Все еще здесь - Грант Линда (книги серии онлайн txt) 📗
— С ума сойти, — вежливо заметил я.
— Да, всех до единой — и сейчас висят на стенке у меня в кабинете, в рамочке.
Вокруг нас становилось все многолюднее. Из кухни с бутылкой виски и тарелкой пирожков появилась сестра — высокая женщина в черном брючном костюме, на три-четыре дюйма выше брата. В свое время, должно быть, она была хороша — пышные волосы, фигура модели, — но теперь кожа ее потускнела, лицо увяло и приобрело характерную поношенность, которую, как однажды сказала мне Эрика, ничего не стоит исправить всего за каких-то десять тысяч баксов. И тогда, много лет назад, я ответил ей: «Не смей ничего делать с лицом. Я не позволю». Сестра Сэма наполнила бокал старика Неслена, а затем мой. Я не стал ее останавливать — на поминках пить шардоне не принято. В прежние времена нас, наверное, угощали бы шнапсом.
— Мне сейчас вспомнился анекдот, — проговорил я, с улыбкой оглядываясь кругом.
Нет смысла, думал я, рассказывать о моем отеле этим унылым старикам. Они не поймут. Они уверены, что городу уже ничто не поможет — что ж, подождем и посмотрим, кто прав! Мой отель откроется в январе две тысячи первого. Вот тогда они и увидят.
— Почему, когда Элиан Гонсалес сбежал от жены на ее машине, девяносто восемь процентов американских евреев одобрили его поступок? — Гости переглядывались, улыбаясь, предчувствуя хорошую шутку. — Потому что представляют, что это такое — застрять с родней в Майами!
Сэм расхохотался, закинув голову и хлопая себя по бедрам. Вонг улыбался, Неслен кивал и приговаривал: «Хорошо, очень хорошо». «Что-что? Повторите, я не расслышала», — спрашивала старуха с другого конца стола.
Мелани подтолкнула сестру:
— Алике, а расскажи тот, что нам рассказывала.
— Ладно. Но этот анекдот не слишком-то веселый.
Одного еврея спросили, почему евреи не пьют.
— Кроме как на поминках, — вставил Неслен, поднимая бокал.
— Потому что выпивка притупляет боль, — ответил он.
— Это напоминает мне, — проговорил Неслен, — старую шутку о еврейской телеграмме: «Беспокойся запятая подробности письмом».
— Знаете, — заговорил я, обращаясь к Алике, — когда ваш брат сказал мне, что он еврей и что здесь, в городе, есть еврейская община, я подумал: быть не может! В Ливерпуле — и вдруг евреи? Наверное, какие-нибудь ненастоящие, подумал я, не такие, как у нас в Чикаго. Честно говоря, я просто не знал, чего ожидать. Но теперь вижу, что ошибся. Вы — самые настоящие евреи. Непременно напишу об этом жене.
При слове «жена» в глазах у нее мелькнула знакомая горечь — такое выражение мне часто приходилось видеть у разведенных подруг Эрики, что забегали к нам на огонек пожаловаться на жизнь и перемыть косточки этим скотам мужикам. Горечь одинокой женщины, которая понимает, что и здесь ей ничего не светит.
Но, как ни смешно, я сказал правду.
— Вы живете здесь, в Ливерпуле? — спросил я. — Или просто приехали на похороны матери?
— Живу во Франции, но много путешествую. Не обращайте внимания на этих старых ворчунов, они ничего не понимают. Мне ваша идея очень понравилась. Могу сказать, что будет дальше: вы построите свой отель, он станет невероятно популярен, и через двадцать лет эти же старики будут говорить: «Никто и представить себе не мог, что такое возможно… и как вы думаете, кто на это решился? Еврей!» Вас наградят медалью, присвоят звание почетного гражданина города, вы забудете свой Чикаго и останетесь у нас навсегда.
— А вы? Вы — почетная гражданка Ливерпуля?
— Скорее его блудная дочь. Вот Сэм — другое дело: он у нас местный герой, как и отец, вторая после Брайана Эпстайна ливерпульская знаменитость. После волнений в Токстете Сэм защищал бунтовщиков в суде: его фотографии печатались в центральных газетах, и даже сейчас, когда кто-нибудь из лондонских журналистов хочет знать, что здесь происходит, звонит Сэму. Вообще наша семья — своего рода местная достопримечательность.
