Кофейный роман (СИ) - "JK et Светлая" (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
И перед Славой.
Вероника вздрогнула и, наконец, заплакала. Тихонько всхлипывая и утирая слезы широким рукавом шубы.
К черту Каргина! Она поедет к Самородовой и скажет, что отказывается от всего. Пусть будет счастлив, пусть радуется, что победил. Развестись, забыть о нем, вычеркнуть…
Начать все сначала.
Несколько следующих дней Ника жила как в тумане. Желала одного — чтобы они скорее прошли, бродила из угла в угол квартиры, которую снимала на Оболони.
А в день слушания, после того, как Самородова отзвонилась и сообщила о вынесенном решении, Ника неслась в кофейню с одной мыслью — объяснить Славе, что ничего не хотела от Каргина. Только развод. Все с самого начала было лишь фарсом.
В этот вечер Славы не было.
На следующий день она была в кофейне к обеду. Сидела за его любимым столиком у окна. К концу рабочего дня в офисах на нее уже косились официанты, а она сходила с ума от повторяющихся по радио песен. И даже люди за окном, казалось, ходят одни и те же. Кроме Закревского.
Вечером третьего дня, который с самого утра она провела в кафе, Вероника знала — все кончено. Каргин действительно победил. Его адвокат получил свой гонорар. Красиво сыгранная партия — пока она наивно полагала, что все в ее руках, сама оказалась обычной пешкой. Для обоих. Каргин, наверняка, не поскупился на благодарность в денежном эквиваленте.
Хоть какая-то польза от нее. Ему.
12
Закревский гнал по трассе Киев-Чоп, сжимая руль и выжимая из своей бэхи все, что было можно. Долбануться бы теперь в какой-нибудь столб, чтобы мозги наружу. Чтобы не думать. Не думать. Не думать, мать же твою, о ней!
Радио на трассе пахать перестало. За Киев выехал — отрубилось.
Кроме звука двигателя, не слышал ничего.
И еще ее голос.
Всегда ее голос.
«Тебе, Закревский, тоже не участвовать в Лиге Чемпионов».
По крупицам перебирал в памяти все сказанное ими за эти полтора месяца. Получалось на удивление мало.
Почему они никогда не говорили? Почему они, черт бы его подрал, никогда ни о чем не говорили? Она не позволяла. Он не хотел. Не считал нужным. И теперь, когда все кончено, когда все прикатилось к чертям, откуда возврата нет, ему вдруг стукнуло, что он не знает о ней ничего. Совсем ничего. И вместе с тем… Не оставляло дурацкое ощущение, что что-то самое главное между ними осталось не сказанным, но понятым. И самое главное в ней оставалось не произнесенным вслух, но услышанным им.
Идиот.
Когда она ушла из гребанного номера гостиницы в этот же самый гребанный день, он все еще не верил, что кончено. Но как еще это могло закончиться? И какое у этого могло быть продолжение?
Как он хотел ее!
Выскочить следом, затащить обратно.
Зацеловать, пока не скажет ему… пока не скажет…
Дикость.
Закревский зло выдернул трубку из пиджака и набрал Вересова.
— Макс! — заорал он, едва тот принял вызов.
— Чего орешь, Закревский?
— Я уезжаю. Не знаю, на сколько. Прости, не предупредил.
В трубке наступила тишина. Потом раздался ровный холодный голос.
— А главное, вовремя. Сволочь ты, Закревский!
— И, если тебе эта твоя… новенькая не передала, Каргина я кидаю.
— И кто его, по-твоему, должен подобрать? — не сдержался Вересов и рявкнул: — Черт, Ярослав, да какого ж хрена!
— Сам бери. Гонорары видел.
— При чем здесь гонорары? Что-то случилось?
— Личные обстоятельства у меня случились. Я в Житомир валю. Так заберешь? Остальную мелочевку Санька и сама потянет.
— Обстоятельства у него… Вернешься когда?
— Не знаю. Я позвоню. Долго не планирую. По Каргину там сейчас экспертиза. Саня расскажет. Хрен знает, на сколько затянется.
— Ок, — сухо ответил Вересов и отключился.
Слава бросил трубку на соседнее сидение.
