Синдром Фауста - Данн Джоэль (книги онлайн полные txt) 📗

Когда я позже спросила его, что ему подсказало, что я не буду очень сопротивляться, Чарли расхохотался:

– У тебя в глазах была такая пустота… И это в твоем-то возрасте? При твоей-то внешности?!

Комплексы в Чарли начисто отсутствовали: все было дозволено и все – естественно. Из нудного урока секс вдруг превратился в захватывающую авантюру. Чарли не только ничего не стеснялся – пытался и меня избавить от чувства привитой мне дома вины за содеянное. Это с ним я испытала первый в своей жизни оргазм. Но ошеломил он меня не столько силой и яркостью, сколько неожиданностью.

– Бедняга, – ухмыльнулся Чарли в ответ на мою реакцию. – Ну и не везло же тебе с мужиками!

Я зарделась, но он только подмигнул мне и ошарашил еще циничней:

– Ты что, никогда сама себя пальчиками не баловала?

Я заплакала…

Для Чарли секс всегда был чем-то вроде олимпийского забега, цель которого – во что бы то ни стало взойти на доску почета. Может, поэтому, взяв меня, как опытный тренер в обучение, он довольно скоро убедился, что медалистки из его ученицы никогда не получится. Наверное, одних способностей для этого мало: нужно еще желание. А его-то у меня как раз и не было. Да и никакой страсти к Чарли я не испытывала.

Довольно скоро я пришла к убеждению, что если секс и напоминает спорт, то заниматься им долго и много – скучно и утомительно, Я уставала от перегрузок, а вместо удовольствия ощущала боль и усталость. А потом все чаще и чаще стала задавать себе вопрос: а зачем тебе, собственно, это надо? В результате через пару месяцев ничего, кроме досады и желания остаться одной, я уже не испытывала. Зато хорошо усвоила – что я буду, а чего не буду девать с тем, кто станет моим мужем.

Чарли понял это и, потеряв ко мне интерес, познакомил с Руди. О том, что все, по сути, подстроила Роза, которой важно было прекратить роман своего сына с Лолой, я узнала лишь много позже…

В Руди я нашла то, чего не было в Чарли и двух его предшественниках: нежность. Прикосновения его были ласковы и интимны, голос – мелодичен, а речь – так доверительна, что хотелось закрыть глаза и забыться. Он был деликатен, не подгонял бежать за собой, как Чарли, а как бы протягивал руку: хочешь, побежим вместе?! И уж для него-то секс был никаким не спортом, а лакомством. Но ведь и лакомства могут быстро наскучить. Я хотела жить полнокровной жизнью: иметь семью, детей, путешествовать, ходить в кино, на концерты, в театры, встречаться с друзьями, приглашать их к себе.

Руди везде и во всем был удивительно чуток. В постели он наверняка знал – испытала я оргазм или нет. Меня иногда это пугало. Со временем, правда, я научилась вводить в заблуждение и его тоже. Но вот к его потребностям в сексе я так никогда и не смогла привыкнуть: он был оргазмоманом…

РУДИ

Руди из прошлого ненавидел человека на Розиной фотографии, хотя прекрасно знал, что тот – его отец. Лучше бы ему быть скромным бухгалтером или зубным врачом, скрипел он зубами: тогда он не стал бы отказываться от сына…

Я не видел Розу перед смертью, как Чарли, и меня это мучило. Не знаю почему, но я был уверен, что, умирая, она хотела мне что-то сказать. Только вот что, как я ни силился, ухватить не мог. А самое неприятное – чувство это меня не оставляло.

Она мне часто с гордостью напоминала:

– Не забывай, чей ты сын, Руди! Помни об этом всегда и везде!

Этот рефрен преследовал меня всю жизнь…

От мысли, что я ее уже никогда не увижу, сжимало горло. От обиды за нее и за свою неблагодарность по отношению к ней. Я даже бессильно всхлипнул. Роза была и останется в моей жизни навсегда самым большим стыдом и болью. Такая беспомощная, ранимая, одинокая! Думая о ней, я начинал ощущать невыносимую тяжесть утраты и своей в ней вины.

Свинья, я так и не воздал ей ни за ее доброту, ни за беззаветную преданность. Ведь я был ее единственным и горячо любимым, но таким неблагодарным сыном…

Абби ее не выносила. Впрочем, как и Роза – Абби. Они были противоположностью друг другу. Мать – с ее порывами, волнующей чувственностью, поиском любви и тепла. И жена – воплощение здравого смысла и чувства долга.

