Женщина нашего времени - Томас Рози (читать книги полностью без сокращений TXT, FB2) 📗
Харриет пожалела, что она не может увидеть Аннунзиаты, так как ее профиль был закрыт огромной массой Каспара. В комнате, казалось, установилась неестественная тишина, когда замолк его грохочущий голос.
— Я думаю, что я тоже включил бы это в перечень грехов, — мягко произнес Мартин. — Правда, они будут относится к довольно низкому разряду.
— А как насчет глупости? — растягивая слова, спросил Том Сейчс.
— Глупость — это несчастье, а не грех, — ответила женщина, которая защищала зануд.
— Занудами не всегда бывают глупые люди, а глупые — не всегда зануды. Но, из моего опыта, эти два качества тесно связаны. Победоносно. Великолепно.
Харриет подумала, что сейчас Каспар переходит черту, за которой он будет полностью пьяным. Она понимала, что ей надо сказать ему что-нибудь успокаивающее, стремясь ограничить его внимание к ней и, таким образом, уменьшить вред, наносимый приему Аннунзиаты. Для себя самой она решила: что бы ни сказал Каспар и что бы он ни сделал, будучи пьяным, это не повлияет на ее хорошее отношение к нему, которое она уже почувствовала. Она ощущала, что здесь присутствует кто-то большой, к кому нельзя подходить с обычными мерками, потому что они всегда могут рухнуть, да и кто еще обладает такой же способностью очаровывать, как и разрушать. Она почувствовала себя неловкой и злилась на себя, потому что не знала, что сказать или сделать для того, чтобы изменить его поведение.
Харриет еще раз окинула взглядом стол. Мартин, внешне спокойный, улыбался. Робин улыбался тоже, но в его темных глазах мелькнула досада. Харриет знала, что Робин не любит ничего неожиданного и неуправляемого. Линда предпринимала похвальные усилия съесть свою креветку. Сейчас она ломала хлеб и расставляла кусочки маленькими кучками возле своей тарелки.
Однако Харриет недооценила самоконтроля Каспара и его способности доминировать в комнате. Когда он заговорил снова, показалось, что он избавился от влияния выпитого.
— Говоря о занудах, мы, кажется, должны…, — он оборвал фразу и мутными глазами вновь уставился на Харриет. — Вы скажете мне, дорогая, если я сам начну грешить, хорошо? — А затем снова всей компании. — Я расскажу вам о том времени, которое я провел в Токио вместе с Джоном, снимая «Близнецов».
Анекдот об известном кинорежиссере был смешным, но он стал еще более смешным благодаря умению Каспара рассказывать. Все облегченно рассмеялись. Он рассказал еще пару историй, пока все остальные за столом ели лимонный суп с плавающими в нем крошечными цветочками из овощей. Гости с облегчением вздохнули, и вновь начались отдельные разговоры.
Харриет заметила, что Робин смотрит на нее. Выражение его лица не изменилось, но она почувствовала, что, глядя ему в глаза, она может проникнуть в его мысли. Она ясно понимала, что он любит ее и что он гордится ею и тянется к ней. Вместо счастья понимание этого вызвало у нее страх, за которым последовало чувство вины. Она улыбнулась ему через стол, зная, что эта улыбка была предательской.
Слуги собирали бульонные чашки. Каспар попробовал только одну ложку. Главное блюдо было приготовлено на двух гигантских серебряных блюдах, стоящих на откидном столе. Слушая Каспара, Харриет не сразу увидела, что положили перед ней.
Только вздох потрясения и отвращения, который издала Линда, предупредил ее об опасности.
На каждой тарелке в правильных овалах пропитанных соусом тостов лежала пара целых, крошечных птиц. Их глаза были закрыты маленькими темными листочками, а длинные прямые клювы спрятаны на груди, как бы изображая сон.
— Что это такое? — в ужасе спросила Линда.
— Я точно не знаю. Бекас или вальдшнеп. Что-то в этом роде.
— Бедные, маленькие птички, — прошептала Линда, — им бы летать над лесом. Они выглядят такими мертвыми.
Ее лицо побледнело, а глаза покраснели. Харриет почувствовала, что она близка к тому, чтобы расплакаться. Она испытывала холодную злость к Аннунзиате за то, что ребенку подали такое блюдо. Крошечные, покрытые пленкой, невинные глаза птиц вызывали у нее тошноту, а насколько хуже чувствует себя, наверное, Линда. Она испытывала глубокую неприязнь к мягкому, сделанному со вкусом и стильному виду этого дома и к матери Робина, которая осуществила все это. Она знала, что больше не придет сюда.
