Певчее сердце (СИ) - Инош Алана (лучшие книги TXT) 📗
Это был хороший отпуск, но изобилие свободного времени всегда приводило к одним и тем же последствиям — мыслям о Владе. Её призрак всё время шагал рядом, с ним Мария делила все прогулки и впечатления; когда она засыпала в своём номере, он сидел около неё, провожая её ко сну.
6. Снова Чикаго. Удавка
Она давала рождественский концерт в Чикаго. С этим городом было связано нежно истязающее её сердце воспоминание о том выступлении: зал тогда плакал и рукоплескал стоя, а потом... Мария закрыла глаза: призрак Влады снова был рядом.
В этот раз её голос звучал по-особенному проникновенно, но иначе, чем тогда. Сейчас в нём звенел уже не страстный призыв, а безысходная боль и одиночество. Она уже не умоляла взять её на руки и унести с собой: звать стало некого, и её голос лишь оплакивал прошлое и благодарил за недолгое, невозвратно ушедшее счастье. Он не жаловался — был слишком горд, чтобы принимать жалость.
Как и в прошлый раз, у неё была отдельная гримёрная комната — та же самая. Здесь почти ничего не изменилось, только сделали небольшой косметический ремонт. Войдя, Мария сразу опустилась в кресло и закрыла глаза. Но присутствие чего-то нового заставило её их немедленно открыть. На столике стояла корзина роз с запиской: «Машина ждёт у входа».
Шрам на сердце набух и заныл, с каждым ударом отзываясь уколом — не сильно, терпимо, но неприятно. У концертного платья не было карманов, таблетки лежали в сумочке, а та находилась под присмотром верной Кати.
— Кать... Таблетки дай...
— Что, Мария Дмитриевна, сердце?
— Есть чуть-чуть. Не беспокойся, пройдёт. Мне надо отлучиться по личному делу.
— Но Мария Дмитриевна, у вас же через сорок минут — встреча с журналистами!
— Отменяется. Или можно перенести на утро, часиков на одиннадцать, не раньше. Всё, Катюш, я спешу. Когда вернусь, не знаю. Если журналисты согласятся на перенос встречи, постараюсь успеть к одиннадцати. Если что, звони.
— Таблетки с собой возьмите, пожалуйста...
— Да, Кать, спасибо.
Декабрьский Чикаго был запорошён снегом, дул неприятный резкий ветер. Мария закуталась в шубу, выходя на крыльцо. Праздничная подсветка фасада отражалась предновогодними блёстками в чёрном кузове лимузина, из которого при появлении Марии вышел старый знакомый, Константин — в чёрном пальто и без единого волоска на голове. В прошлую их встречу волосы у него ещё были, но уже значительно отодвинулись назад и образовывали что-то вроде полуостровка над лбом — намёк на будущую лысину. Хоть его шевелюра успела поредеть не так уж сильно, Константин решил вопрос радикально, став гордым обладателем выбритого до зеркальной гладкости черепа. С ним он выглядел суровее.
— Добрый вечер, Мария Дмитриевна. Присаживайтесь... Владислава Сергеевна ждёт вас в гостинице.
Сердце покалывало. Ноги подводили Марию, и она пару раз поскользнулась, пока добиралась до машины.
— Осторожно, Мария Дмитриевна, не упадите. — Константин подхватил её рукой в чёрной кожаной перчатке под локоть, когда она уже на «финишной прямой» поскользнулась в третий раз.
Тёплое кожаное нутро роскошной машины впустило её, Константин сел следом, и авто тронулось с места. Мария закрыла глаза, прислушиваясь к стуку пульса в висках и покалыванию сердца в такт биению. Неплохо бы ещё таблеточку. Её пальцы захрустели упаковкой, выдавили таблетку из блистера. Сунув её под язык, она снова закрыла глаза.
— Как вы себя чувствуете, Мария Дмитриевна?
— Всё в порядке, Константин. Жить буду.
Её почти укачало. К концу поездки голова при малейшей попытке встать звенела и плыла, нутро отзывалось всплеском тошноты. Константин вышел и открыл перед ней дверцу, но Мария простонала:
— Кость, прости, но мне не встать.
— Вам плохо?
— Есть чуть-чуть. Не смогу подняться в номер.
— Понял. Минутку. Я должен доложить Владиславе Сергеевне.
Дверца мягко захлопнулась, Константин снаружи достал телефон, но разговора Мария не слышала. Веки опять сомкнулись, снежный буран гудел в висках...
