Я покорю Манхэттен - Крэнц Джудит (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Они завидуют мне, завидуют, твердила Лили, выбегая на улицу и ничего не видя перед собой. Визг тормозов отрезвил ее: еще секунда — и она попала бы под колеса такси. Это старичье, высохшие мумии, жалкие, гнусные развалины, но главное — завистливы. Эти свиньи завидуют ее молодости, таланту, которого ни у одного из них никогда не было. Еще рассуждают о каком-то «неуловимом нечто», которое невозможно выразить словами! Льют крокодиловы слезы, злорадствуют, в то же время делая вид, что им ее жалко, судят и рядят… Они же сами были от нее в восторге, как же они могут теперь говорить, что она не тянула… И ведь признают, вынуждены признать, что любая балетная труппа была бы счастлива ее заполучить.
Зависть! О, это чувство знакомо ей с того самого дня, как она начала танцевать, распаляла себя Лили, изо всех сил торопясь домой. Она читала зависть в глазах одноклассниц всякий раз, когда ее в чем-то выделяли перед ними, хвалили, давали главную партию. Зависть с их стороны означала, что она лучшая среди подруг, будучи безошибочным признаком, единственной эмоцией, которую нельзя утаить, единственным признанием, которое полностью ее убеждало. Зависть была ее союзником. Но, Боже, как отвратительно, что даже сэр Чарлз и Элма Грей подвержены этому чувству… и это учителя, якобы руководящие ею и заботящиеся о ней, а не конкуренты, то есть зависть вроде бы должна быть им чужда. Выходит, ожидать этого нельзя: такова человеческая натура. Они и в могилу-то сойдут, снедаемые той же завистью. Они скорчатся от нее, высохнут, зачахнут. Да, от зависти! От чего же еще? Они вызывали у нее чувство тошноты: если бы они не были столь мерзкими, она могла бы их даже пожалеть.
Теперь она так спешила, что почти бежала — скорей, чтобы выкинуть из памяти невольно подслушанные слова. К чему терять время, повторяя то, что не соответствует истине? Она летела вперед, откинув голову и распрямив плечи, — поступью примы-балерины. Разве в состоянии человеческое тело передвигаться более изящно?
— Лили, ты опоздала. Что-нибудь случилось? — спросила леди Мэксим из гостиной.
— Конечно, нет, мама. Извини меня. Я сейчас.
К черту мисс Брайни, думал про себя Зэкари Эмбервилл. Надо было или прихватить ее с собой, или не слушать ее бреда насчет лондонских портных. Сняв пиджак, он стоял у большого деревянного стола, сплошь заваленного какими-то постоянно съезжавшими грудами из рулонов самой дорогой в мире шелковой и трикотажной ткани — простой, клетчатой, в полоску, шотландки, — от разнообразия всего этого рубашечного материала голова шла кругом. Конечно, отдел индивидуального пошива универмага «Турнбулл и Ассер» вряд ли был подходящим местом для мужчины, который ненавидел сам делать покупки и вообще не имел понятия, что именно ему надо. Вежливый молодой продавец в конце концов оставил его одного, чтобы не мешать клиенту на чем-нибудь остановиться, после того как в течение битого часа он бесполезно пытался помочь ему своими советами, один за другим набрасывая куски ткани на плечо Зэкари. Он притащил в примерочную и множество буклетов с совсем крошечными образчиками, но это только еще больше затруднило возможность выбора.
Бледно-голубой? Этот цвет представлялся единственно разумным и вполне нейтральным, но Зэкари просто не мог позволить себе заказать рубашки этой расцветки: с него хватит и тех, которые он покупает каждый год. Но просто взять и тихонько уйти он тоже не мог: слишком уж много времени потратил на него продавец. Тогда он принялся решительно откладывать в сторону то, что безусловно нельзя было бы носить, — постепенно возле стола возникла целая гора из рулонов. Пока Зэкари занимался этим делом, он пытался определить особенности здешней моды. Судя по впечатлениям сегодняшнего субботнего утра, британцы явно предпочитают рубашки кричащих расцветок. За всю свою жизнь не встречал он столько вопиюще контрастирующих, вызывающе ярких рубашек — в полоску, клетку, шотландка… В Америке разве что гангстер стал бы носить что-либо подобное.
