Янтарная бусина: крестьянка - Цыпаева Ольга (полная версия книги .TXT) 📗
— Тетенька, отпусти братишку! Отпусти! Он больше не будет!
— Замолчите оба, дуроплясы! — шикнула Катя и строго взглянула на пацанят. Они испуганно прижукнулись.
Мужик в бобровой шубе подбежал к Кате. Хулигана она держала на руках, а «певец» спрятался за ее юбку.
— Спасибо, голубушка, что поймала этого черномазого! Он сахар у меня стащил. Давай его мне, я ему сейчас задам трепки!
— Это сын мой, батенька. Сыночек мой, — не моргнув глазом соврала Катерина.
Мальчишка ошалело посмотрел на нее и вдруг заревел, уткнувшись ей в воротник. «Бобер» растерялся. Он, видимо, не ожидал, что у такой белолицей красавицы мог быть смуглый ребенок.
— То есть как — сын?
— Как слышал! Сынок, отдай ему сахар. У нас дома есть варенье малиновое.
— Да я вам сейчас! Воры проклятые! Детей воровать с детства учат!.. — закричал вдруг мужик, опомнившись. Вокруг них столпились любопытные.
Катя подошла вплотную к мужику и, тяжело посмотрев на него, тоже громко сказала:
— А будешь орать, батенька, завтра же в райисполком пожалуюсь, понял? Тогда вся торговля твоя накроется медным тазом!
Мужик смачно сплюнул и, не забрав сахарной головы, побежал подальше от Катерины.
Она с облегчением вздохнула, поставила паренька на землю, взвалила на спину мешок с мукой и строго сказала братьям:
— Бегом за мной, сорванцы! Я вас отогрею да откормлю немного.
Те послушно побежали следом за ней. Андрейка уж стоял у ворот, удивленный тем, что Катерина возвращается не одна. Но вопросов задавать не стал, зная, что Катя ему не ответит.
До лета жили братья у Цыпаевых. Дочки приняли их, как родных братьев. Катя пошила им теплую одежду, а обувь пришлось носить девчоночью. Кормила их Катя от пуза, чтоб поправлялись, хотя еды было в обрез. Но сахаром угощала только после того, как старший исполнял ту самую грустную песню, что тянул на базаре. Только недели через две перестали они таскать игрушки у девочек и поняли, что можно попросить, а не своровать. Катя была довольна. Она узнала, что они цыганята, что потеряли мамку.
А летом в Катеринин дом постучались. На пороге стоял молодой цыган с сережками в ушах и буйными кудрями.
— Ты Катенька?
— Я. Зачем пожаловал?
Мне сказали, наши детки у тебя… Сказали, ты зимой их на базаре в городе подобрала и за своих выдала… Правда это?
Ну… правда, неохотно согласилась Катерина. Поняла она, что заберут у нее мальчишек. А расставаться с ними не хотелось. Как сыновья они ей стали.
— Позволь забрать детей, Катенька! Отблагодарю тебя чем захочешь! Их мать все глаза проплакала. Думала, померли они…
— Если согласятся — забирай. Неволить не стану. А благодарности мне не надо. Пусть их мать получше следит за ними. Вот и вся благодарность.
Мальчишки ревели не то от радости, не то от горя — не хотелось им покидать большой светлый дом и новую семью. Катеньку они уж давно мамкой стали называть. Но все-таки уговорил их цыган — пообещал им бубен подарить. Мальчишеские сердечки такого соблазна не выдержали, и уж вечером Катенька и ее дочки прощались с пацанятами.
Жизнь потекла по-прежнему. Но вскоре заболела младшая, Ниночка, — наколола ножку гвоздем. Ногу перебинтовали, а она опухла, у девочки поднялась температура, начались судороги. Отвезла ее Катенька в город к врачам. Не отходила от нее ни на шаг. Дома за дочерьми присматривала баба Саня, сама работавшая в колхозе.
— Ну как, доктор? Что с моей дочкой? — Катя бросилась к врачу, выходившему из кабинета.
— К сожалению, мы бессильны… Я не могу ничего сделать. Заберите дочку домой. Здесь ей не помогут. Это столбняк. Для лечения нужна вакцина, а у нас ее нет с начала войны. Все отправляется на фронт. Не ищите. В окрестных городах тоже нет. Да и поздно уже. Ей совсем немного осталось.
— Что же делать, доктор, она же младенец еще! Четыре годика ей… Четыре… — Катя уже не могла стоять, сползла по стене вниз.
