Поскольку я живу (СИ) - Светлая et Jk (книги регистрация онлайн txt) 📗
Сейчас неожиданно оказалось, что больная мать важнее прослушивания и судьбы нового альбома. Берлинского альбома. Его мечты, которая постепенно наполнялась плотью и кровью все в той же квартире, где он распевался, зубрил теорию, готовил и трахал мисс Кларк.
После трех пополудни Иван снова вызвал такси и отправился забирать Милу из клиники. Завез ее домой, накормил остатками сырников и в очередной раз повторил инструкции Тае. Мать показалась ему неожиданно притихшей после утреннего недоскандала. Даже словно бы оробевшей. Видимо, их разговор дал ей некоторую пищу для размышлений. Она переспрашивала у него раз за разом, когда сможет приехать в Киев. Уточняла насчет назначенных препаратов, как если бы всерьез собиралась лечиться. И даже благодарила за помощь. Это было странно и непривычно. В ней будто бы жили два разных человек с двух разных полюсов земли. Но вместе с тем, Иван отдавал себе отчет, что сейчас она едва ли настоящая. Наступил всего лишь период затишья. Такое бывало и с отцом, когда мать бросала пить и становилась шелковой после очередной вспышки.
Напоследок он получил неожиданное приглашение остаться ночевать, от которого отказался.
- Но почему? – похлопала Мила длинными темными ресницами. Неожиданно блеклая после стольких лет, обесцвеченная. Почти прозрачная.
- Потому что не хочу, - легко пожал Мирош плечами, не желая изображать семью. Наелся еще в юности. Взаимной ответственностью и любовью напоказ. Сейчас уже незачем притворяться. Отец давно отошел от политики после перемен в стране и в жизни. И, словно бы радуясь тому, что снял с себя эту удавку, окончательно оставил мать – вплоть до штампа в паспорте. А Иван… даже жил в другом измерении.
Измерении, в которое никого уже не впускал. Оно включало в себя отели, самолеты, инструменты и море – чаще чужое, не свое.
От матери Мирош под неумолкающими каплями дождя, бьющими по крыше такси, уехал на вокзал, за билетом – база железнодорожников легла намертво, в онлайне его приобрести оказалось не под силу даже опытному терпиле. А при всем своем опыте Иван терпилой себя не считал. Однако поезда тоже входили в трехмерное пространство его измерения. Уезжать решил утренним и максимально комфортным, чтобы к обеду быть уже в Киеве. Заодно поинтересоваться, что там за чудо выбрала Рыба-молот.
Бейсболка и здоровенные темные очки скрывали его лицо. Но девушка на кассе все равно узнала. Задохнулась, покраснела. Молоденькая дурочка. И он – идиот. Надо было пристать к соседней очереди. Там дородная тетка под пятьдесят. И имелся вполне себе шанс, что она не в курсе, какая такая «Мета», какой такой Мирош.
Кассирша раскрыла было рот, чтобы что-то восторженно взвизгнуть, но Иван, чуть опустив очки, приставил палец к губам и, подмигнув, едва слышно выдохнул: «Тш-ш-ш». И она, по счастью, поняла. Только, восторженно похлопав ресницами, деловито спросила паспорт и с видом заговорщицы сунула в него пустой листок из блокнота. Сообразительная дурочка. Иван быстро черканул свой автограф и протянул ей его обратно вместе с деньгами за билет. Конспирация, мать ее.
А потом пешком отправился в гостиницу, в которой останавливался всегда, когда забрасывало в Одессу. Скрыл голову под капюшоном куртки. Пусть дождь. Он будет спать. Остаток дня и всю ночь продрыхнет, вконец измотанный и не способный ни думать, ни вспоминать. Так лучше всего. И, уж конечно, гораздо лучше, чем изводить себя мыслями о том, что где-то в этом городе, на этом берегу все еще существует то, что важнее его собственной жизни.
Избежать Приморского бульвара и Дюка и отправиться по Екатерининской, держа на задворках сознания, где нужно свернуть, чтобы попасть к консерватории и услышать бесконечные рассказы про Аристарха. Мимо «Тети Моти», где в большой клетке все еще чирикает попугай, мимо Горсада, где на летней сцене случилось его самое первое в жизни выступление – в старших классах, вдвоем с Фурсовым. На Гаванную и дальше. Долго-долго идти, глядя на умытый дождем, черный и вместе с тем поблескивающий асфальт и тротуарную плитку, местами выбитую, но почти глянцевую. Снег уже сошел. Мирош даже не знал, лежал ли в Одессе снег в эту зиму. В Киеве уже не было.
