За зеркалами - Орлова Вероника (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
Когда спускалась, думала о том, что мне на обратном пути рассказал о Дарке Люк. Пока ехали в машине обратно до участка.
«Всю дорогу я молчала, до боли сжимая пальцы и глядя в разукрашенный вызывающе яркими лампами город. Он шумит, он поёт и танцует, не обращая внимания на чью-то смерть или рождение. Город ревёт автомобильными гудками и слепит разноцветными фонарями прямо в глаза в предвкушении Рождества. Траурная музыка звучит в отдельных домах, теряясь в какофонии праздничных мелодий.
- Послушай, - я повернула голову к заговорившему Люку, - не загружайся сейчас этим.
Усмехнулась, отворачиваясь снова к окну.
- А ты знаешь, чем я загрузилась?
- Я догадываюсь. Я думаю, ты была права насчёт Натана. Нет, я всё ещё считаю, что придурка не нужно выпускать. Ему за его прошлые деяния можно было бы впаять пару лет.
- Что? – в ручку двери вцепилась пальцами, не веря своим ушам, - Была права?
- Да, я же знаю Дарка. И всю шайку его. Он по сути…ну не такой отбитый, чтобы детей маленьких…вот так. Не знаю, что на меня нашло. Мальчиков этих увидел…у самого сыновья растут, как представлю…и мурашки по коже.
Медленно к нему обернулась, не перебивая. Впервые о себе рассказывает. Впервые вообще без намёков, без уколов, без агрессии, тщательно скрытой, но всё же улавливаемой, говорит. Словно решил, что может доверять мне.
- Увидел, столько трупов изувеченных, и крышу снесло. Хоть и понимал умом – не мог он сделать такое. Дарк этот…он бездомным как родной. Особенно детям. Подбирал в свои катакомбы всех обездоленных. К нему ползли из муниципальной больницы сироты. Ползли, в прямом смысле слова, Ева. Не имея ног. Знали – через некоторое время их в приют отдадут, а там им конец придет. Зачем кормить недочеловека, если его паёк можно между собой разделить? А если и выдадут, то дети постарше отберут. Всегда отбирают они. Вот они и грызли землю, сами подыхали от боли, но находили какого-нибудь нищего прохожего или сердобольную медсестру и умоляли отвести к катакомбам в обмен на тарелку похлёбки. А не находили, так сами добирались. Передвигаясь на локтях. Троих таких он у себя оставил. Конечно, недовольные были среди своих. Но…я не знаю…рты им он сразу закрывает. Авторитетом нерушимым у зверья этого обладает. Дети, конечно, воруют безбожно, ловили мы их не раз. Да так он и не отрицал никогда. Говорит, есть им что-то надо. Работы на всех нет. Ну, правда, он всё же гонял пацанят своих улицы мести, ботинки чистить или какую работу попроще делать. Всех, кто тринадцати старше, на стройку отправлял – кирпичи таскать. Мелочь, которую там получали, собирал и всю в общак клал. Из неё потом в «чёрные» дни, так они зиму называют, закупал еду на всех.
Взрослым разрешает в Квартале своём ютиться, если только каждый из них хотя бы одному ребенку поесть с собой принесет – плата за съём жилья у него такая. Если кто взбрыкнет, получает нещадно. Жёсткий он. И избить может. Правда, детей не трогал, а вот взрослых – да.
- И что ж его, жесткого такого, не посадили до сих пор?
- А никто не признается. Знаем ведь, что он зверствовал. И порезать может. Отрубить пальцы, например, за то, что взрослый у девчонки мелкой отобрал кусок хлеба. Отрубил и выкинул на улицу в зиму. А тот притащился в больницу, плачет, в здоровой ладони пальцы свои сжимает, просит пришить, а кто сделал – не говорит. Знает, что, если выдаст, свои же убьют и глазом не моргнут.
Обхватила плечи руками, ощущая, как холодно вдруг стало в салоне автомобиля. Предчувствие беды приближается. Атакует, долбится в затылке головной болью, дрожью пальцев отдаётся. Странно. Рассказ Люка не успокоил всё равно. Возможно, потому что всё, что он поведал, я знала и так. Нет, не подробности. Но чувствовала инстинктивно, сидя напротив Натана в своем кабинете. Силу его чувствовала. И жестокость. Она в глазах его то загоралась, то потухала, вызывая желание убежать, спрятаться как от опасного хищника…и так же неумолимо заставляя тянуться к нему в попытках разгадать, в попытках для себя раскрыть, почему в глазах его наравне с ненавистью боль выступает. Не сострадание. Не жалость. А боль. Будто не жалеет он убитых мальчиков, а ощущает их агонию своей кожей.»
