутница Сереги была, по всему видно, особа самодостаточная, раскрепощенная: сидела молча, не оборачиваясь к новому пассажиру, не обременяя себя такой мелочью, как вежливость, и была всецело увлечена собственной персоной: достала из сумки косметичку, накрасила губы, потом начала водить черной щеточкой по ресницам. Убрала косметичку, включила музыку, достала шоколадку, откусила…
Александру очень хотелось поговорить с Серегой и как можно скорей показать ему фотографию «цыганки», но это совершенно невозможно было сделать в присутствии барышни с косой и шоколадкой. Угораздило же Серегу подцепить такую несусветную попутчицу! Какая-нибудь соседка из Зеленого Города, наверное. Невежа редкостная: даже не ответила на приветствие незнакомца. И музыку врубила самую что ни на есть… впрочем, музыка-то как раз очень неплохая, поет Милен Фарме. Кажется, эта вещь называется «Миллениум». Странная такая мелодия, сплошные загадки и тревожно-протяжные ноты, как будто отголоски далеких стонов и плачей. А потом налетает ритмичное, будоражащее эхо каких-то звездных войн – может быть, даже из другой галактики. И опять протяжный, тоскливый зов вечности…
А может, вечность тут ни при чем, может, он все это себе насочинял, растревоженный событиями сегодняшнего дня, который длится, длится – и никак не желает кончаться?
Александр против воли заслушался. И решил – это даже хорошо, что присутствие посторонней девушки не позволяет ему поговорить с Серегой. Он ведь не видел цыганку, его не было на базаре в тот роковой для Манихина день. Показывать фотографию надо самому Петру Федоровичу, его жене или этой Марине.
– Ребята, – сказал Серега, – вы еще не знакомы? Марина, это тот самый добрый доктор Айболит. Алехан, это Марина. Шаркни ножкой, подай ручку, скажи: «Здравствуйте, тетя!»
Шаркнуть ножкой, утопая в мягких кожаных подушках «Круизера», было непросто, но Александр сделал все, что мог. Это более напоминало конвульсивное содрогание, потому что от неожиданности он впал в некое подобие ступора. Это – Марина? Это та самая Марина? Спасительница Манихина?!
Обладательница золотистой косы обернулась. В довершение к косе у нее была густая золотистая челка до самых бровей – тоже золотистых. Сквозь щетку густо накрашенных ресниц блеснули недобрые глаза, напоминающие серые агаты. Хотя агаты вроде бы не блестят. Губы рдели, как рубины… откуда это? Неужели Алехан Меншиков сам додумался до такой оригинальной метафоры?!
