Барышня Эльза - Шницлер Артур (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Почему же я смотрю на него с такой мольбою? Улыбаться, улыбаться! Кажется, уже улыбаюсь.
— Я отношусь к вашему батюшке с такою искренней дружбою, ко всей вашей семье.
Пусть не смотрит на меня так, это неприлично. Я заговорю с ним иначе и не буду улыбаться. Надо держать себя с большим достоинством.
— Ну, господин Дорсдай, теперь вам представляется случай доказать моему отцу свою дружбу.
Слава Богу, я говорю своим обычным голосом.
— По-видимому, господин фон Дорсдай, все наши родственники и знакомые… Большинство еще не вернулось в Вену… Иначе маме не пришла бы в голову такая мысль. Недавно я, видите ли, упомянула в письме домой о вашем пребывании в Сан-Мартино… Среди других знакомых, конечно.
— Я сразу догадался, фрейлейн Эльза, что не являюсь единственным сюжетом вашей переписки с мамой.
Отчего он прижимает свое колено к моему? Ах, пусть! Не все ли равно! Когда человек пал так низко…
— Дело обстоит вот как: на этот раз, по-видимому, особенно донимает папу доктор Фиала.
— Ах, доктор Фиала!
Очевидно, он тоже знает, как нужно относиться к этому Фиале.
— Да, доктор Фиала. И сумма, о которой идет речь, должна пятого, то есть послезавтра, в два часа дня, находиться в его руках, чтобы барон Генинг… Да, представьте себе, барон пригласил к себе папу, частным образом, он очень любит его.
К чему я заговорила про Генинга, это ведь совсем не было нужно.
— Вы хотите сказать, Эльза, что в противном случае был бы неотвратим арест?
Зачем он это так грубо выразил? Я не отвечаю, я только киваю головой.
— Да.
Теперь я все-таки сказала «да».
— Гм… Это, в самом деле… Грустно. Это очень… Такой высокоодаренный, гениальный человек… А о какой же сумме идет, в сущности, речь, фрейлейн Эльза?
Отчего он так усмехается? Находит это грустным и усмехается. Что хочет он сказать этой усмешкой? Что сумма не играет роли? А если он скажет «нет»? Я убью себя, если он скажет «нет». Значит, я должна назвать сумму.
— Как, господин фон Дорсдай, я еще не сказала сколько? Один миллион.
Почему я это говорю? Теперь ведь не время шутить. Но если я потом ему скажу, насколько меньше действительная сумма, то он обрадуется. Как он вытаращил глаза! Неужели он считает в самом деле возможным, что папа просит у него миллион?
— Простите, господин фон Дорсдай, что я пошутила в этот миг. Мне, право же, не до шуток.
Да, да, нажимай коленом, ты ведь это можешь себе позволить.
— Речь идет, разумеется, не о миллионе, а всего лишь о тридцати тысячах гульденов, господин фон Дорсдай, и они должны быть вручены доктору Фиале послезавтра утром, в двенадцать часов. Да, мама пишет, что папа делал всевозможные попытки, но я уже сказала: родственники, которые могли бы помочь, находятся в отъезде.
О Боже, как я унижаюсь.
— Иначе папе, разумеется, не пришло бы в голову обратиться к вам, господин фон Дорсдай, и прибегнуть для этого к моему посредству.
Почему он молчит? Почему лицо у него неподвижно? Почему не говорит «да»? Где чековая книжка и самопишущее перо? О Боже, не скажет же он «нет»? Уж не упасть ли мне перед ним на колени? Боже мой, Боже!
— Вы говорите, пятого, фрейлейн Эльза.
Слава Богу, заговорил.
— Да, послезавтра, господин фон Дорсдай, в двенадцать часов дня. Поэтому нужно было бы… Мне кажется, почтой этого уже сделать нельзя…
— Конечно нельзя, фрейлейн Эльза, нам следовало бы по телеграфу…
«Нам», — это хорошо, это очень хорошо.
— Ну, да не в этом вопрос. Сколько вы сказали, Эльза?
Но ведь он слышал, зачем он мучит меня.
— Тридцать тысяч, господин фон Дорсдай, в сущности — ничтожная сумма.
Зачем я это сказала? Как глупо! Но он улыбается. Глупая девочка, думает он. Улыбается очень приветливо. Папа спасен. Он бы дал ему и пятьдесят тысяч, и мы могли бы себе накупить всяких вещей. Я купила бы себе новые рубашки. Какая я пошлая. Вот какой становишься.
— Не такая уж ничтожная, милое дитя…
Отчего он говорит: «Милое дитя»? Хорошо это или плохо?
