Полуночный лихач - Арсеньева Елена (версия книг .TXT) 📗
Николай кивнул.
– Ну, тогда все начнется сначала! – Нина безнадежно махнула рукой. – Он хоть и тихий, но ужасно упорный, невероятно! Он не успокоится, пока меня со свету не сживет. Хоть беги на край света и меняй фамилию, только это ведь кошмарно дорого, наверное.
Николай хотел сказать, что фамилию-то сменить не составило бы никаких проблем, это можно сделать хоть завтра, да и с краем света можно устроить, даже в буквальном смысле: например, на острове Шикотан есть мыс Край Света, – но хватило ума промолчать.
– О, не хочу об этом думать, не хочу! – Нина вдруг отчаянно замахала руками. – Хоть на минуточку бы отвлечься! Расскажи что-нибудь, а, случай какой-нибудь, что ли? Про другое, про свою жизнь.
– Про что же? – неловко спросил Николай, который почему-то ужасно смущался, когда его просили рассказать «что-нибудь про свою жизнь». Хотя было в ней несколько историй и в самом деле весьма интересных. Даже Нине, даже в ее состоянии они показались бы таковыми!
– Ну, не знаю. Про что-нибудь. Вот, например, как ты решил стать врачом?
Николай невольно усмехнулся:
– Ты ждешь чего-нибудь потрясающего? Как мне спас жизнь добрый доктор Айболит, и я решил непременно пойти по его стопам? Нет, все было очень просто – проще некуда. Я до самого последнего момента не знал, куда буду поступать – в водный институт или на физтех. О медицинском думал лишь постольку, поскольку мой дружок Венька Белинский туда собирался. Кстати, мы с ним потом вместе и учились, и на «Скорую» вместе пошли, и даже на дополнительные курсы по реанимации и кардиологии. Ну вот, на выпускном я почему-то дико напился, даже не помню, как так вышло. Ребята меня чуть не на руках домой принесли. Но самое страшное началось, конечно, утром. Я первый раз в жизни такое испытывал и думал, что умираю. Родители как упали в обморок после моего ночного появления, так и лежали, но мне было настолько худо, что они сменили гнев на милость. Отец тряхнул воспоминаниями: кефир, рассол, опохмелка… А мне все хуже и хуже. Побежали за врачом. А у нас в соседках была Марья Григорьевна из студенческой поликлиники, такая смешливая, что сил нет, ей бы только похохотать. Увидела меня – и просто зашлась. Я ей: умираю, мол, а она в ответ: ха-ха-ха! Потом, все так же покатываясь, перехлестнула мне руку жгутом и вкатила что-то внутривенно. И я ожил буквально через минуту. Что за чудо, спрашиваю, как вы так смогли, это, наверное, какой-нибудь импортный препарат? А Марья Григорьевна говорит: «Ничего импортного тут и в помине нету: впрыснула я тебе десять миллилитров 40-процентной глюкозы с кубиком аскорбиновой кислоты, и это называется – маленькие хитрости большой медицины». Эти «хитрости» меня убили наповал. Глупо, наверное, что такая случайность решила судьбу? – нерешительно взглянул он на Нину.
– Да почему? – усмехнулась та. – В жизни все зависит от случая. Только от случая! Ни в какую справедливость или несправедливость я не верю – только в случай. Мои родители случайно погибли, с Антоном я в автобусе случайно встретилась, случайно взяла на руки Лапку… Случайно ты пришел к нам, когда меня в окошко пытались выкинуть, случайно ночью машину Жеки и Киселя остановил патруль, случайно зазвонил сотовый, случайно мы с тобой сегодня встретились на набережной. Господи, да в моей жизни все – одни сплошные случайности, я б тебе такое могла рассказать, что…
Нина махнула рукой. Николай подождал продолжения, но так и не дождался.
Она опять задумалась о чем-то своем, а он пялился на нее исподтишка и мучился как дурак, что вот хоть и сидит она рядом, и ночевать явно останется у него, и вообще – ждет от него помощи, а все равно: сколько там в ее душе клубится, о чем ему не узнать никогда в жизни! Не пустит она его туда, в душу, и в постель к себе ночью не пустит, не только этой ночью, но и, пожалуй, никогда…
И вдруг Нина вскочила, глянула дикими глазами и, ахнув, выскочила в прихожую. Николай на миг остолбенел, подумав, что она каким-то образом прочла его мысли, а может быть, он даже нечаянно что-то вслух сболтнул: это случается с одинокими людьми, они привыкают говорить сами с собой. Однако, услышав, как скрежещет диск его старенького телефона, немножко успокоился: Нина не бросилась от него наутек, а просто решила кому-то позвонить. Да почему так срочно, пожар там, что ли?