А сейчас остановилась перед камерой, и сердце замерло, когда увидела высокого темноволосого мужчину, стоящего по ту сторону решётки. Сильные пальцы впились в металлические прутья. И в голове вдруг пронеслось – ждёт. Не знаю, как…но вдруг с какой-то поражающей ясностью поняла, что он ждёт меня.
Приблизилась, остановившись в шаге от него.
- Уже знаешь, Дарк?
И сердце тут же забилось в бешеной, в дикой пляске, когда он резко распахнул невообразимо чёрные глаза и медленно улыбнулся, окинув ленивым взглядом меня с ног до головы.
- Намного больше, чем вы, мисс Арнольд.
Господи…как он это сделал? Как этот дерзкий...этот невероятно наглый хам произнес мою фамилию настолько чувственно, что у меня в животе словно рой бабочек разом вспорхнул, и так больно от трепыхания их тонких, почти прозрачных крыльев внутри. И в то же время страшно. Вдруг почему-то стало страшно, что они могут сломаться. Такие хрупкие и красивые, обязательно сломаются, стоит только прикоснуться к ним пальцами.
- Так, может, расскажешь мне то, чего я не знаю?
Слегка склонившись вперёд, выдыхая глубоко и мысленно накрывая бабочек стеклянным куполом, чтобы притихли, чтобы перестали биться в истерике предвкушения, и не мешали думать отстранённо, с холодной ясностью.
- А, Дарк? Может, прекратишь играть в свои жестокие игры, если на самом деле что-то знаешь, и мы спасём этих несчастных детей? Или все твои слова с просьбой о доверии – всего лишь бравада несчастного бродяги, который не знает, как ещё привлечь к себе внимание.
И застыть, ощутив, как изменилась погода в камере. Как повеяло холодом, и даже захотелось обхватить себя руками, чтобы согреться. Совсем как недавно в автомобиле Люка. Будто вернулось то самое предчувствие беды, но теперь оно смешано с яростью. Его яростью.
- Ты знал, что это произойдёт, так, Дарк? Ты знал, потому что ты не являешься убийцей, - шагнула к нему, усмехнувшись, когда в его глазах сверкнула молнией злость, - или потому что кто-то отводит моё внимание от тебя?
А он вдруг резко подался вперёд и меня за шею рукой схватил, притягивая к себе. Вскрикнула, но он второй рукой закрыл мне рот и прошептал, глядя в глаза:
- Да я убью любого, кто отвлечёт ваше внимание от меня, мисс Арнольд. Любого. Кто. Отвлечёт.
В его плечи руками впилась, отталкивая и в то же время, словно завороженная, наблюдая за собственными действиями со стороны. Потому что не отпускает. Не позволяет отвернуться, удерживая взгляд своим, непроницаемым. И грудь сдавило невозможностью выдохнуть. И нет страха. Никакого страха перед ним. Какая-то странная, ничем не объяснимая уверенность, что этот мужчина не причинит мне вреда…пока что. Пока не считает нужным причинить.
Вонзилась зубами в его ладонь, не отпуская в ожидании, когда же этот самонадеянный ублюдок уберет руку, зашипит, закричит…я не знаю, как-нибудь, любым способом отреагирует. А он губы растянул в широкой, в безумной улыбке, и в глазах черти заплясали. И не отпускает. Словно вызов мне бросил. А я его приняла. Сильнее зубы сомкнула, пока не ощутила вкус его крови во рту. Сумасшедший…а он продолжает улыбаться, как обезумевший, будто ему эта боль удовольствие приносит.
- Ц-ц-ц-ц…мисс Арнольд. Разве вам не объясняли в детстве, что нельзя кусать несчастных бродяг – можно заразиться бешенством.
А затем этом псих резко выдрал свою ладонь, демонстративно облизнул кровь с неё, и, дёрнув меня за шею к себе, впился в мой рот поцелуем.
***
Губ её своими коснулся, и остолбенел, охреневший от того, как всё тело прострелило мощным разрядом возбуждения. Дьявол! Разве так бывает? Чтобы от одного прикосновения крышу снесло и хотелось повалить прямо на грязный каменный пол и отыметь эту чистенькую, источающую аромат корицы женщину с бархатной кожей, как драл самых дешевых, самых грязных шлюх? Хотя разве не застыл точно так же, увидев её в первый раз? Разве не подыхал все эти дни от желания коснуться хотя бы её запястья? А сейчас сминал жадно мягкие губы, раздвигал их языком, вжимая её в себя…и между нами долбаные металлические прутья, а мне кажется, они до предела накалились и сейчас прожгут ткань и плоть под ней. Ворваться языком в тёплую глубину её рта, ухмыльнувшись, потому что она позволила сделать это. Растерянная…или же согласная. Плевать. Совсем скоро её мнение не будет значить ничего.