Дверца распахнулась, в салон повеяло холодным воздухом и... знакомым парфюмом, который когда-то так сладко чаровал Марию. Его аромат и сейчас нежно пощекотал её спотыкающееся, то и дело пронзаемое иголочкой боли сердце. Пара секунд молчания, и к аромату добавился голос:
— Маш... Не пугай меня. Что случилось? Больно? Сердце?
Мария вслушивалась в этот голос с тёплыми слезами, не достигавшими глаз, но омывавшими грудь изнутри. Как будто и не было разлуки, и всё как вчера... И словно не снег за окном, а летний дождь, а у причала покачивалась на волнах яхта. Одна тёплая рука накрыла её похолодевшую кисть, пальцы другой чуть тронули щёку.
— Маш, ты меня слышишь? Хоть слово скажи. Посмотри на меня...
Глубоко не вздохнёшь: сразу иголочка боли в сердце. И открыть глаза страшно: а вдруг оно вообще не выдержит и разорвётся? Но Мария разомкнула веки. Бесенят не было, морская лазурь блестела ледком тревоги. Не стало льняных кудрей, в которые она так любила зарываться пальцами, их сменила короткая стрижка: виски и затылок — ёжиком, сверху более длинные пряди, слегка встрёпанные и приподнятые, лежали жёстко и остро, без былых округлых и мягких линий. Владислава была в наспех накинутом тёмном пальто и светлых брюках.
— Машенька, может, тебе в больницу надо, а?..
— Не хочу, — прошелестело, сорвалось с губ Марии. — Забери меня... Унеси с собой.
— Маш, ты уверена, что не надо в больницу?
— Сейчас отпустит... Просто забери.
— У тебя хоть лекарство есть?
— Есть. Это ты.
Губы и брови Владиславы дрогнули, потом первые сжались, а вторые сдвинулись.
— Машутка моя... Так, Костя, бери её на руки и идём в номер. Осторожно, не ударь её! Голова... Машуль, всё хорошо. Я с тобой.
Через пять минут в номере «люкс» Марию, освобождённую от шубы и обуви, переодели в халат и уложили на роскошную кровать с мягким изголовьем, укрыли одеялом. Сбросив пальто и оставшись в белой блузке с шерстяной жилеткой в ромбик, Владислава присела рядом.
— Ты как? Может, воды? Чаю?
— Нет... Только тебя.
— Кость, посиди у себя в номере, ладно?
— Как скажете, Владислава Сергеевна.
Константин вышел, неслышно прикрыв дверь, а Владислава всё-таки заставила Марию выпить несколько глотков воды. Склонившись над ней, одной рукой она упёрлась в постель, и Мария очутилась в ловушке: справа — рука Владиславы, слева — её бедро, сверху — она сама. Бирюза взгляда была серьёзной и нежной, чёртики прятались глубоко.
— Машенька, я уехала с половины концерта, не смогла дослушать.
— Что, так плохо я пела? — понемногу чувствуя отступление боли, дрогнула Мария уголками губ.
— До ужаса прекрасно. Так прекрасно, что страшно становилось. Потому и не смогла.
Слёзы наконец добрались до глаз, сердцу стало чуть легче.
— Я причинила тебе боль, Влада... Вот, теперь плачу за это.
— Никакая моя боль не стоит твоего здоровья и жизни, пташка моя певчая. Когда Костя позвонил и сказал, что тебе плохо, у меня сердце в пятки ушло. Не пугай меня так больше, а?
— Прости, Владь... Перенервничала чуток. Мне уже лучше.
— Слава богу. Машунь, а вот нервничала ты зря. Неужели ты думала, что я скажу или сделаю тебе что-то плохое? Я ведь не упрекать тебя или выяснять отношения приехала. Между нами и так всё яснее некуда.
Снова легонько кольнуло, слеза скатилась, и Владислава смахнула её со щеки Марии.
— И что же тебе ясно, Владь?
Бирюза смотрела совсем серьёзно, грустно, новая стрижка подчёркивала худобу лица, делая его ещё более энергичным, суровым, хищноватым. В носогубных складках пролегли морщинки, которых прежде не было.
— То, что я тебя люблю. И это взаимно. Но ты сбежала от меня замуж. Не знаю, зачем ты вышла за него — из благодарности ли, от отчаяния ли, неважно. Это всё лирика и предположения. А есть факт: пытаясь заполнить пустоту, ты загоняешь себя в гроб работой. Так не годится, Машутка. Надо с этим что-то делать.
