Нежные годы в рассрочку - Богданова Анна Владимировна (книги бесплатно без txt) 📗
Сразу же встал вопрос о разделе имущества и квартиры – Владимиру Ивановичу тоже надо было где-то жить.
Вскоре тяжело заболела Авдотья Ивановна – она не поднималась с кровати и никого не узнавала. Мало того, у старушки ещё непонятно откуда завелись (не к столу будет сказано) вши.
Зинаида Матвеевна разрывалась на части между больной матерью, вечно пьяным Гавриловым, часовым заводом и Банным переулком, где стала бывать чуть ли не каждый день в надежде разменять новую двухкомнатную квартиру. Она, боясь полететь с работы, призывала на помощь всех своих братьев и сестёр, а также их подросших детей, дабы они внесли посильный вклад в выздоровление Авдотьи Ивановны.
Семнадцатилетняя Милочка (дочь старшей сестры Антонины с улицы Осипенко, которая сама приехать никак не могла, поскольку так же, как и мать, была прикована к постели – три месяца назад она попала под грузовик, и прогноз врачей не выглядел утешительным – скорее всего ей никогда не подняться на ноги) стала наведываться регулярно – «пощёлкать» кровососущих насекомых, появившихся в бабушкиной голове так неожиданно, ни с того ни с сего.
Младшая дочь – Катерина Матвеевна – тоже не отказывала матери во внимании, она приезжала два раза в неделю, сидела возле болящей на стуле, рассказывая про своего Дергача, тихо подвывая. Проку от неё было мало, более того – однажды оставшись у сестры ночевать, она стянула её единственный рабочий серый мешковатый костюм, претерпевший в своё время плевки Владимира Ивановича пеной хозяйственного мыла на профсоюзном собрании при жарком распределении путёвок на Черноморское побережье. Обычно костюм, почищенный и отглаженный, с вечера торжественно и важно висел на вешалке, на дверце гардероба, но в то печальное утро Зинаида Матвеевна, протерев глаза ото сна, почувствовала, что чего-то не хватает в комнате. Она пошла в ванную, почистила зубы мятным порошком, соорудила завтрак, накормила домашних и всё никак не могла понять – чего же недостаёт в комнате. Поняла она это лишь тогда, когда время подошло одеваться – время-то подошло, только надеть было нечего – на дверце гардероба криво, будто усмехаясь, висела пустая вешалка от её серого рабочего костюма.
– Геня! Геня! Ты не видел мой костюм?
– Вчера – видел.
– А сегодня?
– Сегодня видел тёть Катю. Она убежала рано утром с твоим костюмом под мышкой.
– Вот зараза! Что ж ты её не остановил?
– Я-то откуда знал! Может, ты ей его подарила, – удивился Геня, надвинув кепку на глаза.
– Что?
– Откуда я, говорю, знал, что она тебе уши шлифует, я думал, ты ей его подарила, – неохотно повторил свою мысль Геня.
– Да что у тебя за выражение появилось – «уши шлифует»? Откуда это? – удивилась Зинаида.
– Да всё в ажуре, мамань!
– Кто в ажуре? – переспросила маманя, но Геня, отправив в рот бутерброд с маслом, поспешил уйти, предварительно отвесив сестре крепкий подзатыльник.
Расстроенной и разочарованной поступком Кати, Зинаиде Матвеевне ничего иного не оставалось, как достать из шкафа единственное выходное платье цвета прелой вишни из чистой шерсти и надеть его на работу – право, не выходить же на улицу в нижнем белье!
Помимо Милочки и Катерины, Авдотью Ивановну навещал сын Иван Матвеевич (тот самый, что был ранен на фронте в мягкое место своим товарищем – рядовым Быченко) с женой Галиной Тимофеевной и дочкой Любашкой – хитренной девчонкой с круглым лицом и узкими, раскосыми глазами.
– Эх, мама, мама, что с тобою стало? – каркал Ваня.
– Бабушка с ума сошла! – весело кричала одиннадцатилетняя Любочка.
– Прекрати! – шикала на неё мать-химичка. – Иди лучше с Авророй поиграй.
