Ключевой момент - Лукьяненко Лидия (прочитать книгу .TXT) 📗
И вот я, солидная сорокасемилетняя дама, в строгом деловом пиджаке и серой юбке, иду по гулкому коридору съемочного павильона. По обе стороны — двери с надписями «Не входить. Идет съемка». Я уже кое-что знаю об этой кухне, где, как здесь говорят, «варят мыло». Не могу сказать, что мне все это нравится, но я дала свое согласие на экранизацию. Более того, я выступаю как сценарист, а значит, мне небезразлично, какое «мыло» сварят из моего романа. Сегодня я имела длительный и не очень приятный разговор с режиссером, присутствовала на съемке и теперь, уставшая и недовольная, решила зайти в кафе, чтобы перед уходом домой выпить кофе.
В павильоне было оборудовано довольно приличное кафе, где бесплатно поили и кормили всех присутствующих, от режиссеров до массовки. У стойки я попросила один эспрессо. Взяла кофе и повернулась к залу, высматривая свободный столик. Посетителей в это время было немного. Я направилась к ближайшему свободному столику и вдруг услышала:
— Маша?
Я повернулась. Передо мной за столом сидела немолодая, но еще достаточно красивая женщина. У нее было до боли знакомое лицо.
— Изольда! — ахнула я.
От неожиданности мы замерли и впервые посмотрели друг другу в лицо через столько лет. Я — с кофейной чашечкой в руках, Изольда — с обилием грима на полном лице и в пышном кринолине времен Екатерины Великой.
Она сильно располнела, и ее пышная грудь, смело выставленная на всеобщее обозрение, была едва прикрыта расшитым золотыми нитками лифом. Талия стянута корсетом. И надо сказать, что все это: и низко декольтированное платье, и покатые полные плечи, и высокий парик — удивительным образом шло ей. Словно передо мной сидела одна из придворных дам из далекого прошлого. Черты ее лица немного изменились. Морщин почти не было, но на полном гладком лице уже меньше выделялись глаза. Ярко накрашенные губы, наоборот, сразу приковывали к себе внимание. Ее лицо утратило правильность овала. Щеки немного обвисли, второй подбородок тоже угадывался, хотя Изольда сохранила привычку высоко держать голову, и это было еще не слишком заметно. Я уже немного разбиралась в людях. И сразу подумала о том, что Изольда вряд ли ведет здоровый образ жизни, скорее всего она любит полениться, поесть и выпить. В своих предположениях я не ошиблась.
— Слушай, какая встреча! — Она покачала головой и заговорщически понизила голос: — Это надо отметить.
— Где? — удивилась я. — Здесь?
— У меня с собой есть, — хитро усмехнулась она. — На всякий случай всегда держу под рукой. — Незаметным движением Изольда приподняла кринолин и достала оттуда маленькую металлическую фляжку. Наверное, в резинку чулка сунула, подумала я. Как Душечка в американской комедии про женский джаз.
— На какой случай?
— Да вот на такой, когда неожиданно встречаешь старую подругу. — Взяв чашку и быстро вылив в тарелку остатки чая, она кивнула мне: — Кофе-то выпей.
Я послушно допила остывший кофе, стряхнула в ту же тарелку гущу и придвинула к ней свою чашку. Изольда плеснула мне и себе по щедрой порции коньяка и так же быстро сунула фляжку под платье.
— Давай. За встречу.
Коньяк был хороший. Тепло сразу полилось по пищеводу, согревая грудь и расслабляя тело.
— Ну, как? — довольно спросила Изольда. — Вот вещь! Настоишься, бывает, в павильоне, намерзнешься, так что сил уже никаких нет. Глотнешь коньячку — и сразу второе дыхание открывается. Только им и спасаюсь.
— Спиться не боишься?
— Нет. Не боюсь. — Изольда надменно вскинула подбородок. — Спиваются дуры и слабые люди. А я ни к тем, ни к другим не отношусь… Слушай… Сколько же мы с тобой не виделись?
— Почти тридцать лет.
— А ведь верно. Тридцать лет прошло… Ни много ни мало…
Я вспомнила Изольду такой, какой я видела ее в последний раз, на выпускном вечере. Белое платье с кружевами, высокая модная прическа, точеная фигура и уверенное выражение лица. Она была самая статная и красивая из нас, но тогда мне казалось, что только я вижу глубоко запрятанную в ее холодных голубых глазах боль.
