Когда охотник становится жертвой (СИ) - Грэм Анна (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Следующим выходит Фрэнк.
— Он пришёл ко мне сразу после Академии. В октябре я планировал отправить его на тесты. Он мог бы стать сержантом уже в этом году…
Фрэнк в жизни не говорил так вдохновлённо и так много, обычно его речь звучала кратко и весьма ёмко. «Вынули бананы из ушей и слушаем сюда». «Увижу без броника — оштрафую нахрен». Кайл усмехается про себя, вспоминая былые времена. Всё познаётся в сравнении — тогда жизнь была куда проще. Он любил свою работу, какой бы поганой и неблагодарной она порой ни была, жаль, что назад ему путь заказан — с судимостью в систему правосудия почти невозможно пробраться, несмотря на то, что «чистых» мудаков в Департаменте больше половины. Кайл узнаёт о себе много нового — оказывается, желание просто делать свою работу и делать её хорошо, уже героизм.
Кайл удивляется, заметив среди свидетельствующих в защиту Мигеля Эрнандеса, своего бывшего напарника.
— Кайл Хантер — самый порядочный человек, которого, я когда-либо знал…
В коротком взгляде, который Эрнандес бросает на него, сойдя с места дачи показаний, Кайл безошибочно читает: «Видишь, салага, не такой уж ты правильный, каким хотел казаться, а я не такой мудак, каким ты меня представлял».
Кайл начинает понимать, что за линию ведёт Энни. Суд превращается в сбор положительных характеристик на офицера Кайла Хантера, и такой он пушистый выходит, что самого от себя тошнит. Энни умело склоняет присяжных в пользу «однажды оступился, всё понял, осознал, больше не повторится». Был вынужден. Под шантажом и угрозами. Энни услышала его — имя Кали в суде не звучит.
Сенатор Крамер умело перехватывает внимание, когда подходит её черёд.
— Этот молодой человек — честный полицейский — был вынужден нарушить закон, потому что иначе в нашем мире невозможно выжить. То, что происходит сейчас на улицах Лос-Анжелеса — результат алчности и попустительства людей, в чьи руки была отдана власть.
Сенатор называет имя Бредфорта Маккормика. Щелкают фотокамеры, в рядах журналистов слышится оживление. Политические пляски на обломках собственной жизни — последнее, что Кайл хочет сейчас наблюдать. Оснований не доверять Энни у него нет, но в чудеса Кайл не верит. Он верит в то, что каждый преследует свои цели. Вслушиваясь в чужие голоса, Кайл мечтает лишь об одном — чтобы этот чёртов цирк скорее закончился. Чем угодно.
— Я требую освобождения мистера Хантера в зале суда! — без тени сомнения подытоживает свою речь Энни Маршалл.
— Не слишком ли многого вы хотите? — прокурор обвинения всплёскивает руками, одними губами произносит «наглая стерва». Судья просит прекратить базар.
Присяжные уходят совещаться на невыносимо, мучительно долгие четыре часа. Четыре часа Кайл мается неизвестностью в маленькой, как собачья конура, клетке — камере предварительного заключения — словно матёрый рецидивист. В одиночестве — Энни умчалась по срочному делу. Никогда ещё время не тянулось так неимоверно долго. Эта пытка неизвестностью и тупым ничегонеделанием вытесняет все тревожные мысли о Кали и брате. Кали сильная, Коул сумеет выкрутиться. Он надеется на это.
Когда Кайла приглашают в зал суда для вынесения приговора, он готов принять любой исход, лишь бы уже выбраться из этих чёртовых стен.
— Итак, госпожа сенатор, вы решили превратить заседание суда по делу о продаже крупной партии героина в историю взлётов и падений этого молодого человека. Однако, его вины это не уменьшает. Семь из двенадцати присяжных заседателей решили, что начать соблюдать закон, как вы, собственно, и желаете, нужно прямо отсюда. Что бы не стояло за его решением, мистер Хантер виновен.
Шесть лет без права досрочного освобождения. Стук судейского молотка. Дело объявляется закрытым.
— Запрет на досрочное я буду оспаривать, — громко заявляет Энни, подскакивая с места.
— Как пожелаете, госпожа адвокат.
Заседание окончено. Шесть лет. Шесть лет в клетке, пока бурлящая энергия и жажда действия на начнёт загнивать и разлагаться, превращая его в безразличную ко всему груду мышц и костей в оранжевой робе. На место тупому оцепенению приходит страх. Кайл не ждал чуда, но сознание факта того, что его на шесть чёртовых лет выдергивают из жизни, что он шесть проклятых лет не сможет найти способа связаться с братом, не сможет увидеть Кали…
«Вечно тебе до всего есть дело!»