По стеклам лупил дождь, да так, что дворники не успевали справляться. Закревский доехал до какой-то заправки и стопанул машину. Потом долбанулся лбом о руль несколько раз и полез за аптечкой. Две таблетки аспирина запил минералкой. Просидел на месте минут двадцать, не понимая, куда он едет и, главное, для чего.
А ведь, в конце концов, можно было тупо выписать ее номер телефона и позвонить. Позвонить и просто сообщить, что хочет большего. И в ответ услышать: «Я люблю только деньги, хороший секс и когда меня не провожают». Как мало сказано. Зато в точку. Будто его самого пригвоздило.
Он снова вцепился в руль и снова поехал в дождь. Смотрел прямо перед собой и мало что видел. В голове пульсировало, и от лекарства ни хрена легче не стало.
Уже в Житомире, подъезжая к поселку в частном секторе, в котором он вырос, постарался придать лицу хоть слабое выражение осмысленности. Но глаза были будто бы пьяные. Налились кровью, не фокусировали взгляд. Осознавал, что доехал в целости чудом.
Мать, открыв дверь, тихо охнула и кинулась на шею. А потом, отстранившись, приложила ладонь к его лбу.
— Слав, да ты пылаешь! — выдохнула она.
Что было потом, он плохо помнил. Все-таки привычка забивать на симптомы отыгралась на нем по полной. Потому что воспаление легких быстро не лечится.
Постучав, Тася не стала ждать ответа, а вошла в комнату к брату и уселась в кресло. С легкой улыбкой разглядывала его заросшее черной бородой лицо и старые, растянутые спортивки, напоминающие пижамные штаны.
— Великовозрастный олух, — не сдержалась она. — Только ты мог так влипнуть!
За тридцать с лишним лет своей довольно веселой жизни, наполненной приключениями разного рода и кучей проблем, нажитых по собственной дурости, Ярослав Закревский если что и усвоил, так это то, что всегда может положиться на старшую сестрицу, которую по совместительству искренно считал своим лучшим другом и «просто хорошим парнем», с которым и на рыбалку можно сгонять. Он поднял на Тасю глаза и криво усмехнулся:
— Да я не влип. Я окунулся по самые уши. И назад не выбрался пока.
— Ну и идиот! Нашел себе… водоем для плавания. На хрена тебе баба с прошлым? Еще и с таким. Это даже не ребенок от бывшего мужа!
— Ребенок от бывшего — фигня, — протянул Закревский, почесав бороду. — Но вопрос иначе стоит. На хрена ей я со своей любовью?
— Перед кем стоит? — насмешливо поинтересовалась сестра.
— В данный момент передо мной. И я не знаю, что с этим делать, чтобы хоть ей идиотом не казаться. Самому себе я уже давно напоминаю какого-то олигофрена… Слушай, я тебе говорил, что ее муж назвал это патологией? Вот походу… оно…
— Ты бы себя лучше о другом спросил: оно тебе нужно? И зачем?
Действительно. За-чем.
Последние полтора месяца в Киеве Закревский прокручивал в своей голове регулярно, как только чуток очухался. Вынужденное бездействие его напрягало. Он не выносил отсутствия движения вперед. Пытался созваниваться с Санькой. Точнее, она с ним. Всякая ерундень его, в кои-то веки, не выводила из себя, а казалась спасением. О деле Каргиных не говорили. Это было табу. Санька всегда проявляла себя как сообразительная помощница.
Но о Нике он задумываться не пытался. Она и без того из головы не шла. Ни в бреду, ни во сне.
— Я без нее не могу, — пробормотал он невнятно.
— Так почему тебя е… волнует, как это называет ее муж? — вспылила сестра. — У тебя что, своей головы нет?
— Моя голова не в состоянии найти верное решение. Между прочим, впервые. Бракованная голова, — помолчал. Потянулся за сигаретами, но передумал. И, не глядя на сестру, проговорил: — Хуже всего — осознавать, что я для нее из той толпы мужиков, через которых она прошла. Ничем не отличаюсь. Иногда я думаю, запомнила ли бы она мое лицо, если бы не усы.
— Совершенно бракованная голова. Еще одну такую же знаю, — бормотнула она себе под нос. — Ты на хрена за нее думаешь?
— Вот тут всплывает еще одна проблема, Тась. Я несколько месяцев вообще ни фига не думал. Только по гостиницам ее таскал. Какие можно выводы сделать, а?
