Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Ансамбль начал хиреть, распадаться, на гастроли стали выезжать редко, только в пределах области. Несмотря на это, Ли продолжала посещать репетиции, упорно совершенствуя свою технику у истертого бруса балетного станка. Не знаю, как ей это удавалось, но она всегда была в отличной форме. Я заходил к ней на репетиции и видел ее в танце. Как передать словами танец Ли? Едва ли это под силу словесному пересказу. Описывать зрительные восприятия темпераментного, в доли секунд меняющегося действа, это лишь нанизывать одно за другим, лишенные смысла слова. Но я должен это сделать, как это ни сложно.
Движения ее были уверены и воздушны, в них было столько жизни, грации, изящества, что я любовался каждым ее жестом. Ее милое, полное своеобразного обаяния лицо было слегка асимметричным, казалось в нем есть что-то незавершенное. Левая бровь прямая, а правая — изогнута и слегка выше левой, небольшой прямой нос, крупный рот с короткой верхней губой и по-детски припухшей, нижней, мечтательно-безмятежные большие зеленые глаза. Взглянув на ее лицо, порой казалось, что она находится в полузабытьи, будто она не здесь, с тобою рядом, а где-то там, далеко, в своих мечтах.
В танце она вся преображалась и жила своей особой, совершенно неземной жизнью. Ее лицо, озаренное вдохновением, было прекрасно, словно произведение, на котором кисть гения начертала свой завершающий мазок. Ещё один мазок?.. Многие великие мастера не завершали сои шедевры, поскольку «ещё один мазок…» и картина будет безнадежно испорчена. Так и в жизни ‒ умей вовремя остановиться. Но, это так, кстати… Как изобразить в словах тот пыл, ту страстную всепокоряющую силу ее движений? Она вся производила впечатление сверхъестественного чуда! В танце она, как никто другой, умела передать ту гамму чувств, которые вызывала у нее музыка и все это, всю себя отдавала зрителю. Вне всякого сомнения, Ли умела не только брать от жизни, но и отдавать, одаривать сторицей.
— Танец у меня в крови, музыка — мой воздух. Пока живу, танцую, — говорила Ли. Музыку она не просто любила, но и глубоко понимала. — Зачем штамповать копии или копировать штампы? Мой танец идет от сердца, и я танцую так, как живу.
Думаю, она смогла бы прожить без солнца, без алкоголя, какое-то время протянула бы без любви, наверно, выжила бы и без танцев, но перестала бы быть собой. Во многом, танец Ли был настоящим театром, репертуар которого, как я позднее понял, был полон протеста против закостенелости нашей жизни. Одна танцовщица, старается продемонстрировать технику, ярко показать отдельные элементы танца, другая, стремится создать образ, передать его особенности. И то, и другое в превосходной степени сочеталось у Ли. Отточенность ее жестов и движений поневоле притягивала взгляды всех, кто обладал хоть малейшим эстетическим чувством. Она была танцовщица божьей милостью и я верил, что она может исполнить любой танец одним взглядом глаз, поворотом головы и движением бровей, настолько выразительна была пластика ее движений, в них было что-то певучее, непередаваемое словами очарование таланта и красоты. Это был совершенно новый, взявшей меня за сердце, понятный каждому на земле пластический язык общения.
‒ Минимум движений и максимум содержания, ‒ не раз повторяла она формулу своего запойного учителя. ‒ Каждый танец должен быть представлением, сценой из жизни. Иначе публике будет не интересно смотреть.
Ли была солисткой, несомненно, лучшей в ансамбле. Однажды я видел их выступление перед демонстрацией фильма в кинотеатре «Зірка»11. Приближались очередные ноябрьские праздники и хотя до 7 ноября было еще, как до Киева раком, везде из шкуры вон лезли, чтобы еще раз напомнить, насколько важна для каждого из нас эта судьбоносная дата. Вначале выступил хор местных самородков и многократно проголосил о том, что «Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной, и в каждом деле Ленин с нами…» Чтец поэмы «Владимир Ильич Ленин» с особым занудством воссоздал образ вождя Первой пролетарской революции и уверенно ввел присутствующих в состояние глубокой дремы. Когда объявили выступление их ансамбля, раздались жидкие аплодисменты.