«Патологически сознательный…»
Он больше ни на что не сумеет повлиять. Кайлу невыносимо страшно, невыносимо тяжело осознавать этот факт. Для такого, как Кайл Хантер, клетка хуже, чем смерть.
Пока участники лениво рассасываются по залу суда, Энни улучает минутку, чтобы поговорить с ним наедине.
— Слушай, я не хотела говорить до суда… — она замолкает, гневно провожая взглядом секретаря и охранника, посмевших пройти слишком близко. — Я добилась эксгумации тел и экспертизы, но в последний момент мне отказали. В общем, меня любезно попросили отвалить. Это очень тёмная история, Кайл, — выдаёт она, смотря ему прямо в глаза с тревогой и злым упрямством. — Но я буду копать дальше.
Кажется, хуже уже некуда. Эта информация выбивает и без того зыбкую почву у него из под ног.
— Тебе угрожали?
— Когда я боялась угроз? — упрямится Энни, но Кайл видит в ней семнадцатилетнюю девчонку, которая пыталась спастись от ножа с помощью одного лишь острого языка. Вокруг него закручивается какой-то адский клубок, состоящий из неизвестных переменных, и он засасывает в себя всё больше и больше людей. Коул исчез. Теперь туда сунулась Крошка Энни, которая давно уже к ним никаким боком…
— У тебя же дети, да?
— Двое.
— Брось это. Ради них.
Если Коул жив, то он в крупном переплёте, иначе обязательно дал бы знать о себе. Копать бессмысленно и опасно. Энни опускает глаза. Кайл понимает, что она с ним согласна.
— Он объявится. — он уговаривает и себя, и её. Гораздо охотнее он поверит во второе пришествие, чем в смерть брата.
— Я бы не стала так надеяться.
— Он объявится, — до отчаяния упрямо повторяет Кайл, когда его, наконец, поднимают со скамьи и подталкивают к выходу из зала суда.
Когда Кайла этапируют в Центральную тюрьму Лос-Анжелеса, он думает о том, что шесть лет не сможет увидеть своего ребёнка.
***
Ворота Центральной тюрьмы распахивают свой ненасытный рот чтобы впустить машину с новой партией заключенных. Их высаживают из автозака и строгой колонной ведут на территорию тюрьмы. Старший надзиратель, снабжая речь отборным матом, рассказывает новичкам о правилах и распорядке. Их ведут по серым коридорам, заключенные приветственно ухают и тянут руки из-за решёток. Сухой, спёртый воздух с примесью крепкого пота и сигаретного дыма режет глаза, добивает их яркий свет флуоресцентных ламп под потолком. Кайл на удивление спокоен и собран. Это место станет его домом на ближайшие шесть лет.
— Привет, куколка!
Летит ему в спину как только он переступает порог столовой. Порядки в тюрьме не далеко ушли от уличных. Если спустить хоть раз…
— Ты куда намылился? — коренастый латинос средних лет преграждает ему путь. — Сядь. Сядь, говорю. Начнёшь бычиться — суток не протянешь.
Послать бы его к чёрту, но Кайл отчего-то прислушивается.
— Ты популярен, — латинос кивает на подвешенный к потолку телевизор, где по новостному каналу мелькают беззвучные кадры из зала суда. Кайл видит там своё лицо. Будь проклят этот чёртов цирк. Это может здорово осложнить ему жизнь здесь. Латинос подтаскивает стул к его столу, бухает рядом свою миску, садится. Близко, едва задевая своим плечом его плечо.
— Мне не нужна компания, — огрызается Кайл, косясь в его сторону. Мужик перегоняет центовую монетку между пальцев, как чёртов фокусник.
— А зря. Бывших копов здесь не любят, — невозмутимо, с нотками едкой насмешки и превосходства, отвечает латинос, засовывая в рот полную ложку липкой, серой картофельной массы,— И рыльце твоё, смазливое и наглое, тут быстро поправят.
Кайл чувствует, как он неприкрыто разглядывает его, сощурив глаза, словно пытается под шкуру залезть. Начинать первый день с драки действительно глупо, но как иначе заставить прилипчивого мудака отвалить. Заводить здесь полезные связи он не собирается. Он не собирается врастать в эту среду никаким образом, да чёрт, от одной лишь мысли о близких хочется броситься рыть подкоп сию же минуту. Шесть лет. Две тысячи сто девяносто дней… Как же это, мать его, пережить?!
