Противоречие по сути - Голованивская Мария (читать книги без TXT) 📗
– Будьте любезны, – сосед с лицом отличника выговаривает неудобные для его речевого и жевательного аппарата слова, – видите ли, – к стюардессе, – но нашему гостю нехорошо, мы обеспокоены…
Почувствовав, что тот совершенно безопасен – не только сер лицом, но и на грани срабатывания вомитативного рефлекса, – старик даже привстал, демонстрируя готовность помочь двум не последнего десятка стюардам, принимавшим великую личность на белы руки и превыпроваживающим его в хвостовой отсек самолета.
За три остановки до универмага-гиганта, теперь выглядящего по-стариковски невзрачно, – Наташин дом. Я множество раз про себя загибал пальцы, считал, что теперь носило на себе только мне одному понятные отметины, шрамы, и выходило, что все наилюбимейшее: кабинет, закат за окнам, итальянский язык, самые чудесные рыбы, о которых я понарассказал ей с три короба, и этот мой любимый маршрут. Перечислил еще раз. Ерунда, мутно подумал я, а вот то, что сильно тошнит – куда хуже. И кто теперь выглядывает из ее окон?
Тихонько, тихонько, баюкал я себя, не шелохнуться и дышать поглубже, чтобы не растревожить зарождающейся внутри бури, закрывать глаза не надо – слишком сосредоточишься, рассматривай что-нибудь, подсказал я себе и уткнулся взглядом в спинку опостылевшего переднего кресла: внизу карман с журналом, столик, пупырчатая обивка. Тошнотворно, мелькнуло у меня в голове, и я, не проговорив старику слов вежливости, перешагнул через его крошечные колени и побрел в хвостовой отсек самолета. Там, как и следовало ожидать, все было занято.
– И вот она ходит к нему каждый день, к психиатру, к Гиру. – Мужской голос сзади, окрепший, пополневший, румяный.
– Такой красавчик, плейбой, да? – Оживленный женский.
– Ну да, только посолидневший, поседевший, он как раз играл в фильме, сказочка для бедных, мелодрамочка для милых дамочек, он – шикарный богач, живет в отеле, подбирает на улице проститутку, влюбляется по уши и – хэппи энд.
– Не видела.
– Сначала вся Америка, а потом и европейские заокеанические окрестности с ума сходили.
– Такой смазливый, который играет настоящих мужчин с душой?
– С душком. Шучу. Это он, вы правы. Может, выпьем чего-нибудь?
– Нет.
Спереди – храп. Старик отсиживается за газетой. Потом мне, будто желая оправдаться:
– Наше европейское общество устроено так, что мы можем ничего не бояться. Вы слышали об этом?
– Правда? – ироническая нотка в моем на секунду восстановившемся голосе.
– Вот посудите сами.
– … и героиня, на самом деле вторая по значимости, ходит к Гиру каждый день, рассказывает ему разное, все как-то сводит к самоубийству, потом будто проговаривается, что ее изнасиловал отец, потом также ненароком о пистолете, Гир пугается, и тут она предлагает ему встретиться с ее сестрой, он совершенно не понимает, в чем тут дело.
– Ну давайте, пожалуй, выпьем…
– Что предпочитаете?
– Можно немного шампанского.
– Шампанского? Великолепно! Девушка, будьте добры! За знакомство – конечно же, шампанского!
– Смотря какое у них есть.
– Так вот, он чувствует, что здесь что-то не так, а пациентка ему все время рассказывает о своем навязчивом сне, какой-то там постоянно фигурирует букет, и среди цветов обязательно фиалки, которые она каждый раз называет violence.
– Слушаю вас, – стюардесса.
– Девушка, нам, пожалуйста, шампанского.
– Какого желаете, у нас есть…
– Лучшего, разумеется… А потом эта сестра сама приходит к нему, оказывается раскрасавицей, у них любовь, а он параллельно какими-то судебными делами занимается или чем-то в этом роде.
– Гир?
– Гир. Она, то есть сестра, жалуется Гиру на мужа, монстр, мафиози, там его показывают несколько раз, сыграно конкретно, ничего не скажешь, а сестра – знаменитая актриса, ну как ее, как ее?
– Ким Бессинжер?
– … Ну так и что, что Вы думаете об этом? – Сосед, кажется, от нетерпения почти что тряс меня за рукав.