Она ни с кем не говорила – положила трубку, а когда вернулась, смущенно отводила глаза:
– Извини, я так рванулась… Просто пришло в голову: а вдруг в «Форде» рядом с Антоном была Инна? Вдруг это она сгорела? Я ей на работу позвонила – на месте, слава богу. Голос такой встревоженный, такой напряженный… Как думаешь, она уже знает об аварии?
– Вряд ли. Кто ей мог сообщить?
– Ну да, конечно. Если только она сама начнет разыскивать Антона… Нет, но кто же тогда погиб при аварии? Какая-то случайная попутчица? Господи, ведь о ней кто-то беспокоится, ее кто-то ищет, наверное! Неужели ничего от нее не осталось?
– Сейчас, – сказал Николай, выходя в прихожую и пошумев курткой, словно доставал что-то из кармана. На самом деле то, что он хотел показать Нине, висело у него на шее, но уж этого-то она никак не должна была заподозрить!
– Вот, – он показал оплавленный кусок алой пластмассы, похожий на сердечко, с золотым крестиком внутри.
– Я такие медальоны на выставке видела, – вдруг сказала Нина. – Ну, не один в один, но в этом роде: наборные, со всякими штучками внутри. В прошлом году была выставка: творчество заключенных. Только она дико называлась: выставка-продажа творчества воспитанников пенитенциарных учреждений, что ли? Точно не вспомню, какое-то безумное слово, означающее места лишения свободы. Там много было очень недурных вещей. Я купила кухонный набор: дощечки для резки. Очень красивые, ну очень! А некоторые покупали ручки, медальончики. Наверное, и она там купила… Но почему же ты не отдал это в милицию, ведь это единственная вещь, по которой можно найти ту женщину!
– Я думал, это твой медальон, – брякнул Николай – и отчаянно пожалел, что не проглотил-таки язык вместе с той обалденной горбушей.
Темные брови сложились домиком:
– Мой? Ну и что, тогда ты должен был оставить его Анто…
Она не договорила и начала краснеть. Николай жадно смотрел, как вспыхнули ее щеки, как расползается краска по лицу, спускаясь даже на шею, и думал, что теперь все пропало, конечно: он себя выдал.
– О господи, – тихо сказала Нина, садясь на табуретку. – Слушай, а ты… – Она вдруг резко усмехнулась: – У тебя есть какой-нибудь алкоголь?
– Ну да, водка и коньяк. И спирт, конечно, – сказал он, несколько оторопев – не от этой просьбы, нет, а потому что сам не додумался предложить ей выпить и снять стресс. Но она держалась совершенно спокойно, без истерик, без нервической дрожи в голосе, ну, он и решил, что она так замечательно владеет собой, а на самом деле это было то спокойствие, которое страшнее любой истерики, – прелюдия к нервному срыву. Хорош же он врач!
– А если я, к примеру, напьюсь в дымину, у тебя найдется кубик аскорбинки в смеси с глюкозой, чтобы завтра меня спасти? – криво улыбалась она, отводя глаза.
– Найдется. Только зачем тебе напиваться в дымину?
– Не знаю. – Нина опустила голову. – Мне сейчас что-то такое нужно… особенное, ты понимаешь? Что-то нужно сделать, с балкона прыгнуть, что ли, или посуду начать бить, или убить кого-нибудь. До меня только сейчас начинает доходить все, вся связь событий. Осознаю, что случилось. Я на этот медальон посмотрела – он ко мне никакого отношения не имеет, я его впервые вижу! – и вдруг поняла очень многое. Мне нужно время, чтобы все это в голове выстроилось, но если я буду просто так сидеть и думать, то начну или рыдать, или просто с ума сойду от всеобщей подлости. Мне сейчас надо как-то выключиться, ты понимаешь? Оторваться от себя прежней, освободиться от их власти надо мной… от Инны, от Антона освободиться.
Николай принес из комнаты бутылки, самые красивые бокалы – тетка на них, помнится, дышать боялась. Правда, они вроде бы для шампанского…