После упорных поисков он наконец-то остановился на четырех рулонах. Теперь надо будет сделать окончательный выбор. Стоя перед зеркалом, Зэкари, как показал ему продавец, вытягивал из рулонов полосу ткани и набрасывал на плечо. Каждый раз лицезрение собственной задрапированной фигуры повергало его в ужас и он сокращенно качал головой. В маленькой комнате почти не было света, так что весь отобранный им материал в неброскую полоску выглядел, казалось, одинаково. В зеркале отражался какой-то бедуин, зачем-то натянувший на себя палатку.
— Извините, вы не могли бы помочь мне советом? — обратился он к неясному женскому силуэту, уже довольно давно маячившему в отдалении, — похоже, это была молодая женщина, ожидавшая своего пожилого спутника, что-то оживленно обсуждавшего с продавцом.
— Простите? — отозвалась она, как будто пробуждаясь ото сна.
— Мне нужен женский глаз. Если бы вы встали, подошли сюда и просто глянули на меня. Как вам кажется эта ткань в полоску? Только обещайте говорить правду… Ничего не скрывать. Что не нравится — так и говорите. Я бы сам к вам подошел, но, к сожалению, я прикован к столу. Стоит мне от него отойти — и все эти рулоны полетят на пол. Продавец ушел, и я остался совсем один.
— Лучше я его тогда позову.
— О нет, не стоит. По-моему, он уже махнул на меня рукой. Надо, чтобы кто-то подсказал мне со стороны.
Лили Адамсфилд (а это была она) с явной неохотой поднялась с места и подошла к незнакомцу. У этого американца странные манеры, но что возьмешь с американцев…
Черт, да она же совсем еще девочка! Но какое это имеет значение, молниеносная уверенность промелькнула в мозгу Зэкари, не оставив там и тени сомнения. Одного взгляда на Лили оказалось достаточно, чтобы влюбиться без памяти — в овал ее лица, обрамленного густыми прямыми прядями белокурых волос; в ее глаза, чьи серые глубины напоминали посверкивающие сквозь туман морские волны; в ее рот, очертания которого таили неизъяснимую сладость с приместью очаровательной грусти, предназначенной для того, чтобы ее можно было стереть поцелуем. Зэкари влюбился раз и навсегда. Это была его девушка. Девушка его мечты. Такая же хрупкая, как и сама мечта. Знать бы ему, что она действительно живет на свете, он бы давно поспешил ее найти. Зэкари шагнул навстречу Лили, взял ее руку в свои ладони. Ткань с его плеч соскользнула на пол.
— А сейчас мы пойдем куда-нибудь вместе на ленч, — заявил он ей.
Лили Дэвайна Адамсфилд, которой только что исполнилось восемнадцать, в баснословно дорогом кружевном платье королевы нимф, созданном усилиями Нормана Хартнелла, и Зэкари Эмбервилл поженились ровно через месяц, в январе 1952 года, получив благословение от так и не пришедших в себя от неожиданности виконта и виконтессы Адамсфилд. Свадебная церемония состоялась в церкви св. Маргариты в Вестминстере в присутствии четырехсот пятидесяти приглашенных, среди которых были недавно коронованная королева Елизавета, принц Филип, мисс Брайни, Пэвка Мейер, семья Лендауэров в полном составе и Сара Эмбервилл. Отсутствовал один лишь Каттер, сдававший в это время экзамены. Лили усадила сэра Черлза, Элму Грей и своих подруг по училищу во втором ряду, сразу же за королевой и собственным семейством.
Пусть смотрят получше, решила Лили, тщательно обдумывая, как рассадить гостей, пусть видят воочию, как она счастлива, даже отказавшись от карьеры примы-балерины, бесспорно ожидавшей ее в будущем. О, танцевать она будет и дальше. Без этого нельзя существовать, но выступать она не станет никогда. Трудное, полное самоотдачи, целенаправленное существование примы просто не вписывается в ту ликующую жизнь, что расстилалась сейчас перед ней, ровная и лучезарная. Жизнь, которую обеспечивал ей этот прямо-таки неистовый американец, обожавший ее и доверяющий ей беспредельно.
Своей изумленной матери она сказала, что все равно не смогла бы участвовать в вечерних спектаклях: ведь по отношению к Зэкари это было бы несправедливо. А значит, не могло быть и речи о том, чтобы танцевать в балетной труппе «Нью-Йорк сити сентр».