Резкое улучшение возбудило во мне такую жизненную энергию, что я с размаху рубанул, уже через десять минут страшно раскаиваясь в содеянном.
– Да что вы в самом деле, – я говорил зло, иронично, напористо, – да у вас страх – основная движущая сила вашего, с позволения сказать, общественного прогресса. Боишься умереть – страховочка, заболеть – страховочка, ограбления – пластиковая карточка в зубы, нет, чтобы делать общие отчисления, обыкновенные налоги, так нет, все до малейших деталей оговорено, этот вот процентик – на случай внезапной перевозки вашего трупа с одного континента на другой, и парадные – на запоре, и домофон, и консьержка начеку, досье на всех жильцов составляет, плати только за все по отдельности и ничего в отдельности бояться не будешь. Не так разве?
Старик обиделся. Но потом на удивление быстро справился с собой.
– Давайте спокойно разберемся во всем по порядку.
Я содрогнулся.
– Начнем со страховой медицины. К примеру, вы…
– За знакомство в небесах.
– С удовольствием. Пауза.
– Я?
– Ну не вы, я. Вот у меня случится аппендицит, кто за это должен платить? Давайте рассмотрим все поэтапно. Кстати, и пенсии. Сейчас в нашей стране поколение среднего возраста очень обеспокоено: их деньги пошли на наши пенсии, а нынешние молодые не хотят, знаете ли, работать, так кто же будет платить пенсии через пятнадцать-двадцать лет? Я читал об этом.
– … И что же Гир?
– Он защитил ее в суде после того, как она убила мужа. Доказал, что она, сестра то есть, страдала паталогическим опьянением, и поскольку перед убийством выпила микстуру от кашля, то была невменяема.
– Я что-то читала об этом фильме. Она в конце, кажется, убила его ножом для колки льда.
– Нет, нет, это в другом, а здесь он случайно узнал, что все это было сфабриковано с пациенткой, поскольку сон, который она ему рассказывала с фиалкой, был в точности описан Фрейдом, и тогда…
– … особенно, если вы миллионер или миллиардер. Тем более вы должны платить за тех, у кого нету денег, чтобы они тоже могли быть уверенными, даже если деньги не очень честные, они все равно работают на благо.
– Ну и что бы ты делала со своим миллионам, Наташа?
Неожиданный поворот темы, вираж, которого я боялся больше всего и в который так часто соскальзывал помимо своей воли.
– Топик?
– Ну, положим.
Она повернула голову и весело посмотрела на меня. Хвостик с черной бархатной перевязью, черная майка, широкая, утепленная, с эмблемой макинтоша, я тогда отметил, что эта перевязь никак не сочетается со спортивной майкой, черные джинсы и мужские грубые башмачищи на толстой рифленой подметке.
– Лично я, – смешок, – на сегодня готовила про родителей, но если ты так настаиваешь…
– Ты так грустно сказала, что будь у тебя миллион, ты бы тогда… И мне ужасно захотелось узнать, что было бы тогда.
– Ах, Питер, ох, Питер, – картинно жеманится, – я бы жила на берегу океана, в котором водились бы рыбы почигце твоих, сидела бы у камина в кресле-качалке, пила бы грог и гладила бы старую вонючую псину.
– Ты?
– Я.
– И стала бы такой толстой-претолстой, от грога-то. – Попытка улыбнуться.
– Почему же! Богатые худее бедных, если не страдают ожирением и примитивными взглядами на жизнь.
– Ошибка. Стилистическая. Взглядами не страдают.
– Уверен?
– Честно говоря, не очень. Откуда такие старческие мечтания? Нет, чтобы – путешествия, виллы, лимузины, картинная галерея, на худой конец.
– Ас чего ты взял, что его у меня нет?
– Кого?
– Ошибка. Смысловая. Чего. Миллиона.
– Ты же сама пожалела, что его нет…
– Я имела в виду отнюдь не деньги. А миллион я получила уже давно, будучи в саном расцвете сил – в наследство.
– Разве твои родители умерли? – Я спросил вполне серьезно и тут же пожалел об этом. – Ты же говорила, что…
– Живы. Умер мой американский дядюшка и, умирая, завещал все мне.
– Вместе с мечтой о клетчатом пледе у камина?
