Точка невозврата - Банцер Сергей (читать полную версию книги TXT) 📗
тоже ошибка. Дальние рейсы на северо-восток из Внуково не летают, а только из Домодедово.
Дело с Лосем никто иметь не хочет. Во-первых, потому что Лось еще с курсантских времен кандидат в мастера по боксу. Сейчас он, конечно, сильно сдал, но какие-то базовые навыки остались. А во-вторых, у Лося что-то с головой не в порядке с тех пор, как его бросила жена. Его даже в Читу возили на проверку, но признали годным. Но вообще он тронутый.
Как-то сам начальник политотдела подполковник Клещиц застукал Паренька вечером в солдатском клубе за его брынчанием. Бойцы, которые пришли в лавку за пряниками, стояли в проходе, жрали пряники и со скуки слушали Паренька. Это вместо того, чтобы согласно распорядку дня смотреть в казарме информационную программу «Время». Ну, начПО Клещиц молодец, разогнал быдло сапогами, хотел и Пареньку врезать, но нельзя, тот вроде тоже офицер. Потом Клещиц вышел к командиру Сивашову с идеей — собрать нештатный духовой оркестр, пусть эти двухгодичники тоже пользу приносят, в других бригадах оркестров нет, а у нас будет.
— Бригада, ррравняйсь! Смиррна! — зычно кричит полковник Сивашов. — К торжественному маршу побатарейно, офицеры управления прямо, остальные напра-ффо! Шагом арш!!!
Оркестр заиграл «Тоску по Родине», темп — два строевых шага в секунду. Сам Паренек стоит лицом к оркестру, к строю, значит, спиной, ну что взять со шпака гражданского? Стоит и как ненормальный машет руками, типа дирижирует.
Специально для инспекторского смотра Паренек по записке начальника штаба подполковника Гуревича получил со склада ГСМ два литра этилового спирта. С этим спиртом он пошел в дивизию, где по штату был духовой оркестр, всего человек двадцать. Там за этот спирт дивизионный дирижер выделил для усиления оркестра Паренька трех солдат профессионалов с консерваторским образованием. Прощаясь, дирижер из дивизии долго тряс руку Пареньку и предлагал приходить безо всякого стеснения при возникновении каких либо музыкальных вопросов. Подставных профессионалов из дивизии переодели в артиллерийские шинели с черными петлицами и поставили в оркестр.
На крыльцо клуба вышли женщины — библиотекарша и продавщица солдатской лавки — посмотреть на торжественный марш. Взгляды женщин устремлены на самого лучшего музыканта в оркестре — рядового Храпова. Храпов в оркестре играет на самой большой трубе — бас-геликоне. Геликон, ослепительно сверкая медным жерлом, как огромный змей обвивает мощную фигуру Храпова. Сам же Храпов что есть силы надувает румяные щеки и нажимает толстыми пальцами на клапаны своего чудовищного пневматического прибора.
Когда-то Храпов подошел к Пареньку и сказал, что мог бы попробовать играть в оркестре на вон той самой большой трубе.
— А ты играть-то умеешь? — спросил Паренек.
— Нет, — честно ответил Храпов.
— Так как же ты собираешься играть?
— По-черному, — спокойно ответил Храпов, глядя сверху вниз на Паренька.
Паренек оглядел богатырскую фигуру странного музыканта. От нее так веяло правотой и уверенностью в своих силах, что Паренек, подумав, согласился. Более того, вопреки музыкальным и армейским правилам, по которым бас-геликон располагается в задней линии оркестра, Паренек поставил Храпова впереди. И не прогадал. Выпучив от натуги глаза и нажимая случайным образом клапаны геликона, Храпов олицетворял собой мощь оркестра, да и вообще мощь всей Советской армии. Само собой разумеется, что, несмотря на то, что румяные щеки Храпова, казалось, вот-вот лопнут от натуги, воздуху в свой музыкальный прибор Храпов не посылал.