— А вы чем занимаетесь?
— Совершенно не американским делом.
— В смысле? Агитируете за коммунистов? Или нет, подождите, я догадался: вы террористка и в День матери закладываете взрывчатку в пекарни, где пекут яблочные пироги?
— Нет, против матерей я ничего не имею.
— Ой! Боже мой, простите, я совсем забыл…
Но тут она расхохоталась — открыто, самозабвенно, не стесняясь широко открывать рот. В просвете меж ярких губ блеснули крупные зубы, золотая коронка, узкий язык.
— Нет-нет, ничего такого страшного и криминального. Просто моя работа тесно связана с прошлым, а это совсем не по-американски.
— Вы историк?
— Не совсем. Социолог. В свое время преподавала, потом из университета пришлось уйти.
— Почему?
— Расскажу как-нибудь в другой раз. А сейчас работаю на фонд, который разыскивает и восстанавливает исчезнувшие еврейские общины.
— Уговариваете людей переехать туда, где когда-то жили их предки?
— Господи помилуй, конечно, нет! Всего лишь находим и реставрируем заброшенные синагоги. Я занимаюсь сбором средств, поэтому моя работа начинается с самой ранней стадии — когда мы находим развалины или здание, приспособленное для каких-то иных целей, я раскапываю его историю, выясняю, что за община молилась в этой синагоге и что с ней случилось потом. Чаще всего оказывается, что евреи бежали от погромов, были изгнаны или депортированы. Затем архитекторы объясняют мне, что потребуется, чтобы привести здание в приличный вид. Получив всю необходимую информацию, я пишу что-то вроде биографии общины и рассылаю ее людям, которые могут дать деньги на восстановление. Правда, они часто задают один и тот же вопрос: хорошо, синагогу разрушили, людей перебили или выгнали из страны, все это ужасно. Но почему бы просто не забыть об этом? Зачем строить музей, в который все равно никто не будет ходить? Зачем возводить синагогу там, где нет ни одного еврея, зато в любой момент какой-нибудь недоросль может запустить камнем в стекло или намалевать на дверях свастику?
Честно сказать, я тоже об этом подумал.
— И что же вы отвечаете?
— Музей мне не нужен, говорю я. И плевать мне на то, будет туда кто-нибудь ходить или нет. Я хочу, чтобы местные жители знали и помнили: когда-то среди них жили евреи. Вот здесь они молились своему Богу. Они возвели здание, которое простояло сотни лет, пока ненависть, расизм и фанатизм его не уничтожили. Мои синагоги становятся для них напоминанием и предупреждением. Становятся символом.
— Символом чего?
— Того, что мы всегда возвращаемся.
— Евреи?
— Другие. Непохожие. Поэтому фашизм обречен на поражение: он не может подчинить себе жизнь, а жизнь по природе своей хаотична. Сама я в чем-то классическая либералка, а в чем-то нет. В жизни множество верований, и многие из них мне кажутся чушью; множество стилей жизни, и многие из них мне отвратительны. Но мы, евреи, — символ аутсайдеров, других, тех, кого боятся и ненавидят. И я хочу ткнуть людей носом в этот символ. Идут ли они на работу, в школу, в магазин — пусть видят наши синагоги. Пусть понимают, что чистым никогда не удастся отделаться от нечистых. — И с улыбкой добавила: — Этакое фигуральное: «Вот вам всем!..» Кажется, многим в Америке такой подход нравится.
Надо сказать, ее речь меня впечатлила. Не часто встречаешь женщину, способную к столь резким и бескомпромиссным суждениям: моя жена уж точно так не умеет. Но я сказал просто:
— Подпишите меня на тысячу долларов.
— А вас, оказывается, легко уговорить, — улыбнулась она.
— Что, обычно это занимает больше времени?
— Обычно — да. На случай, если этот аргумент не действует, у меня есть и другие в запасе.
— Например?
— Хотите стать вице-президентом нашего фонда? Хотите, чтобы в рекламных материалах значилось ваше имя?
— Ну и как, действует?
— Пока ни одной осечки.
— Такие уж мы люди, американцы. Послушайте, а я все еще приглашен на ужин?
— Да, конечно. Организуем посиделки где-нибудь на следующей неделе, когда покончим со всем этим. Вы должны понять, мы не бесчувственные, просто… просто мама уже несколько месяцев была при смерти.