Невысокие трехэтажные здания, окна арками, осыпающаяся с фасадов лепнина, шум мелькающих мимо машин. На часах начало шестого. Сумерки. В самых лучших городах сегодня и всегда пахнет морем.
На другой стороне дороги табачный киоск, а у Ивана как раз закончились сигареты. На глаза попалась зебра. Всего несколько шагов впереди. И пока он их, эти шаги, делал, в куртке завибрировал входящим сообщением мобильный. Иван на ходу сунул руку в карман, вынул трубу, разблокировал. Фурса осветил его жизненный путь сиянием собственного внимания.
Еще щелчок.
«Пианистку выбрали. Полина Штофель. Загугли».
Секунда непонимания. Всего секунда. Может, меньше. И мир из неподвижности приходит в движение.
Сойти с бордюра на проезжую часть. Ступить на переход. Светофора здесь нет. Преодолеть расстояние длиною в несколько метров.
- «Собрание Блэк»?
Лицо девчонки отражением на очках.
- Нету. Суперслим Блэк есть.
- Не надо.
Развернуться. Отойти. Вернуться на ту сторону улицы, где шел.
Пианистку выбрали.
Но вместо этого он снова у киоска.
- «Давидо?фф» самые крепкие дайте.
Сигареты оказываются в руке и отправляются в карман. Пальцы снова натыкаются на телефон. Гуглить не надо. Надо просто позвонить.
Иван и гудков заметить не успел, но услышал в трубке глухое:
- Привет.
- Как? – хрипло, почти задыхаясь, вытолкнул он из себя.
- Марина впечатлилась.
- Ты сказал?
- Да! – Фурсов шумно засопел. – Я пытался, правда. Но черт… это ж все равно, что с вилами против танка.
Ком прокатился по горлу и тяжестью лег в желудок. Можно сколько угодно, хоть всю жизнь бежать от Приморского бульвара, но однажды все равно окажешься там, у памятника Пушкину. Ванькина ладонь снова оказалась в кармане. Нащупала сигареты. Пальцы принялись драть шелестящий полиэтилен.
- Что она сказала… Зор… Ш-штофель, что сказала?
- Мечтает участвовать в проекте… Я и до нее донес, что ты будешь против.
- Ясно, - Иван замолчал. По дороге пронесся внедорожник. Если бы он стоял на этом переходе – смело? бы. В сумерках – самое лучшее время. Все дохнет. – В остальном… в остальном – как дела?
- Да… черт, не знаю! – выпалил Фурсов. – Ты как? Обратно когда?
- Завтра. В обед буду. И жить тоже буду.
- Угу, - теперь помолчал Влад. – Может, поговоришь с Мариной?
- Давай не сейчас… я не… не спал почти. Да, подорвался, с матерью весь день. Я не могу, Фурса… просто не могу.
- Ну да… Звони, если что.
- Я в Одессе, - нервно хохотнул Иван. Достал неподдающуюся пачку из кармана, повертел ее в пальцах, а потом зло дернул зубами ленточку, вскрывая полиэтилен. Добрался до картона. Раскрыл упаковку и вынул сигарету. – Постараюсь не укуриться, пока ты не домчишься меня спасать… снова.
Последнее прозвучало почти весело.
- Иди ты к черту, Мирош! – буркнул Фурсов и отключился.
Вдох. Выдох.
И-ди к черту, Мирош.
Он давно жил у черта. Он научился водить с ним дружбу. Вместе они закидывались фенамином. Вместе ловили приход. Вместе стирали зубы в пыль. Только «клинику» Мирош получил один. Ни бога, ни черта с ним тогда не было.
Иван медленно закурил и понял, что все еще находится на той стороне улицы, которая нахрен ему не нужна. Надо вернуться назад. Перейти дорогу, нырнуть во дворы, чтобы вынырнуть в нужном и добраться до отеля, в ста метрах от которого море, и оказаться в номере, где пахнет зеленым чаем. До разрыва этой вселенной в мириады шипящих искр он собирался отоспаться, но теперь заранее знал, что спать не сможет. Можно зайти в аптеку за снотворным. Но ничего сильнее цитрамона Иван больше не принимал. Ну и аскорбиновой кислоты, куда без нее?
Хотел бы он знать, что принимают от тошноты. Вечной, не прекращающейся тошноты, вызываемой каждой прожитой секундой жизни.
