Кукла моего отца (СИ) - Рахманина Елена (книги .txt) 📗
– Странно, я была уверена, что хоккеисты даже читать не умеют, – пытается язвить маленькая мачеха.
– Если только это не мелкий шрифт на презервативах.
Её губы на мгновение дрогнули, словно маска холодной стервы дала трещину, но выдержка оказалась сильнее и Теа последовала от меня в противоположном направлении.
Эти грёбаные костыли не позволяли мне передвигаться достаточно быстро, и ей это было прекрасно известно. На потеху публике, которая оборачивалась и перешёптывалась завидев звезду хоккея, Теа и не думала замедлить шаг.
– С твоей стороны крайне жестоко бросать одного травмированного хоккеиста, вдруг я не смогу распознать буквы в слове «Выход» и никогда отсюда не выберусь?
– Уверена, на твоём пути встретится хотя бы одна сердобольная дурочка, которая обучит алфавиту, пока ты будешь вырисовывать буквы у неё между ног.
После нескольких часов с физиотерапевтом я и так был измотан, а тут ещё приходится гнаться за собственной мачехой.
– Теа, – зову девушку, она резко оборачивается и застывает, должно быть верно истолковав мою бледность. – Если не будешь так спешить, я потом продемонстрирую свои знания в этой области.
– Ты белый как полотно, – констатирует она очевидный факт. От усталости меня начинает мутить. Не думал, что слова лечащего врача о том, что мне нужно больше отдыхать после процедур, окажутся не просто рекомендацией. – Что продемонстрируешь?
– Знания, которые мне дарует сердобольная дурочка.
Девушка смотрит на меня со злым прищуром. Не сомневаюсь, не выгляди я так паршиво, она бы уже ловила такси.
– Поверю на слово. Ты ответишь, зачем сюда явился?
– Мимо проезжал. Подумал, почему бы не забрать мачеху с учёбы. Мы же семья. Забыла?
Вроде в словах нет ни лукавства, ни вранья, однако нам обоим известно, что никакая мы не семья. Да и в целом Сандерсов можно назвать семьёй с большой натяжкой.
Её губы искривляются, точно одно упоминание о том, кем мы друг другу приходимся, выводит девушку из равновесия. Но всё же она проявила милосердие, и к выходу мы подошли в приемлемом для меня темпе.
Выйдя наружу, Теа оборачивается ко мне и, щурясь от яркого солнца, интересуется, где я оставил автомобиль. Стоило посмотреть на неё при солнечном свете, и все прочие мысли тут же вылетают из головы. Я замечаю то, чего не видел, когда мы находились в помещении, – тени на щеке. Она замирает, когда я обхватываю её подбородок, изучая отметину, оставленную папашей.
– Он тебя ударил? – цежу вопрос сквозь зубы, чувствуя, как кровь начинает быстрее течь по жилам.
Я никогда не был пай-мальчиком. Именно хоккей позволял мне держать свои эмоции в узде. Спорт, в котором я мог выплеснуть накопившуюся агрессию и ярость, бушующую внутри меня самого рождения. Сейчас же мне казалось, что я превращаюсь в Халка, ибо слова жены отца подстегнули во мне опасную цепную реакцию. Если она ответит положительно, я разнесу к чертям весь особняк.
Теа убирает мою руку и начинает заливисто смеяться, демонстрируя белоснежные зубы, словно я сказал что-то крайне смешное. Мне совершенно не ясно, что её так развеселило. Отсмеявшись, она склоняет голову набок и с лукавой улыбкой поясняет:
– Видишь ли, мне нравится грубый секс, а твой отец знает в нём толк. – Ещё до того, как смысл слов доходит до моего сознания, она касается моей небритой щеки в странном, ласковом жесте и сразу отдёргивает её, точно обжегшись.
Нутро сводит от боли, будто мне дали под дых. Там, где имелись проблески света, всё меркнет, поглощается ядом, с которым Теа знакомит меня с каждым днём ближе и ближе и от которого я не имел противоядия, – ревность, тёмная, разъедающая всё, что попадалось на её пути.
Если секунду назад я представлял, как убиваю собственного отца, то сейчас у меня возникло новое желание – придушить её. Одним словом, одним жестом эта девчонка способна вывести меня из себя так, как не умела никакая из моих пассий до неё. А ведь у нас с ней практически ничего не было. Но и тот единственный тесный контакт, состоявшийся в день её свадьбы, до сих пор не стёрся из моей памяти.