В кафе шумной стайкой влетели девушки лет восемнадцати-двадцати в военной форме времен Великой Отечественной войны. Шумя и толкаясь, они хватали со стойки подносы с обедом и занимали столы.
— Так, — проворчала Изольда. — Теперь нам нормально поговорить не удастся. Слушай, ты вообще как здесь? Да ладно, потом расскажешь. У меня еще две сцены. Очередное «мыло» снимают по новому нашумевшему роману. Мне уже пора идти. Давай через час у входа встретимся. Или нет. — Она вытащила из лифа маленький мобильник. — Какой у тебя номер? Как освобожусь, позвоню. А то ведь знаешь, может, управятся за четверть часа, а может, и за три. А нам поговорить надо — неизвестно, когда еще свидимся.
И она упорхнула с завидной для своей комплекции легкостью, оставив после себя сладковато-приторный запах духов и старого платья.
Я снова взяла чашку кофе. Села за столик и задумалась. Ничего не изменилось. Столько лет прошло, а ничего не изменилось в наших отношениях с Изольдой. Она даже не удосужилась поинтересоваться у меня, свободна я или занята. Зачем? Она и раньше никогда не спрашивала. Разве я могу быть чем-то занята, когда Изольде хочется поговорить со мной? Конечно нет! В душе нарастало раздражение, но я сидела, долго пила кофе и не уходила. Я тоже не изменилась.
Через полчаса я решила вернуться в павильон, где снимали сериал по моему сценарию, чтобы в ожидании звонка Изольды посмотреть, что там происходит.
Снимали сцену на балу. Я нечаянно хлопнула дверью, и помощник режиссера Верочка уже повернула свое сердитое личико, чтобы шикнуть на вошедшего. Но когда она увидела меня, выражение ее лица изменилось. Приветливо кивнув, Верочка лишь поднесла палец к губам. Я понятливо покивала в ответ и пристроилась за столом с аппаратурой, откуда был виден весь небольшой зал.
Моя старая подруга участвовала в массовке. Она гордо сидела у стены и обмахивалась веером. Наверное, в этом и состояла ее роль, потому что ничего больше она не делала. Режиссер снимал дубль за дублем. То ему не нравилось, как выставлен свет, то не устраивала поза главного героя, то героиня забывала слова. В общем, снимали невыносимо долго. Даже я заскучала. Приглашенные танцоры, которым несколько раз пришлось танцевать один и тот же вальс, уже норовили присесть между дублями. У главной героини чуть не началась истерика. Был вечер, а она снималась с самого утра в других сценах и с другой массовкой. Герой стал материться, совершенно не смущаясь присутствующих тут женщин. У него на сегодня была назначена съемка на телевидении, и он боялся не успеть. Всеобщее раздражение охватило почти всех. Только Изольда с завидным хладнокровием продолжала с величественным видом обмахиваться веером и, очевидно, думала о своем. По ее виду и разговору в кафе можно было подумать, что она снимается как минимум в роли второго плана. А на самом деле она просто участвовала в массовке, куда обычно приглашают даже не актеров, а так, людей с улицы, потому что это непрестижно и плохо оплачивается. Неважные, наверное, у нее дела, подумала я, раз она согласилась.
Наконец режиссер прекратил съемку, поблагодарил и отпустил всех, кроме главной героини. Она подошла к нему, и они стали спорить. Режиссер доказывал ей свою точку зрения, она — свою. Героиней была молодая актриса лет двадцати пяти, хорошенькая, хрупкая, с нежным, как у ангелочка, личиком. Но сейчас она приправляла свою речь матом, нервно курила и выглядела отнюдь не ангелом.
— Ты не понимаешь характер своей героини! — настаивал режиссер. — В тексте сказано, что она любит его и боится одновременно. А что ты играешь?
— Я играю так, как надо! — огрызнулась актриса, безуспешно пытаясь открыть бутылку с пивом.
— Дай сюда. — Режиссер взял у нее бутылку и легко, одними пальцами сорвал крышку. — На! Пойми, Настенька, твоя героиня наивная и невинная. Ее страх должен быть явным, а взгляд доверчивым, как у ребенка. И потом, что это за поцелуй? Мне что, учить тебя целоваться?