– Катя! И почему ты не отрастишь косу? – спрашивала Авдотья Ивановна и дёргала сына за чуб. – А знаешь, Кать, ведь Иван-то у Онтонины костюм украл. Ага. Он теперь у нас в юбке по городу ходит. Ага, – заговорщицки шептала она сыну, а затем без сил откидывала голову на подушки и моментально засыпала – только слышно было: «Пых-пых, пых-пых».
– Галь, ты чего-нибудь поняла? – недоуменно вопрошал Иван Матвеевич.
– Что ж тут понимать?! Любашка права – она с ума сошла: никого не узнаёт, всех путает.
– Это Зинка её с ума свела! Это всё она со своим Гавриловым!
– Да уж, от Гаврилова любой может рассудком тронуться, – обыкновенно соглашалась Галина Тимофеевна, после чего семейство, твёрдо уверенное в том, что выполнило свой долг перед старушкой, вырывалось пробкой из Зинаидиной квартиры.
Не забывал Авдотью Ивановну и старший сын – Василий: он приходил аккуратно – через день, принося ей каждый раз в подарок платок, на что мамаша реагировала довольно странно:
– Онтонин, отдай платок Ивану – он у нас теперь в платья да юбки одевается. Ага. Вон у Катерины, слышала, юбку стибрил.
– Мам, ну что ты такое говоришь? Всё перепутала! – и Василий хлопал себя по коленке. – Это Катерина спёрла костюм у Зинки!
– Ты ничего не понимаешь, Тонечка, ничегошеньки не понимаешь, – трагично говорила старушка и засыпала.
Не оставлял без внимания мать и Павел Матвеевич. Но и его не узнавала Авдотья Ивановна, называя любимого сына Зинаидой. Он приходил со своей верной супругой Ириной Карловной (которая восемнадцать долгих лет ждала его из мест не столь отдалённых) и с дочерью Виолеттой, которой стукнуло двадцать восемь, и у нее самой уже была четырёхлетняя дочка – Людочка.
«Дядя Паша был любимым бабушкиным сыном, наверное, из-за того, что такой неудачник получился, – увлечённо печатала Аврора Владимировна неделю спустя – за это время она достигла в сочинительстве определённых успехов и уже не размышляла, нервно шевеля губами, высовывая и убирая кончик языка, стоит ли употребить в тексте то или иное слово. Надо заметить, что и за эту седмицу с ней ничего примечательного не произошло – она, как обычно, переругалась в среду с Сергеем Григорьевичем и узнала от Ариши, что та начала репетировать роль Чацкого. Из дома наша героиня стала выходить всё реже – она, окрылённая вдохновением, с утра до ночи выливала на экран ноутбука летопись своей жизни. – Вообще Павел Матвеевич был невзрачный. Перебравшись в Москву, он стал служить в ремонтных мастерских, а поскольку ростом он не вышел, то до станка не дотягивался. И выходил из положения так: он напихивал в сапоги тряпки, особенно в пятки. Хи, хи. Однажды (это случилось в обеденный перерыв) кто-то привёз на завод прокламации Троцкого. В клуб битком понабилось рабочих – все стояли и слушали (в том числе и дядя Паша). Всех их осудили. Павла на десять лет. Ирина Карловна (в девичестве Либберг) плакала, хлопотала об освобождении, но добрые люди ей сказали: «Не ходите, а то могут ещё добавить». Она хлопотать перестала, но мужа дождалась – он просидел вместо десяти восемнадцать лет и просидел бы ещё, если б не умер вождь всех времён и народов. В год моего рождения дядю Павла реабилитировали», – Аврора Владимировна остановилась, выпрямилась, вспомнила, как дядя-неудачник отвоёвывал дачный участок в Подмосковье (Ирина Карловна рассказывала, что он бил себя в грудь, рвал на себе одежду и кричал: «А я вообще без вины виноватый – восемнадцать лет лагерей за то, что оказался не в том месте не в то время!» В конце концов на шестом общем собрании садоводов ему выделили законные шесть соток, более того – выбрали председателем садовых участков), и, перечитав последний абзац, осталась им вполне довольна. «Есть, конечно, некоторые шероховатости, но я потом их исправлю», – решила она и переметнулась к описанию тех шести соток, которые дядя выбил, быть может, благодаря восемнадцати годам, проведённым в лагерях.
Мы же вернёмся к разводу супругов Гавриловых и тогдашней жизни нашей героини.