Ворочаясь на больничной койке, я пытался представить себе Розу молодой: такой, какой она выглядит на старых фотографиях. С озорной нежностью во взгляде, с черной, модной тогда челкой, доверчиво приоткрытым ртом. Звезда бухарестского кабаре, любовница члена королевской семьи – что от всего этого осталось после шести лет войны и прихода к власти в Румынии коммунистов? Кабаре прикрыли, звезда эстрады стала скромной портнихой.

Единственное утешение, что счастье хоть и ненадолго, всего лишь на несколько лет, но все же выпало на долю Розы. Ни у кого в кордебалете не было такого числа поклонников и такого успеха. Я уверен, что мужчин в ней влекли не только ее одетые в черные чулки длинные ноги, но и вся ее бьющая наружу неотразимая артистичность. Получи Роза образование где-нибудь в серьезной студии, из нее могла бы выйти подлинная кинозвезда. Многочисленных ее почитателей разогнало лишь появление за кулисами моего титулованного папашки. Общее обожание увяло, Уступив место осторожному шепотку: вы слышали?..

Была ли Роза счастлива с этим самовлюбленным смазливым щеголем и обломком пережившей себя эпохи? Не знаю, хотя думаю, что опереточная старомодность его манер и внешний шик не могли не произвести впечатления на дочь рано умершего еврейского музыканта-клезмера. [6] Капризный сноб и волокита, мой титулованный предок витал в тесных гримерных и под зазывающими фонарями на входе, как недоступный, но остро дразнящий мираж. Герой закулисных грез юных дебютанток, он разыгрывал из себя рокового любовника. Уж кто-кто, а он умел ухаживать за женщинами и знал, чем их прельстить. Все изменила встреча с Розой…

До последних своих дней она была уверена, что он искренне ее любил.

– Руди, – повторяла она мне всякий раз, – твой отец был благородным человеком и носил меня на руках.

Я же в ответ давился ненавистью и твердил:

– Он просто свинья, Роза! Дешевый самовлюбленный хряк!

Когда ей не хватало слов, она беспомощно выбрасывала свой последний козырь:

– Но ведь он не забыл нас, когда началась война. Мы выжили только потому, что он сделал нам фальшивые документы и отправил в Венгрию как своих далеких родственников…

Кроме зонтика, белых перчаток с вензелями и блеклых позументов, от него ничего не осталось. Но Роза хранила их всю свою жизнь как память о чем-то сверкающем и незабываемом.

О ее романах я знал очень мало. А может, и было их наперечет? Помню, что к нам стал наведываться советский офицер – еврей: грудь его из-за обилия орденов напоминала музейный прилавок. Но когда этот смельчак узнал, кто был в числе его предшественников, немедленно исчез и испарился: а кто, скажите, его бы упрекнул? Одно дело – скоротечное мужество в бою, другое – долгий и мучительный героизм самопожертвования.

«Роза, – звал я мысленно, словно она могла слышать. – Роза! Единственно, чем я могу перед тобой оправдаться: я в своей жизни не был счастливее тебя. Иначе я чувствовал бы угрызения совести даже еще острее…»

Внезапно в палату вошла медсестра – приземистая блондинка лет двадцати семи – двадцати восьми с цепким и оценивающе-ощупывающим взглядом:

– Так вот вы какой?! Ну-ну…

Серые, чуть подведенные глаза оценивающе задержались на мне, но не мигнули.

– А что – «ну-ну»? – веселея, спросил я.

– Ну и напугали вы Мэри…

– Кого-кого?

– Врачиху. Мэри Спирс. Она докладывала о вас на обходе. Вот уж не думала, что она способна вызвать у мужчин такую реакцию.

Блондинка все еще не сводила с меня взгляда. Только чуть позже до меня дошло, о чем она говорит.

– Это – после долгого поста или от темперамента? – облизнула она губы.

Я усмехнулся, но ничего не ответил, и она подошла поближе: поправить постель. От нее пахло гримом и чуточку – потом. Насколько это все же было приятней запаха стерильности, застоявшихся лекарств и далекого клозета. Грудь у нее была большая, объемистая и, наклоняясь, она придвинула ее ко мне очень близко.