— …как вы полагаете. Тридцать тысяч тоже нужно заработать.
— Простите, господин фон Дорсдай, вы не так меня поняли. Я думала только, как грустно то, что папа из-за такой суммы, из-за такой безделицы…
Ах Боже, опять уж я запуталась.
— Вы совсем не можете себе представить, господин фон Дорсдай, — если даже вам до известной степени знакомы наши обстоятельства, как ужасно для меня и особенно для мамы…
Он поставил одну ногу на скамью. Должно ли это быть элегантным… или чем?
— О, я могу себе это представить, милая Эльза.
Как звучит его голос, совсем иначе, странно.
— И я уже сам нередко думал: жаль, жаль этого гениального человека.
Почему он говорит «жаль»? Не хочет дать денег? Нет, вообще жаль… Отчего не говорит он, наконец, «да»? Или это само собой разумеется? Как он смотрит на меня! Отчего не говорит больше ни слова? Ах, потому что мимо идут эти две венгерки. Теперь он, по крайней мере, опять стоит в приличной позе, убрал ногу со скамьи. Галстук слишком яркий для пожилого человека. Не любовница ли выбирает ему галстуки? Не слишком хорошего тона, «между нами говоря», пишет мама. Тридцать тысяч гульденов! Но ведь я улыбаюсь ему. Зачем я улыбаюсь? О, я малодушна.
— И если бы можно было думать, по крайней мере, моя милая фрейлейн Эльза, что эта сумма действительно выручит его! Но… вы ведь такое умное создание, Эльза, — что составляют эти тридцать тысяч гульденов? Упадут как капля на горячий камень.
Боже милостивый, он не хочет дать денег? Мне нельзя делать такое испуганное лицо. Все стоит на карте. Теперь я должна сказать что-нибудь разумное, и поэнергичнее.
— О нет, господин Дорсдай, на этот раз деньги не были бы каплей, упавшей на горячий камень. Предстоит процесс Эрбесгеймеров, не забывайте этого, господин фон Дорсдай, а он уже и теперь почти что выигран. Вы ведь сами были того же мнения, господин фон Дорсдай. И у папы есть еще другие дела в производстве. И кроме того, я намерена — не смейтесь, господин фон Дорсдай, — поговорить с папой очень серьезно. Он все-таки считается со мною. Я могу сказать, что если кто-нибудь может на него иметь известное влияние, то это я.
— Вы трогательное, вы прелестное создание, фрейлейн Эльза.
Его голос опять звенит. Как противно мне, когда он начинает так звенеть у мужчин. Даже у Фреда.
— Прелестное создание, в самом деле.
Почему он говорит «в самом деле»? Это безвкусно.
— Но как бы мне ни хотелось делить ваш оптимизм, когда телега так увязла…
— Совсем она не так увязла, господин фон Дорсдай. Если бы я не верила в папу, если бы не была вполне убеждена, что эти тридцать тысяч гульденов…
Я не знаю, как продолжать. Не могу же я попрошайничать. Он размышляет. Это ясно. Может быть, он не знает адреса Фиалы? Вздор. Положение становится невозможным. Я сижу, как на скамье подсудимых. Он стоит передо мною, и уставился мне моноклем в лоб, и молчит. Я встану, это лучше всего. Я не позволю ему так обращаться со мною. Пусть покончит с собою папа. Я тоже с собою покончу. Позор эта жизнь! Всего бы лучше броситься вниз головою с той скалы, и всему конец. Поделом было бы вам всем. Я встаю.
— Фрейлейн Эльза…
— Простите, господин фон Дорсдай, что я вас вообще обеспокоила при таких обстоятельствах. Я, конечно, вполне понимаю вашу уклончивость…
Так, кончено, ухожу.
— Подождите, фрейлейн Эльза.
Он сказал «подождите»? Чего мне ждать? Он даст деньги. Да. Наверное. Должен дать. Но я не сажусь. Я продолжаю стоять, словно задержалась только на мгновение. Я немного выше ростом, чем он.
— Вы не дождались моего ответа, Эльза. Однажды мне ведь уже довелось — простите, что я об этом упоминаю в данной связи, Эльза…
Ему не следовало бы так часто говорить «Эльза».
— Мне довелось выручить вашего папашу из затруднения, правда, при помощи еще более… ничтожной суммы, чем эта, и я нимало не льстил себя надеждою получить когда-либо эту сумму обратно, — так что у меня не было бы, в сущности, основания отказать ему в помощи и на этот раз. Особенно же когда ходатаем за него выступает такая молодая девушка, как вы, Эльза…