– Зато, в чём ты знаешь толк, дорогая мачеха, так это в извращениях. Не ходила к врачу? Полагаю, геронтофилия* лечится.
Девчонка надула губы, удерживая во рту воздух и бранные слова, рвущиеся наружу. Вид у неё был такой будто она вот-вот лопнет. Но, выдохнув, промолчала, продолжая сверлить меня злым взглядом.
Мы добрались до дома в полной тишине. Как только подъехали ко входу, она выбралась из машины, громко хлопнув дверью, демонстрируя своё недовольство моим обществом.
Я нежно погладил кожу руля своего автомобиля, словно извиняясь перед машиной за отвратительное поведение маленькой мачехи, чувствуя, как у самого пар из ушей идёт.
Всеми фибрами души мне не хотелось находиться в одном доме с этой парочкой. Ни умом, ни сердцем я не мог принять этот союз. Я понимал, что самым правильным способом выбраться из капкана, в который я сам себя загнал, был бы отъезд из отцовского дома. И как минимум до того момента, пока они не оформят развод.
Однако даже моей силы воли не хватало на такой поступок. Теа приковала меня точно невидимыми путами, и хотел бы я их разрезать, да слишком новыми, необычными были те ощущения, которые я испытывал к девушке. Догадывался, что отчасти мной руководит желание посоревноваться с отцом, которого и отцом-то никогда не считал. Общего у нас с ним кроме генома ДНК, совпадающего на девяносто девять и девять процентов, больше ничего и не было.
Нужно вырезать её из мыслей, вырвать её из каждой своей клетки, в которые она так нагло и легко проникла, обустроившись там, будто имела на это полное право. Но одно я понимал с очевидной точностью: пока я её не трахну, это наваждение никуда не испарится. Со мной всегда так было. Интерес угасал почти сразу после секса. Словно я, удовлетворив свой охотничий инстинкт, искал новую жертву, новую цель для завоевания. С ней будет так же. Осталось только заключить договор с собственной совестью и честью.
Глава 14
Хотелось рвануть обратно в город, но боль в бедре меня не отпускала, и каждый шаг в направлении собственной спальни добавлял мучений. Толком даже не помнил, как добрался до постели.
Утреннее пробуждение скорее было похоже на выход из ядрёного похмелья. Голова гудела, а солнечный свет, проникавший через незадёрнутые шторы, резал глаза. Я со стоном перевернулся на спину и понял, что сил перебороть боль и подняться в теле просто нет.
Подобного со мной не случалось с того момента, как меня выписали из госпиталя. Страх застрял где-то в горле, мешая полноценно дышать. Мысли в голове летали как стервятники, нашёптывая мне, что я навсегда лишился шанса выйти снова на лёд.
Я перебирал воспоминания о вечере аварии. Они были смутными, всё произошло слишком быстро, и мне есть за что благодарить судьбу. Ведь я выжил и остался почти цел. Но для меня, посвятившего свою жизнь хоккею, это было слабым утешением.
Кое-как набрав номер лечащего врача, я надеялся, что, приехав, он выпишет мне сильнодействующее обезболивающее и я вновь смогу соображать. Боль от ноги распространялась по всему телу, опутывая меня своими чёрными щупальцами и затаскивая в пропасть, в которой уже поджидало отчаяние. Каждый мой вздох отнимал силы, но добавлял очков к желанию сдохнуть.
Врач застал меня почти в бессознательном состоянии. Мозг с трудом обрабатывал его вопросы, но укол обезболивающего дал надежду на просветление. Минут через пятнадцать мне полегчало, и я смог сесть на постели и с недовольством обнаружил в своей комнате мачеху.
Она стояла у стены, кусая губы, и выглядела взволнованной. Моему воспалённому сознанию показалось, что сейчас она стала ещё красивее. И где-то в тёмном уголке моей души из тлеющих углей вспыхнул огонёк, согревая меня изнутри. Я едва совладал с собой, чтобы перебороть улыбку, которая грозилась вот-вот выползти на лицо. Пришла, озаботилась моим здоровьем. Неужели переживала?