— Есть у вас еще дети? Берегите остальных детей. Болезнь передается через кровь.
Доктор вышел, так и оставив Катеньку сидеть на полу.
— Будь проклята эта война. Будь проклята!
Катенька закутала маленькое тельце в одеяло, взяла на руки и на колхозной лошади поехала в свою деревню.
Ниночка таяла на глазах. Бледная, она лежала на кровати и читала молитвы, которым ее научила мама. Катенька стояла на коленях перед иконой и молилась, молилась. Раечка с Фалей сидели тихонько в углу, не тревожили сестренку с мамой.
— Мам, помолись за меня, чтобы меня Боженька к себе взял. Мам, я ведь знаю, что умру скоро. Только ты тогда не плачь, а помолись. Мне у Боженьки хорошо будет. А когда папка приедет, пусть он мне свисток сделает и на могилку принесет. Я увижу с небушка и обрадуюсь, ангелам свистеть буду, — так говорила четырехлетняя Нина в редкие перерывы между судорогами.
Ее тело вдруг все напрягалось, вытягивалось в тугую струну, губы синели, искажаясь какой-то дьявольской гримасой, скрежетали зубки. И не было сил смотреть на страдания ребенка! Катенька потихоньку плакала, как могла, пыталась помочь Ниночке. Саня уже ухаживала не только за внучками, но и за дочерью — Катя перестала есть и спать. Она молилась и молилась, просила Бога, чтобы Он оставил ей ребенка.
— Не плачь, мамочка, и ты, бабуль, не плачь. — Больная Ниночка была спокойна, в отличие от всех. — И вы, сестры, не плачьте. Скоро папа приедет. Война скоро кончится. Вот увидите. Помолитесь за меня с папой, когда он приедет. И все будет хорошо…
Ниночка умерла весной сорок пятого, не прожив и двух недель после больницы. От Катеньки, ее осанки и красоты, остались одни глаза, полные страдания. Кончилась война, забравшая с собой брата, отца, дочь и пока не вернувшая мужа. И уже не было сил радоваться. Было облегчение да надежда на то, что вернется Шурка.
О смерти дочери отец узнал только через месяц — так долго шли письма. Закончилась война, а Москву надо было восстанавливать.
Только весной сорок седьмого вернулся Санька домой. Дочки облепили отца и обсыпали поцелуями его небритые щеки. Радовалась Катенька, целовала своего любимого, а у самой слезы не переставали литься из глаз.
— Не сберегла я нашу доченьку. Нет мне прощения, Шур, что делать, что делать-то?
— Дальше жить, Катенька. Жить надо. Слезами горю не поможешь. Нечего себя корить. Сама на себя не похожа, извелась вся, — прижимал Санька жену к груди.
— Шур, ты помолись за доченьку-то. Просила она перед смертью. В церкву сходи.
— Схожу, Кать, схожу.
И доставал Санька подарки из котомки для дочек. Одной привез балерину, которая танцует в цветке. Другой медведей, которые молотками колотят по бревну. А Катеньке привез настоящий пуховый кружевной платок из тонкой пряжи — поди ни у кого в деревне такого нет. А еще тушенки настоящей в банках да сладостей. Дочки радовались!
На следующий день Санька вырезал свисток и отнес его на могилку своей младшей девочки…
Прошел месяц с его приезда. Заметил Санька, что его жена не поправляется, а, наоборот, худеет с каждым днем. Перестала она улыбаться. Как приехал, еще ни разу не слышал ее смеха. Видно, подорвала ее дочкина смерть. Придет с работы, приляжет, а потом за хозяйство.
— Что с тобой, Катенька? Завтра поедем в город в больницу.
В больнице сказали, что это заболевание щитовидной железы, и выписали кучу таблеток. Но и они не помогали Катеньке. Она уж и на работу ходить перестала — обессиленная, лежала дома, все реже вставая с кровати. И тогда Санька повез жену к знахарке. Бабка Ефросинья жила на краю Баева.
Зашли в низкую темную избу. Древняя, морщинистая старуха сидела за столом со свечой. В черном балахоне, черном платке. Ни дать ни взять Баба-яга из страшной сказки.
— Что, жену привез? Оставь ее, иди на крыльце подожди, позову потом. — Бабка медленно встала и пошла к Катеньке. — Ты не бойся меня, дочка, не ведьма я и не колдунья. Я молитвами лечу и травами. Я ведь монашка, да разогнали нехристи наш монастырь, иконы пожгли, а там склад зерновой сделали. Я про человеческую душу много знаю, все болезни от нее.