— Не волнуйся, — сказала Харриет Линде.
Она подняла руку, подзывая дворецкого, и прошептала ему:
— Уберите, пожалуйста, тарелку Линды. Ей лучше дать овощей.
Замена была сделана быстро и аккуратно. Если кто-то и заметил, что случилось, то все равно никто ничего не сказал. Цвет лица Линды медленно восстанавливался, и она стала разбирать на тарелке брюссельскую капусту, морковь и пастернак размером с ноготок.
Харриет попробовала от одной из своих птиц. Конечно, это было великолепно.
Еда продолжалась бесконечно. Подали замечательное бургундское, вызвавшее длительную дискуссию среди мужчин. Каспар мало добавил от себя, но свою долю выпил.
Наконец, тарелки с мелкими расчлененными останками были убраны.
— Спасибо, — жалко прошептала Линда Харриет.
— Ты получишь удовольствие от пудингов, — попыталась успокоить ее Харриет, — а потом все кончится.
Харриет подумала, что Каспар полностью поглощен своими собственными действиями, и, в любом случае, слишком далеко зашел и не замечает происходящего с другой стороны от Харриет. Она испугалась, когда он полностью переключил свое внимание на нее.
— Вы поступили правильно, — тихо сказал он, — вы поступили совершенно правильно. Я вам благодарен.
Но когда она попыталась высказать предположение, что Линда уже устала и было бы хорошо отправить ее поскорей домой, его пристально смотрящие глаза остекленели. У нее сложилось впечатление, что Каспар забыл, кто она, если он, действительно, это когда-нибудь знал. Он поблагодарил ее в соответствии с каким-то смутным стереотипом, который упорно удерживался в нем с трезвых часов, а потом сразу пропал. Она поняла, насколько он был пьян, и поразилась его способности оставаться за столом и продолжать разговоры.
Линда немножечко ожила. Пудинги были столь же искусно сделаны, как и остальные блюда, и один из них с приличным количеством шоколада заинтересовал ее. Она раскапывала свою порцию с энтузиазмом, сделав только одну остановку для того, чтобы спросить Харриет, будет ли вторая порция. На улице было совершенно темно.
Плетеные завязки, поддерживающие портьеры, были отпущены, и тяжелые складки закрыли окно. Зажгли свечи в серебряных канделябрах, и стало ясно, как быстро зимний день переходит в ночь. Застолье, казалось, длилось несколько часов. В это время принесли еще одно вино, тягучее, глубокого соломенно-золотого цвета в маленьких, как наперстки, рюмках. «Возможно, «Шато д’Икэм», — мрачно подумала Харриет.
Наступил переломный момент. Оглядываясь назад, она поняла, что он пришел очень быстро. Компания заговорила о деньгах. Тема развивалась от специфического обсуждения некоторых сторон инвестиций в рискованный бизнес к более общей дискуссии о монетаризме, а потом, смазанная соломенно-золотым вином, подошла к нравственности богатства. Харриет слушала, зачарованная. Сидеть среди этих людей и слушать их разговоры о деньгах было похоже на присутствие среди горностаев и герцогских реалий по случаю прославления прав аристократии.
— Только деньги заставляют Землю крутиться, — сказала одна из женщин.
Она опустила свой подбородок на руку, однако он соскользнул, и она резко дернулась, чтобы выпрямиться. Харриет готова была простить ее глупость, ведь было выпито слишком много вина, но тут она услышала рядом с собой вздох Каспара. Создалось впечатление, что его терпению, дипломатичности или самоконтролю окончательно приходит конец. Он встал, с трудом сохраняя равновесие и упираясь большими пальцами в скатерть.
— Чтобы ответить на вашу избитую фразу и все другие, я скажу, что деньги — это источник всего зла в мире. Я сделал этих чертовых денег больше, чем любой из вас, и выкинул большую часть из них вместо того, чтобы вкладывать, покупать, продавать и считать их. Это, по крайней мере, весело, пока они не кончатся, но я могу сказать вам сейчас бесплатно, я видел, что это такое. Я видел гниение и мусор. У меня сейчас, слава Богу, нет денег. Выкиньте их, — вот вам мой совет. — Он сделал великолепный жест, такой размашистый полупоклон: — Деньги — это зловоние. Вы ощущаете его?