Ее «Казачок» был полон экспрессии, зажигательная музыка и нарастающий темп разбудил куняющую публику. Танец закончился и наступила тишина, и шелест прокатился по залу, и головы качнулись, как колосья в поле, и зал взорвался такими рукоплесканиями, каких я в жизни не слышал! Казалось, будто с грохотом обрушился потолок, от криков «браво» тряслись и содрогались стены. Творилось что-то невероятное, все словно воспламенились, бурный восторг прибойными волнами перекатывался по залу, зрители, стоя, вновь и вновь требовали повторить ее танец на «бис». Ничего подобного ни до, ни после этого я никогда не видел. Что больше всего меня потрясло, так это ощущение какой-то невиданной всечеловеческой приязни и единения, веры в себя и людей. В том переполненном зале я впервые видел в таком количестве столь просветленные, радостные лица, здесь все были за одно, в мире друг с другом и со всем миром. И каждый из нас чувствовал себя человеком.
‒ Это было что-то необыкновенное! — находясь под впечатлением ее выступления, я с восхищением глядел на нее и не мог наглядеться. Мне никогда не доводилось испытывать такого чистого восторга.
‒ Да?.. Я тоже там была, ‒ отшутилась она.
— Скажи, как это у тебя получается? ‒ сдуру спросил я, — Эта поэзия движений, ты танцевала так… То была сама ожившая музыка!
— Как тебе объяснить… Не знаю. Все это должно быть у тебя в глазах… Нет, не то! Я отвечу тебе проще, словами Ницше: «Надо носить в себе бурю, чтобы сотворить танцующую звезду».
Даже я, не искушенный в этом, видел, что у Ли несомненный талант, каких мало и не понимал, почему она не идет на большую сцену. Я не раз спрашивал ее об этом. В ответ она отшучивалась, ссылаясь на то, что не пришла ее пора, и она еще не готова «играть в артистку». Со временем я понял, что это была духовная лень, попросту нежелание что-либо менять в своей жизни, а не отсутствие куража, последнего ей было не занимать. Конечно, решительность и уверенность в себе качества полезные, но грош им цена, если их тратить по пустякам. Она растрачивала себя, пускала по ветру свой блистательный дар.
— Иногда жизнь дает тебе шанс, — пытался я убедить ее пройти пробы в одном из известных танцевальных ансамблей, который приехал в Запорожье на трехдневные гастроли. Руководитель этого ансамбля был знаком с их прежним руководителем и через администрацию Дома культуры разыскивал Ли. — И если ты его упустишь, тогда все, поезд уйдет без тебя…
— Всего один шанс? — со смехом переспросила она, — Какая чепуха! Я возьму их у нее столько, сколько захочу. Я сама назначаю правила игры и все призы — мои!
В какой-то мере, меня устраивал такой ответ. Потому что временами меня пробирал холодящий страх, смогу ли я удержать подле себя это необыкновенное существо, яркое и прекрасное, как пламя, несомненно обладающее искрою божьей. Хотя меня и мучили угрызения совести от того, что рассуждаю я, как собственник и эгоист.
— А ты не хотела бы попробовать себя в балете?
Спросил я как-то Ли, провожая ее вечером с репетиции. Этот вопрос, как мне показалось, застал ее врасплох. Она отвела ставшие вдруг грустными глаза, задумалась.
— Не люблю балет. Что такое балет, ‒ типичный пример чистого искусства. Где, как ни в нем, видна вся оторванность чистого искусства от жизни. Чего стоит один только балетный танцовщик, в женских колготках с бейцалами12 наружу. Сколько ни прыгает, а ни одного слова не понять! — начав серьезно, со смехом закончила она.
Мы долго смеялись над непонятным и для меня балетом. Подумаешь, даже самые высокие ценности жизнь испытывает иронией. Но однажды в баре «Весна» я наблюдал, с каким интересом и восторгом Ли смотрит балет по телевизору и как она смутилась, увидев мой недоумевающий взгляд.
— Лида, ты все время употребляешь слова на идише: шлимазл, шруцим, тухес афн тиш. Сама ты на еврейку не похожа, может кто-то из твоих родителей аид? — борясь со смущением, решился спросить я. — Поверь, я против них ничего не имею. В классе, где я учился, из нас тридцати, только семеро были не евреи.