Настоящую партию баса играл совсем другой солдат, рядовой Петраков. У худощавого Петракова в средней части «Прощания славянки», там, где соло баса «и если в поход страна позовет», от сильного расхода воздуха начинала кружиться голова. Паренек в этом месте подходил к нему почти вплотную и, отбивая ритм сжатым маленьким кулаком, пристально смотрел ему в глаза. Петраков утверждал, что это ему помогает доиграть соло до конца и не упасть. Впрочем, сейчас маломощному Петракову помогал подставной профессионал из дивизии, взятый напрокат за два литра спирта. Он принес с собой свою личную трубу, бас-В, заметно уступающую размерами трубе Петракова, не говоря уже про сверкающий медным жерлом музыкальный прибор Храпова. Подставной во время игры со скушным выражением смотрел куда-то в сторону и, похоже, думал о чем-то своем, консерваторском. Но при этом выдувал из своей трубы такие мощные звуки, что на глаза женщин, не сводивших в этот момент глаз с Храпова, наворачивались слезы. Храпов в этом месте, вдохновенно вскинув крупную голову, особенно молодецки раздувал щеки и выпучивал глаза.
Пробовался в оркестр еще и рядовой Вавикян, толстый парень из армянской глубинки. Он пришел в клуб и на ломаном русском языке попросил Паренька дать ему кларнет. Когда, облизав толстым языком мундштук, Вавикян заиграл какой-то армянский мотив, Паренек сразу понял, что перед ним настоящий виртуоз. Паренек поставил его в оркестр рядом с первой трубой и объяснил, что нужно играть точно такую мелодию, что и стоящий рядом товарищ. Толстый армянин, склонив курчавую голову, внимательно послушал и заиграл. Да как! Его пальцы как молния бегали по серебряным клапанам кларнета, создавая затейливый мелодический орнамент.
Правда, после этого звучание «Прощания славянки» неожиданно приобрело восточный акцент. Никакие разъяснения Паренька не помогали. Вавикян внимательно выслушивал его, согласно кивал головой, но в звучании «Тоски по Родине» и «Прощания славянки» все равно продолжало пробиваться восточное начало. Оркестранты-деды пытались решить эту проблему стандартным способом: упрямый армянин несколько раз получил по шее, мол, играй по-человечески. Но виртуоз ничего с собой поделать так и не смог, генетическая память предков оказалась сильнее. Впрочем Паренек, отдавая дань виртуозности кларнетиста, пошел на жертву и все-таки оставил Вавикяна в оркестре. Не нравится — не слушайте, а мне нравится, я к вам в армию не набивался. Так и исполнялись впредь «Прощание славянки» и «Тоска по Родине» с легким армянским акцентом.
Впереди бригады, проходящей торжественным маршем, шагают офицеры управления, то есть штабные. Ну а впереди штабных, то есть впереди всей зенитно-ракетной бригады, чеканит шаг начальник политотдела подполковник Клещиц, корпусной мужчина с волевым открытым лицом. С него, как и с Храпова, тоже не сводят внимательных глаз стоящие на крыльце клуба библиотекарша и продавщица.
Если какому-нибудь малорослому мужчине, например гениальному поэту Лермонтову, постоянно приходилось доказывать окружающим людям, особенно дамской их части, свое право на существование, то у начПО Клещица таких проблем нет. Статная фигура и честное лицо Клещица говорят сами за себя: вот чеканит шаг блестящий офицер-ракетчик и надежный мужчина! Недаром он возглавляет торжественный марш! Поговаривают, что Клещица опасается сам командир бригады полковник Сивашов. Вообще этих ребят из политотдела боятся все, и не только начПО Клещица, а даже почему-то заведующего клубом лейтенанта Пенькова.
Самому Клещицу, впрочем, происходящее не очень нравилось. Дело в том, что оба марша, под которые он вышагивал сейчас впереди всех, являются строевыми маршами царской армии. Политически незрелый репертуар. А это камешек в его огород. Можно сказать — выпад. Это здесь, в этом медвежьем углу, такое может пройти, а в цивилизованных местах этому оркестру уже давно укорот дали бы. Клещиц даже поручал дивизионному замполиту майору Козуху разобраться с Пареньком насчет подозрительного репертуара. Но Паренек заявил Козуху, что его оркестр умеет играть только эти две вещи да еще встречный марш и больше ничего не умеет вообще. Майор Козух неодобрительно выслушал Паренька, пожевал мясистыми губами, записал в сердцах что-то в свою толстую тетрадь в коленкоровом переплете, спрятал ее в сейф, пришел домой и со злости выпил стакан водки.
Замыкает торжественный марш и весь инспекторский смотр прохождение оркестра. Перед трибуной с генералом Кутайцевым, командиром бригады полковником Сивашовым и начальником штаба подполковником Гуревичем Паренек закричал:
